Юрий Кувалдин "Два "Н" " (к раздвоению русских смыслов, или "Пиковая дама" Петра Фоменко) эссе

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную страницу

Юрий Кувалдин

ДВА "Н"

к раздвоению русских смыслов, или "Пиковая дама" Петра Фоменко

эссе

Что за фрукт такой Германн, с двумя “н”? Или немножко немца есть в каждом из нас? Или поверить цветаевской формуле о безмерной любви Германии и России? Раздвоенная на ГДР и ФРГ (тоже своеобразная шизофрения) Германия слилась в один объект, как двоящаяся луна вдруг, когда очки наденешь, сходится в одну.
Но одна ли луна на небе? Теперь в слове “Германия” я лично буду писать два “н” - Германния, как упрямые эстонцы в двух местах удвоились в написании своей столицы: Таллинн. Хорошо: “нн”! А ударение в немецком инженере на “ман”! ГермАнн! Анн!
Если я вам скажу: “Арбат”, вы мне не поверите, что это Арбат, поскольку смысл слова Арбат был в синем троллейбусе, в который я мог сесть на ходу, а теперь смысл из этого названия ушел и слово лопнуло, и лежит на странной сиреневатой брусчатке использованной резинкой. Вот что такое нынешний Арбат - использованная резин-нка. Хочется лепить везде два “н”!
В театре Вахтангова до сих пор над сценой висит герб Советского Союза.
Смысл, как в песочных часах, утек, страна утекла, а символ ее красуется: земной шар в колосьях с серпом и молотом. А чего удивляться, коли живу в русской стороне, то есть в стране шизофрении. Под знаменем марксизма-ленинизма вперед к победе капитализма! Читайте и выписывайте газету “Комсомольская правда”! Посетите театр имени Ленинского комсомола! Не забывайте о коммунистическом журнале Вадима Кожевникова “Знамя”! И так далее. Все это существует ныне. Марк Захаров работает на всесоюзный ленинский коммунистический союз молодежи. Хорошо! У него все строем пляшут и поют, как комсомольцы. Тень Кочетова витает над “Октябрем”. Косолапов с Карповым дорабатывают до партийной ручки “Новый мир”. Секретарь обкома работает президентом. Солженицын обустраивает СССР...
Итак, сцена была без занавеса, герб СССР - на месте, на авансцене - игроки за ломберным столом; на заднем плане - огромная круглая площадка, затянутая зеленым сукном; в центре круга - графиня в кресле. Графиня, как и подобает, раздвоена на собственно графиню (со звездочками, как, напомню, в каноническом тексте), можно назвать ее и Анной Федотовной, что тоже не будет противоречить давно известному до банальности тексту, и на Людмилу Максакову, о которой в каноническом банальном тексте не сказано ни слова, но тем не менее в данном случае Максакова переигрывала графиню, переигрывала, то есть интеллектуально превосходила литературную основу тем, что раздваивалась на себя и не себя. Так это я сам допишусь до раздвоения, но делать нечего: путь русского писателя - в сумасшедший дом.
Русское, слишком русское почувствовала Максакова, в некоторых местах даже не раздваивалась, а растраивалась и расчетверялась: три девицы бормотали ее голосом и сливались с нею, а потом она превращалась в скамеечку, подайте скамеечку, подавали, а она ее ножками шарк, скамеечку эту, и уже в третий, в восьмой раз - скамеечку, скамейкой, о скамейке... Пауза.
Вдруг слышится в тишине подземный гул, нарастает, дрожат стены, герб и декорации. Я догадываюсь, что это метро. Построили театр над тоннелем метро, не рассчитали глубину залегания и шум проезжающих поездов слышен в зале. Знаете, сидишь так на плюшевом стуле в ложе, смотришь на Людмилу Максакову, превратившуюся в скамеечку на бутафорском мосту и шаркающую ногами, иллюстрирующую текст о шарканье, эдак - шарк, шарк, и еще сильнее (сама вцепилась руками в поручни моста) шарк, шарк, чтобы земля из-под подошв в зрительный зал полетела, шарк, шарк, и вспоминаешь Фидельку из “Записок сумасшедшего”. Вот вам, любопытные, смотрите, как я скамеечкой с ногами шаркаю, шарк, шарк! А потом с моста бегом в зеркало, кувырок в зеркало, или зеркало кувыркается с графиней, или графиня исчезает в Зазеркалье, в рост человека овальное (яйцо) зеркало, без зеркала, одна рама, как и нужно в театре у русских, Максакова-графиня-девица шарк в “зергило”, как произносят в народе, именно в “зергило”... и в метро!
Услышав гул зрительного зала, я вышел из “звездочки” (вопрос для “Поля идиотизма”: какую станцию - разрешите передать привет Иисусу Христу? - коренные москвичи называют “звездочкой”?), и вступил на обессмысленную улицу, которую когда-то воспевал несовременный современник под гитару, мол, ты моя религия. Глядя на нынешний бедлам, хочется откреститься:”Свят, свят, свят!”. И Максакова открещивается от дебилизации Арбата: “М-ня!”. Лежит мертвая на ломберном столе жизни и время от времени резко бросает Арбату: “М-ня!”.
