Юрий Кувалдин "После "Чайки" " эссе

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную страницу

Юрий Кувалдин

ПОСЛЕ "ЧАЙКИ"

эссе

И какая там середина Днепра тревожит провинциальное поэтическое сердце, когда тут, черт знает, что происходит! У мира нет середины. А птицы - детища механиков - шныряют по белу свету из конца в конец, не находя концов и начал, уничтожая манерный стиль письма Гоголя примитивизмом перемещения в пространстве, даже издеваются над этой манерностью, но не негодуют, а снисходительно смеются. Вот чего не хватало позднему прямолинейному Гоголю - снисходительного смеха над самим собой, над специалистом по ужению рыбы Аксаковым, который - это надо же! - сказал, что настоящий Гоголь - в письмах, которые гораздо совершеннее и важнее его прозы! По мнению же самого Гоголя, в письмах он хотел искупить бесполезность всего, доселе им напечатанного. Да-а! Тут уж действительно ни при каком условии не долетишь до середины Днепра!
“Выбранные места...”, желание вывести положительного героя погубили художника Гоголя. Это только Чехов до конца дней своих оставался художником. Чехов потешался над напыщенным стилем в “Чайке”, с самого этого названия как бы начинал хохотать, какие там чайки в русской глуши, там вороны, ан нет, ворон мы не хотим, неважнецкая птица, мы хотим чего-нибудь такого-эдакого, хотим напыщенности - необычайной одежды, бархатных занавесов все с той же чайкой и заумных речей о бесконечной материи, которую время превращает в камни, мы не хотим видеть обычной жизни, мы стремимся ввысь и вдаль, хотим быть оригинальными, хотим быть единственно любимыми, хотим нравиться окружающим, быть всегда на виду, чтобы о нас постоянно говорили и писали в газетах, то есть, чтобы мы были впереди всех, и, как метко заметил в свое время пьяный англоязычный гений поэзии Оден: “Не здесь ли объяснение большей части авангардного искусства?”
И раннему Гоголю хотелось нравиться, до тех пор, пока он не узнал из Апокалипсиса о налетах железных птиц, и зачеркнул свою редкую птицу, и отрекся от напыщенного, возвышенного стиля, тем самым, перечеркнув самого себя. Не было тогда рядом с ним Одена, говорившего, что “в литературе, как и в жизни, напыщенность, если она оправдана страстью (а Гоголь был именно этой страстью оправдан! - Ю. К.), есть одна из форм самодисциплины, которая помогает человеку вытаскивать себя за собственные шнурки”. К сожалению, Гоголь не мог вытащить себя за шнурки, потому что не наделен был чувством отстраненности, холодности, иронии, присущих Чехову, Гоголь все воспринимал слишком всерьез, был маньяком идеи, изначальным с младых ногтей фанатиком службы и пользы, то есть таким человеком, который легко поддается внушению, ибо фанатизм без внушаемости невозможен. С определенной гипнотической силой на него действовал Пушкин, поэтому Гоголь стал неистовым подданным литературы, но Пушкин погиб, и Гоголь недолго оставался сиротой, он подпал под гипноз славянофилов и церковников - и отрекся от прежнего своего состояния. Гоголь - человек без стержня, без хребта. Он не излучает, он отражает, подобно зеркалу, но зеркалу прекрасному, пока светило, по выражению Одоевского, “солнце русской поэзии”.
Не по нашей воле мы страстно вовлечены в безумный исторический процесс и поэтому не можем прервать его, он должен продолжаться, почти что бесконтрольно, подчиняясь своим неизвестным законам.
Так лодка несется в пучине горной реки.
Боже мой, куда нас несет!
