Вл. Новиков

ВЫБРАТЬСЯ ИЗ ЛИТЕРАТУРЩИНЫ

Стратегия “Книжного сада”

Новых издательств теперь сотни, если не тысячи, но очень немногие из них рискуют иметь дело с современными некоммерческими прозаиками. А если и позволяют себе роскошь подобного меценатства, то без определенной системы и программы: мол, мы стремимся издавать хорошую, талантливую, высокохудожественную прозу. Но в том-то и дело, что теперь все так смешалось в нашем литературном доме, что любому автору и любому произведению может быть отказано в художественности, а критерии “хорошести” приходится вырабатывать заново.

Коллегиальность и соборность в таком деле бессильны: к общему мнению не прийти и через десять лет. Проще, когда один человек решает по своему усмотрению, кто талантлив и интересен, кого стоит издать. Именно так действует Юрий Кувалдин: в маленьком издательстве “Книжный сад” он является и директором, и главным редактором, и просто редактором каждой из вышедших книг, будь то “Плен в своем отечестве” Льва Разгона, “Русские” Станислава Рассадина или “Дневник” Юрия Нагибина. Примечательно, что дневник свой Нагибин еще при жизни передал Кувалдину со словами: “Я расстегнул все пуговицы!” Книга вышла в свет сразу после кончины писателя и открыла его с совершенно неожиданной стороны, вызвав у одних шок, у других - глубокие раздумья о человеческой природе. Как бы то ни было, издатель не без основания объявил “Дневник” главным и лучшим произведением Нагибина, и выход (двумя подряд тиражами) этой вещи был для “Книжного сада” программной акцией: стало ясно, что здесь отдается принципиальное предпочтение “жизненности” перед “литературностью”.

Среди тех, кто в последнее время вышел к читателю по аллеям “Книжного сада”, - Михаил Холмогоров, автор сборника “Авелева печать”. Наблюдательный, точный в деталях, педантичный в воспроизведении московской фактуры, этот писатель иронически исследует социальное поведение интеллигента, словно обреченного на измену себе и своим идеалам. Сюжеты Холмогорова гиперболичны, причем фантастический элемент не переходит в самоцельную игру, а усиливает нравственные акценты, расставляемые автором. К гротеску тяготеет и Андрей Бычков, рассказы которого вкупе с небольшим романом “Графоман” составили книгу “Черная талантливая музыка для глухонемых”. Модернист не из соображений моды, а по психологическому складу, Бычков упорно пробивается к реальности, как бы взрывая литературность изнутри: особенно показательна тут жесткая новелла о реаниматологах “Рокки Раккун”. “Даже в глубине души я не считаю себя писателем”, - этими словами заканчивается другой рассказ, и такое, без кокетства, самоотречение в пользу живой жизни может служить формулой новой и перспективной литературной стратегии.

“Нет нужды доказывать, как непросто писать “простую прозу”, когда между изображаемым предметом и читателем не маячит фигура автора, когда у читателя возникает ощущение, будто перед ним широко раскрытое окно, через которое он наблюдает реальную жизнь, так сказать, непосредственно. Для этого на самом деле нужно очень много автора - его умения, его таланта”. Эта эстетическая декларация вынесена на обложку книги прозы Сергея Костырко “Шлягеры прошлого лета”. Что верно, то верно: авторы-эгоцентрики надоели до смерти, и со стороны писателя сегодня очень мудро, нарисовав свою картину, тактично отойти в сторонку. Но для этого надо уметь рисовать, надо быть художником, а не говоруном на все темы подряд. В книге Костырко находим и явно сориентированный на шукшинскую традицию нервный рассказ о чудике-бродяге (“Чурила”), и восходящий к трифоновско-маканинской линии портрет “семидесятника” (повесть “Человек из очереди”). Наиболее же близок автор к самому себе в очерковой повести “Пицунда” - опыте пристального всматривания в других людей, в чужих, порой чуждых, но - главное - в подлинных, невыдуманных, существующих поверх и помимо сложившихся литературных условностей и типажей. Автор называет себя “соглядатаем”, отнюдь не отсылая нас к набоковскому контексту этого слова, а придавая ему свой смысл. Разглядеть надо то, что мы имеем сегодня, а уж потом выносить этой реальности приговор.

“Это было время литературной литературы”, - примерно так будут говорить и писать о девяностых годах уходящего столетия. На такую нелестную характеристику упорно напрашиваются и страшно далекая от народа элитарно-престижная проза, и расхожее массовое чтиво. Ни на той, ни на другой почве уже ничего путного не вырастет. Остается одно - начинать выращивать литературу жизненную, сажая новые, непохожие друг на друга книжные сады.

“Общая газета”, № 46, 21-27 ноября 1996