Юнна Мориц

КРИВОЛИНЕЙНЫЙ МАРШРУТ

На ярлыке промтоварной вещи зачастую стоят две цены, вторая цена - за отделку, которая, естественно, удорожает стоимость товара в целом. Спору нет, высокое качество отделки самым благоприятным образом влияет на качество промтоваров. Но с поэзией дела обстоят иначе. Не наоборот, но иначе. В последние годы качество стиховой отделки у молодых неимоверно повысилось. Это радует малодушных редакторов, которым теперь не надо молодую рукопись дотягивать до уровня ремесленной безупречности, неуязвимости. Но ведь эти как раз безупречность и неуязвимость стали униформой поэзии, которая лишилась своей вековой сокровенности, страстной силы и глубины. И теперь мы скорбим по тем временам, когда рифмы не были столь прекрасны, а стихи не были столь бесстрастны. Не считая самых талантливых, многочисленные подборки молодых поэтов удручают душу унылым сочетанием поддельной хрестоматийности и подлинной душевной безработицы.

Вдруг оказалось, что на богатое пособие прежних поэтических поколений можно безбедно жить, позволяя “душе лениться”. Но душа русской поэзии нетерпима к праздности, к дармовщине, к неуязвимости безликого прозябания. Вот почему в стихах некоторых молодых поэтов уже начинают зреть мотивы неприятия того комфортабельного уровня стиховой жизни, который гарантирует безупречность и неуязвимость. Поэты эти переживают сейчас самый тяжкий период, переходя от благочинной стабильности к поискам утраченных тревог.

Юрий Кувалдин обуян духом противоречия, его стихи откровенно корявы, неповоротливы, шероховаты, редко блещут захватывающими дух метафорами, не напрягаются для выжимания афоризмов и не стремятся к конкретной законченности. Нет в этих стихах и намека на совершенство. Что же в них есть? Прорыв к естественности, хождение по путям, где нет столбовых указателей, пренебрежение к стиховой косметике и тяга к натуральности.

Церковных окон виден переплет,

Где стекла запотели от дыханий,

Как странно наблюдать на расстояньи,

Как странно: если служба там идет.

- Чего же странно, ежели идет, -

Вахтер ответит. - Пусть себе идет!

В этом отрывке из “Поэмы Кривоколенному переулку”, где автор смотрит на город из типографского окна, “пока готовят полосы в печать”, есть то высокое чувство человеческого достоинства, которое спасает от напыщенности и голословности и дает право на жизнь таким строчкам:

Не в назиданье строилась Москва.

.................................

Кормилицей налево и направо

Для каждого вошедшего была,

Для всей России стала переправой.

Образ Москвы мучит поэта своей исторической нестертостью, требующей точно такой же нестертости от поэтического голоса и лица. Минувшее - всюду, и его миновать невозможно, оно молчаливо пытает: “А ты кто такой и что вообще можешь?” Таковы взаимоотношения Ю. Кувалдина с этой темой, больной для него и острой.

Плыви, корабль, беленый, просмоленный,

Плыви, Москва. Я тоже поспешаю

Вослед тебе...

Но где моя ладья?

..............................

Мой современник - колокол Иван.

К нему я в современники не зван.

Молчание его четвертый век

Не могут заглушить ни скрип телег,

Ни свист плетей, врезающихся в спины,

Ни возгласы юродивых, калек,

Ни бит-ансамбли, ни автомашины.

Есть у Ю. Кувалдина и декларации, но они идут не от парадности, не от бравурного комплекса сверхполноценности, а от желания во что бы то ни стало избежать иждивенчества и заемности, пусть даже и наивными способами: “Я сам себе маршрут криволинейный - в Москве иного не было и нет”.

“Криволинейный маршрут” - это лобовой антипрямолинейный, это перевертыш антипоиска, это абсолютное отвращение к симуляции поэтической зрелости прямолинейными, хрестоматийноподобными средствами. Это честное и естественное нежелание облегчить и ускорить свой поэтический рост, добывая для этого гормоны из чужих поэтических организмов, а не вырабатывая собственные. Ведь далеко не все достижения научно-технического прогресса достойны влиять на поэзию, и что хорошо для кур, то для поэтов смертельно: например, искусственная стимуляция роста и зрелости.

“Криволинейный маршрут” Ю. Кувалдина привлекает меня отвагой, риском опоздать и не попасть в число лидеров своего поэтического поколения, но зато стать самобытным, тревожным поэтом. Сейчас мне не нравятся у него такие, например, строки, хотя именно они написаны на том “высоком техническом уровне”, который характерен для многих первых сборников молодых:

Я каждой улице приятель,

Мне жизнь без города чужая,

И как последний обыватель

Грущу, на время уезжая.

Я уверена, что многие любители “теплой поэзии” прижали бы эту строфу к сердцу, прочтя ее в первой книге стихов Ю. Кувалдина. Более того, если бы все стихи Ю. Кувалдина были бы написаны на таком уровне, его книга вскоре бы, несомненно, увидела свет.

Но, к счастью, у этого поэта не все так гладко!

Не видно зарева заката -

Сосна, и только, виновата,

Стоит, что мачта, до небес!

Но как, допустим, без сосны?

..................................

Продае-дается - дом на слом - дается:

Доски, бревна, рейки, дедовский костыль.

...................................

Продае-дается - с топора до щепки

И за так до кучи - домового дух.

В этих выдернутых из двух разных стихотворений строчках слышится живой, непоставленный голос внимательной и чувствующей (по-своему!) души, которой, к счастью, с трудом, а не без труда открываются кое-какие месторождения поэтических ископаемых.

Пока еще Ю. Кувалдин находится в том возрасте, когда мысли о смерти кажутся неактуальными, а собственная жизнь - бесконечностью, таящей огромные возможности:

Возможен горожанин налегке

Или попутка в ближнее село,

Возможен лай собачий вдалеке...

Но невозможна смерть. О ней молчи.

.................................

Возможно, свет звезды издалека,

Звезды умершей, вижу наяву.

Возможно все, покуда я живу.