Даже самого минимального внимания не уделяет нам Бог, позволяет делать все, что угодно, забираться с обостренным чувством исчезновения времени по трапу высотой с двухэтажный дом на борт чудовищного по размерам искателя разлук “Боинга”. Чехов не представлял, что самолеты могут быть такими огромными, настоящими домами с мезонинами, с распластанными крыльями, хотя эти неимоверные крылья с не менее неимоверными бочками двигателей специалисты почему-то именуют плоскостями, подобно морякам, которые никогда не скажут, что они плавают, потому что, по их мнению, плавает лишь говно, а они ходят. Трудно поверить в то, что это серебристое - на самом деле из дуралюмина, из бесшабашного какого-то дура, вот так словечко! - еще подобное есть в быту, на кухне, - дуршлаг, который хозяйки в большинстве своем не хотят звать дураком, но хотят - другом, друшлагом (так и закрепим: друшлаг, запишите в словарь, господа из издательства “Русский язык”, вообще не стесняйтесь изменять слова в сторону их упрощения и приятного звучания!), так вот, хозяйки сплошь зовут это сито друшлагом, поминая, видимо, гения народного новояза Николая Семеновича Лескова с его тугаментами (тоже, господа, внесите в словарь вместо документов”) и пр., да, невозможно даже допустить, чтобы это гигантское сооружение не то что взлетело, а просто сдвинулось с места.
Чехов стоял перед трапом и проверял билеты у приглашенных, отобранных по собственному вкусу и понятию. Вот Гоголь с Пушкиным прошли, Достоевский с Толстым, Лесков с Тургеневым, Лермонтов с Грибоедовым, Платонов с Искандером, Булгаков с Бабелем, Казаков с Трифоновым, Мандельштам с Есениным, Веня Ерофеев с Домбровским, Белов с Солженицыным, Маканин с Тютчевым, Окуджава с Вяземским, Юрий Давыдов с Рассадиным, Латынина с Харитоновым, Роднянская с журналом, Немзер с газетой, Марченко с “По ходу дела”, Владимов с Аксеновым, Бродский с Перельмутером, Блажеевский с Кушнером, Фофанов с авоськой, Белый с Черным, Пастернак с Нобелевской премией, Солоухин с “Письмами из Русского музея”, Кузнецов с “Артистом миманса”, Нагибин с эрдельтерьером, Гроссман с Заболоцким, Цветаева с Ахматовой, Герцен с “Красным колесом”, Довлатов с бутылкой, Замятин с Ремизовым, Пришвин с Паустовским, Волошин с Рубцовым, Денис Давыдов с Аполлоном Григорьевым, Битов с Пен-клубом, Каледин со “Смиренным кладбищем”, Лакшин с Белинским, Малецкий с Харламовым, Фрейдкин с Олешей, Эренбург с “Люди, годы, жизнь”, Топоров с Аверинцевым, Липкин с Лиснянской, Чупринин с Ивановой, Залыгин с Распутиным, Абрамов с Астафьевым, Вампилов со Шпаликовым, Костырко с книжной полкой, Басинский с реализмом, Фет с Батюшковым, Игорь Виноградов с “Континентом”, Блок с незнакомкой, Померанц с русской идеей, Петрушевская без семьи, Вячеслав Иванов с Георгием Ивановым, Александр Островский с Иваном Крыловым, Чухонцев из Павловского Посада, Державин с Карамзиным, Приставкин из детского дома, Ильф с Петровым, Случевский с Григоровичем, Катаев в алмазном венце, Твардовский с Кублановским, Виктор Некрасов с Николаем Некрасовым, Бенедикт Сарнов с Бенедиктом Лившицем, Вл. Новиков с Тыняновым, Каверин с Гайдаром, Зощенко со Жванецким, Кржижановский с Сигизмундом, Штейнберг с Тарковским, Шенгели с Глазковым, Богомолов с истиной, Конецкий в тельняшке, Меттер с Амирэджиби, Стругацкий со Стругацким, Алексей Толстой с Константиновичем Толстым, Радищев с Гончаровым, Синявский с Терцем, Тригорин с Треплевым...