Капитализм - есть советская власть плюс дебилизация всей страны! С американской попсой, с интеллектом, как у нас говорили во дворе, на уровне табуретки. Сверхзадача американизации - понижение русской культуры до этого - табуретки - уровня. И тому, кто сработает ниже табуретки - премию “Оскар”, всемирно-исторический символ пошлости, а если сказать грубо - быдловатости. В страхе бежит от “Оскара” графиня-Максакова-девица в яйцо-зеркало, нырь в яйцо! В первооснову, с этого света, от американского примитивизма, подалее от приматов - в зергило ! Как там пел Мандельштам? - “вернись в смесительное лоно, откуда Лия ты пришла”?
Мимо меня промчалась с черным длинным шлейфом плаща Юлия Рутберг, она же дочь Ильи, она же Германн, она же одно из “н” этого Германна, резкая, пружинистая, инфернальная, каковой и подобает быть тайной недоброжелательности. А за нею, или с нею, или в ней второе “н” в исполнении Князева со знаковым именем - Евгений. Не различу. Кого я вижу - Юлию или Евгения, или Воланда в грозовой туче над Москвой? Несется-несутся-летят с безумными взорами и с маниакальными вооклицаниями-повторами:”Тройка, семерка, туз!”.
Конечно, тут же посыпались в зрительный зал американские, немецкие, русские пестрые бумажки. Второй Евгений, Карельских, он же Чекалинский, он же Старый гусар, он же Сен-Жермен, он же англичанин, останавливался после каждой прокидки с тем, чтобы убедиться - не Максакова-графиня-дама ли выпала каждому арбатскому встречному поперечному, чтобы этот - ниже уровня табуретки - непременно остался в проигрыше!
Машинист сцены включил поворотный круг, как будто собирался повернуть Землю, чтобы с нее отвалился тоталитарный герб, бросивший зловещую тень серпа и молота на наши рощи, поля, леса и реки, включил круг - и завертелся мерзко-попсовый Арбат, как черт на сковородке, поперла из всех щелей нечисть, заржали лошади, менты высыпали обирать торговцев, на каждом углу пьяные подростки, нищие, краснопиджачные рекламные агенты туристических компаний, гомункулы в джинсах, с наколками на груди, спине и руках, с крестами на шее. Семейка фотографируется на фоне американского бара, где какой-то небритый плюгавый мужичок вопит под гармошку на всю ивановскую, то есть - арбатскую: “Сталин - наша юность боевая!”... Из-под тентов взирают на бесконечную толпу осоловелые гости столицы. Матерятся вовсю, не обращая внимания на детей, полуголые деревенского вида мамаши с вытравленными до соломенного цвета патлами. И даже дубль-двойник Юлии Борисовой - Марина Есипенко, вклеена, впечатана, вмагничена в спектакль, хотя голосок ей необходимо поправить, хватит похрипывать под Борисову, негоже плагиатничать. Хотя тут тоже бронетранспортером раздвоенный смысл через Лизавету выползает с “Иркутской историей” в одубелости репертуарной политики арбатского театра, где - стыд и позор! - на весь репертуар всего три русских имени: Островский, Цветаева, Пушкин. А где русская современность, конец империи, свобода слова и воли? Опять закордонный Гамлет топает! Куда, к чему? Да пусть отвернет этому принцу голову Раскольников! Разве лестно театру, когда о нем говорят, что он мертвый? Обидно театру. Но вот обида снялась, исчезла, потому что пришел русский гений-реаниматолог и оживил труп, и задвигались тени от Гоцци, и попробовал машинист сцены поворот руля, и Земля заскрипела, и артисты освободились от штампов и заиграл коллектив, как “Аякс” в футболе! А то прежде отбывал номер как “Текстильщик”.
Тренера, тренера, тренера зову, то есть режиссера! Русское, слишком русское возникло на ломберном столе: противореча тексту, у нас в России два тела могут занимать в физическом мире одно и то же место! На то она и Россия, что не считается ни с какими канонами. Два Германна на сцене, и один Германн - женщина. Кто говорил, что Герман-ния мужского рода, а Рос-сия - женского? Отныне с ломберного стола провозглашается: Герман-ния - женщина, Рос-сия - мужчина! Это она сокрушила Герман-нию.
Германн, слившись в моем сознании на мгновение в одно лицо, одолжив топор у Родиона Романовича, прочитав Довлатова, воскликнул:
- Это Россия сокрушит Америку, а не наоборот!