Понятно, когда маленький самолет с одним летчиком взлетает, чего там поднимать-то, но чтобы этот тупорылый, с верблюжьим горбом над передней частью фюзеляжа монстр поднялся - не бывать тому! А если бы Чехов узнал, как этот монстр обслуживается, когда механик может забыть в двигателе отвертку, и из чего состоит - разуверился бы окончательно, поскольку более примитивного создания в мире техники не существует, автомобиль - и тот сложнее, там хоть в двигателе - цилиндры, поршни, коленчатый вал и прочее, а тут - труба! Да, самая обыкновенная труба, работающая по принципу русской или голландской печки. Холодный воздух втягивается, горячий вылетает. Была бы заслонка открыта! Писатель - труба без заслонки, он втягивает холодный воздух жизни и выдает обжигающий душу воздух искусства. Была бы тяга! Было бы топливо, дрова, керосин, а для запуска, чтобы скорее зажигалось, - газета в печке, бензин в двигателях самолета. Вот только в печи лопастей турбин не хватает, поставь турбину в печи - и дома бы полетели! К обручу по кругу встроены форсунки, распыляющие топливо, и подведено к ним электрическое зажигание, как свечи в церквах зажигаются, как в цирке обруч загорается, сквозь который прыгают тигры, - вот и вся “пытливая инженерная мысль”! Вот самый яркий пример поговорки, что все гениальное - просто! Гениален замысел “Мертвых душ” - скупить воздух, сделать бабки! Гениален замысел “Сандро из Чегема” - разместить рай под Мухусом! Основа в подаче топлива жизни и в зажигании вдохновения! Все же остальное в самолете - от бортовых компьютеров до мягких сидений - лишь прибамбасы! Те, кого Чехов не пригласил в самолет, состоят лишь из прибамбасов, а главного труб двигателей - у них нет. Баба-яга летала на метле!
Все изобретения уже были даны в сказках задолго до их воплощения. Даже такое, как передача предмета в пространстве из точки А в точку В. Зачем механически перемещать этот предмет? Нужно просто знать его код и передать информацию, сигнал из точки А в точку В. Вот, допустим, я вхожу в кабинку, растворяюсь, преобразовавшись в сигнал, передающийся со скоростью мысли, а не света, ибо самая большая скорость - это скорость мысли, например, я - в Нью-Йорке, и в этот момент в другой кабинке, в Нью-Йорке, я уже воплотился. Остается лишь создать мини-заводики по воспроизведению людей, животных и предметов. Отсюда один шаг до воплощения федоровской идеи всеобщего воскрешения из мертвых. Все воскреснут, места на Земле не хватит, и тут-то вступают в свои права идеи Циолковского по размещению человечества в бесконечном звездном пространстве. А тут говорят, что деньги, отпущенные на космос, в трубу вылетают!
Так могут говорить только невежды, которым нет дела до воплощения идеи воскрешения из мертвых, до идеи полного бессмертия!
Идея воскрешения шла рука об руку с человеком на протяжении всей истории с момента его появления. Техническое воплощение этой идеи началось с изобретения колеса. Транспорт - основа воскрешения. Колесо, телега, машина, самолет, космический корабль, код, сигнал, мысль!
Этапы большого пути!
До всех предшествующих изобретений писатель овладел самой совершенной - мыслью! Только на ней держится любое художественное произведение. Не поняв мысль автора, критик вынужден крутиться вокруг прибамбасов. Ему говорят - это комедия, смейтесь над постмодернизмом Треплева, над наивностью Заречной. Но критик не смеется, ему плакать хочется. Ему говорят - коммунизм кончился, вы свободны, идите в мир, создавайте свои газеты и журналы, пишите все, что захотите. Нет, говорят они, не хотим свободы, хотим ходить на работу в государственный орган, не хотим ответственности ни за финансы, ни за содержание, ни за что. Это не мое детище - это наше! Знакомый лозунг из прежних времен, круговая порука безответственности. Ответственность страшна, за нее даже убивают! Легко рассуждать о самоубийстве Треплева (читай, по Чехову, самоубийство самого постмодернизма), убейте в себе коммунистически-рабскую психологию! Прочитайте свою бывшую жизнь как комедию, а не как драму. Для меня стихи Пастернака “Быть знаменитым некрасиво” - комедия, ломаемая серьезным человеком, потому что он всеми силами хотел быть знаменитым, и меня в этом никто не переубедит. Тригорин не стреляется, Тригорин изо дня в день тянет, как Чехов, свою лямку, за одним рассказом пишет другой, и так всю жизнь. А Треплев прокукарекал на рассвете - и замолк. А жизнь, с добром и злом, длинная-предлинная. Дыхания должно хватить на всю дистанцию. И вот тот, кто прошел эту дистанцию достойно, приглашен в самолет, приглашены и те, кто достойно шагает, а не кукарекает. Свобода, воспринятая лишь как возможность прокукарекать, печальна. Выясняется, что свободы как таковой почти что никто не хотел. Хотели, как и прежде, биться о стену головой, рыдать, что не пропускают мысль. Увы, стена рухнула, рыдания стихли, мысль растворилась туманом. Так за что же мы целые десятилетия ратовали? За свободу! Вот она - свобода! Нет, это не такая свобода, надобно опять выстроить стену, биться головой, рыдать.
В 1991 году темницы рухнули, свобода появилась из небытия, воскресла во всей своей привлекательной красоте и протянула вам меч. Но кто-нибудь взял этот меч власти? Где вы, афанасьевы-поповы-яковлевы-бурбулисы-шмелевы-шатровы?.. Рассеялись, размазались. А ведь за меч тогда никто из бывшей партноменклатуры не хватался, все они были до смерти напуганы, забились в норы!
Не нужна, выясняется, свобода интеллигенции. Похоже, она все больше и больше оправдывает народное определение гнилой. Даже мало-мальски приличного предвыборного блока сколотить не может. Кукарекает Явлинский (напомним ему, что жизнь - длинная), кукарекает Гайдар (то же самое напомним), включающий по принципу авторов “Слова к народу”, которые подключали Зыкину (теперь ее тоже подключают, для народа), Федосееву-Шукшину! Василий Макарович в гробу, наверное, не раз перевернулся! Интеллигенция ретируется поспешно с авансцены истории. Вперед, на кухни, к самиздату! Пострадаем по новой за Россию! Создадим Хельсинкскую группу, диппочтой будем антисвободные прокламации возить из Гамбурга, пострадаем за ниспровержение этой гнусной свободы! И опять все будем валить на немытый, тупой народ. Как Рашевич “В усадьбе” Чехова: мы, мол, белая кость, а народ - плебс. И болтать так же безостановочно, как этот фанатик болтовни Рашевич! О, сколько наболтали за последние десять лет! А кто работает? Середняки с лицами секретарей обкомов! Вот фантастический парадокс, вот кому без преувеличения нужна была свобода, вот кто с почтением принял меч из рук госпожи Свободы!
А вместе с ними и Чичиков появился, чтобы торговать воздухом. И покупают! И Бендер носится на “Мерседесе”! И Раскольников бегает с топором! И Анна бросается под поезд. И Копёнкин ведет предвыборную кампанию...
Но дядя Сандро под пулями возделывает свой сад, но Мастер докапывается до истины Христа, но механик холит свой паровоз, но женщина рожает ребенка! И пульсирует мысль, и воскрешение из мертвых не за горами.
С шестигранных бетонных плотно пригнанных друг к другу плит ВПП, то есть взлетно-посадочной полосы, берет свое начало этот путь. Хватает же этого бетонного ковра для разбега монстра! Опущены закрылки и элероны, чтобы встречный воздух завихрялся снизу вверх, толкал плоскости, поднимал, держал многотонную чушку, набитую, как перезревший огурец или, лучше, длинный толстый кабачок, семечками, живыми писателями, в данном случае называемыми пассажирами. Сколько названий имеет писатель в связи со своим перемещением в пространстве! Об одном и том же писателе, с трубой без заслонки и с прибамбасами, можно сказать: вон идет - жилец, сосед, покупатель, зритель, пешеход, посетитель, гражданин, товарищ, курортник, господин, грибник, рыбак, гость, турист, экскурсант, попутчик, кредитор, должник, пьяный, влюбленный...
Но более всего для меня он похож на мастера-механика, который обслуживает “Боинг”, ходит со своим железным чемоданчиком, где главный инструмент - отвертка-крестик, потому что везде на самолете эти винты с крестообразной насечкой на шляпке, потому что впервые эти винты внедрили в авиации, по-видимому, опасаясь, что простой винт запросто открутит монетой какой-нибудь пассажир от нечего делать.