Хорошо, предположим, что так оно и будет при поддержке генерального спонсора театра - акционерного общества открытого типа “Сургутнефтегаз” и маршала Жукова: он же Ульянов-Ленин! Но не слишком ли принижает спектакль заезженная музыка Сибелиуса? И через каждые десять метров - пивная, ресторан, пивная, ресторан... Продаем, продаем, продаем. Рябит в глазах от вывесок. Графиня, приседая на авансцене с Лизаветой, как насос работает, вверх-вниз, туда-сюда, вверх-вниз, прямо какая-то сексуальная сцена!, таким образом изображая езду в экипаже (и тут же выплывает смысл: зеркало-яйцо, размножение, животность; арбатская толпа, ниже табуретки, половые функции), просит у Лизаветы из “Иркутской истории” то есть из социалистического реализма, прочитать одну из вывесок, и Лиза читает о генеральном спонсоре сборной России по футболу “сникерсе”, то есть “дироле”, то есть, пардон, “стимороле”; о самой сборной, опозорившей Россию в июне на чемпионате Европы кирьяковско-колывановским “постмодернизмом” (о сущности термина см. ниже), и опять подсунувшей в лице Игнатьева, с легкой руки непотопляемого, как “Комсомольская правда”, изворотливого Колоскова, ни за что не ответившего, нам Колыванова! Маразм? Крепчал! Не извинившись, исчез, раздвоившись, “поотмодерниот” Романцев, так исчезнет и Игнатьев, потому что опять белое называет черным, игнорирует своих игроков (вдохновение) в угоду “эмигрантам” (доллары).Завидное упрямство бизнесменов от футбола! Слепые - поводыри слепых. Вот вам состав: Голодец (не Тарханов же - бледная тень Романцева), Сметанин, Беркетов, Веретенников, Маслов, Косолапов, Князев, Зозулин, Карельских...
Вы почувствовали, что после Косолапова из “Локомотива” пошел Князев из “Вахтангова”? Вот с этого слова “почувствовал” и начинается искусство, или, проще, с дырки в бублике, как говорил Мандельштам. С цезуры, с паузы, с молчания.
Утром открываю почтовый ящик - набит “экстраэмами”. Ты их гонишь в дверь, они лезут в окно, чтобы продать все: вдохновенье, рукопись, игрока, игру, родину, земной шар, воздух... И у всех продающих огонь в глазах, как неон в ночи:”Тройка, семерка, туз!”. И бредут по Арбату толпы неандертальцев с мечтою о бешеном выигрыше, не имеющие никакого отношения к Москве (как категории культуры). А где же москвичи? Да вот они по одному, перебежками, стыдясь лоточной глянцевой попсы “меченых-бешеных-кингов” и потребителей этой попсы, и производителей (работающих на благо дебилизации всей страны) этой попсы, не проходят, а протыриваются к театру. Умные лица. И вот они в зале. Зал переполнен. Как же много нас, подумал я, и почему же мы уступили Арбат быдлу?!
И возникла мысль, что эту улицу нужно, необходимо срочно закатать асфальтом, сдернуть вывески (им место где-нибудь на Коптевском рынке), пустить интенсивное автомобильное движение, и даже не легковое, в грузовое, чтобы Германн на самосвале разогнал всю эту тьмутаракань! Прочь с дороги! Сторонись! Русь-тройка летит с Германном на облучке! Справа избы проносятся, слева - берега италийские! Направо легла тройка, потом - семерка, потом - туз! Германн сгреб деньги, Рутберг спросила у Князева, или Германн спросил сам у себя:”Куда?”- и сам себе ответил женским голосом Юлички:”Домой!”. Поворот круга, поехала крыша с часами, поехала крыша у России, железная койка, мертвый сон. Графина-Максакова-девица спускается в зрительный зал, идет прямо, сворачивает налево, проходит мимо меня, и ничего не говоря говорит: “М-ня!”, или “М-да!” и шаркает подошвами, и шаркает!
Россия въехала в Чечню и шаркает ногами, и шаркает. Англичанин встал у портала, с моноклем в глазу, взглянул на шаркающую Россию и, подумав, сказал:”О!”. Да он сказал:”О!”. И все. То есть, он увидел дырку в бублике. О!
Германн, он же Князев, он же Рутберг, странный немец, поскольку по русскому классическому раскладу немец должен быть Штольцем, а русский Обломовым. Исходя из этого, Штольц ни в коем случае не будет мечтать о “тройке, семерке, тузе”, а будет ежедневно работать. Так уж нам втемяшили, что немец трудолюбив, что он не может жить без работы, что он будет работать, работать. В прошлом, может быть, так и было. Но теперь - смешались все карты, и смотрю - уж Обломов открыл свой кабак и потихоньку в немца, или - шире - в иностранца превращается, сначала бежит из России, как Козаков в Израиль, например, а потом - сюда... И слышу я с разных сторон от вернувшихся, что там - попса, а тут - еще теплится жизнь и друзья свои в доску, и глубина смыслов здесь такая, что не донырнуть, одним словом, здесь русский дух. Попса не пройдет!
Второй раз в жизни меня потряс театр. Первый - в конце 60-х “Записки сумасшедшего” с Георгием Бурковым, у Львова-Анохина в театре Станиславского. Теперь - Петр Фоменко. И его русское Зазеркалье.
Об этом Зазеркалье хорошо сказал поэт Вадим Перельмутер:

Несбыточных идей смеркающийся пыл.
Несрочные дела, подернутые ленью.
Как будто я живу в зеркальном отраженьи
По отношению к тому, что пережил...

Чтобы меня затащить в театр - нужно сильно режиссеру постараться. Старались, я ходил, но... Великое русское “но”! Всегда оно возникает против воли даже. Умом видишь, толково режиссер, допустим, яркий Виктюк, поработал, но вдруг ловишь себя на том, что тут эстетика низа, а не верха, проблематика первого этажа развития человека, а не сто двадцать первого, когда низа стыдишься, и даже забываешь о своей животности, а уходишь в запредельную идею, допустим, каких-нибудь мерцающих смыслов “Чайки” Чехова или своей “Вороны”...
Еще раз повторю: это русское, слишком русское - стыдиться низа, стремиться вверх! И Сергий должен, обязан отрубать себе палец!
И поп с ладаном выпущен на сцену, как бы подтверждая конец христианской эпохи. Именно поп, а не священник. Нет на Руси фамилии “Священников”, есть на Руси фамилия “Попов”. Церковный театр на сцене настоящего театра. Это вам не Гамлет какой-то! И все идут по кругу, и круг вращается, жизнь вращается: рождение - ? - смерть. И графоманы поперли со всех сторон, ничего не умеющие, не знающие, как создается образ, что такое образное мышление, пытаются петь - не имея музыкального слуха, в 30 лет носить Толстовскую бороду, и прикрывшись “постмодернизмом”, стусовавшись, нахрапом лезут в историю искусств, как “экстраэм” через мой почтовый ящик ко мне, но тщетно. Насильно мил не будешь. Бессюжетность, без-образность, бесформенность “постмодернистов” идут от обыкновенной профнепригодности. Для начала, посоветую, поучиться в школе юного журналиста при журфаке МГУ...
Развал, распад, энтропия. Так гаснут звезды. Так погибают империи. Так уходят в безвестие “постмодернисты”. И вдруг приходит воля художника, приходит художник, пришпоривает, организует (так сила гравитации держит рулетку планет)!
Пришел Фоменко!
“- Атанде!
- Как вы смели мне сказать атанде?
- Ваше превосходительство, я сказал атанде-с!”

“Независимая газета”, сентябрь 1996

А также в книге: Юрий Кувалдин "КУВАЛДИН-КРИТИК", Издательство "Книжный сад", Москва, 2003, стр. 204.

А также в СОБРАНИИ СОЧИНЕНИЙ Юрия КУВАЛДИНА в 10 томах, Издательство "Книжный сад", Москва, 2006, том 10, стр. 192.