Крест все-таки имеет какое-никакое значение.
Крест был поставлен на всех волнениях и страхах о том, взлетит эта чушка или не взлетит, все это теперь мало занимало пассажиров, ибо пилот дал, как говорят шофера, газу, то есть, по-авиационному, включил форсаж, когда сзади труб двигателей вырвался огонь, самолет издал дикий со свистом всасываемого воздуха в турбины грохот снаружи, за бортом, но внутри слышимый едва-едва, напрягся, дернулся, сдвинулся и, наращивая темп, помчался по шестигранникам ВПП, оторвался от земли и начал взмывать в небо.
У писателей заложило уши, они почувствовали себя подхваченными хищной птицей. Земля падала, уходила из-под ног, как будто разверзлась, стремительно уменьшались дома, поля, реки, деревья, дороги с автомобилями, все летело в тартарары, становилось призрачным, как на географической карте с четко видными очертаниями континента, полуостровов, островов и синей воды.
Горничная разносила писателям завтраки. Ее следовало называть проводницей, а можно и стюардессой. Пижоны все-таки эти авиаторы! Шофера называют пилотом, прислугу - стюардессами. Хотят быть оригинальными. Но действительно оригинальные люди сидели в креслах пассажиров - мастера, инженеры человеческих душ, на время покинувшие свои ангары. Они вполне справедливо с некоторым пренебрежением, как истинные механики, называют летчиков “летунами”, вкладывая в это словечко именно то, что оно означает. Подумаешь, взяли книгу, прочитали и зашвырнули на антресоли! Подумаешь, сели в готовую машину, прокатились и вышли! Мы должны это знать, должны усвоить антагонизм между писателем и читателем, между производственником и эксплуатационником.
Производственники ревнуют самолет, потому что он принадлежит им, они его делают, а эти только используют и всегда что-нибудь понимают не так, а после прочтения высокомерно говорят:
- Ты знаешь, старик, что-то у тебя правдой жизни попахивает!
Чистюля! Взял бы отвертку, залез в люк двадцать пятой главы, открыл заглушку, сунул руку в дыру и выкрутил медно-угольные щетки, заменив их на новые, чтобы помпа подкачки топлива работала исправно. Так нет же! Он даже не знает, где эта помпа находится. А механик знает всю работу летуна и при необходимости может лихо поднять самолет и привести его туда, куда нужно, в одиночку - и за второго пилота, и за радиста... Вот поэтому-то писатель недолюбливает читателя, вот поэтому-то механик недолюбливает летуна.
Железная птица, вылетевшая из Апокалипсиса, неслась над океаном. Чехов понимал умом, что самолет несся, но зримо видел в окошко, что самолет как бы стоял на месте, над сплошным белесовато-свинцовым ковром, сотканным из облаков. Завис. Чехову надоело смотреть в иллюминатор (окошко) на один и тот же вид этих бесконечных - от горизонта до горизонта - облаков. Он открыл записную книжку и написал:
“Тригорин (глядя на чайку). Не помню! (Подумав). Не помню!
Направо за сценой выстрел; все вздрагивают.
Аркадина (испуганно). Что такое?”
Из публики (визгливо, с подковыркой). Постмодернизм, застрелился!
Ворона (в черных джинсах и черной водолазке). Жизнь - это одно, а искусство - совершенно другое! Мы присутствуем при конце христианской эпохи. Потому что Библия - всего лишь книга! А Христос - литературный герой!
“Боинг” (пролетая над Днепром). И какая там середина Днепра тревожит провинциальное поэтическое сердце, когда тут, черт знает, что происходит!

Газета “Сегодня”, 23 сентября 1995 (редактор отдела культуры Андрей Немзер)

А также в книге Юрия Кувалдина "Кувалдин-Критик", Москва, издательство "Книжный сад", 2003

Юрий Кувалдин. Собрание Сочинений в 10 томах. Издательство "Книжный сад", Москва, 2006, тираж 2000 экз. Том 10, стр. 85.