Юрий Кувалдин "Спой свою песню" О творчестве писателя Анатолия Кима эссе

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную страницу

Юрий Кувалдин

СПОЙ СВОЮ ПЕСНЮ

О творчестве писателя Анатолия Кима

эссе

Ким Анатолий Андреевич родился в селе Сергиевка Чимкентской области в 1939 году. Отец и мать - учителя. В 1947-м с семьей перебрался на Сахалин. Служил в армии. Учился в Московском художественном училище Памяти 1905 года. В 1971 году окончил Литературный институт. Первый сборник прозы «Голубой остров» (1976). Сильное развитие в прозе Кима получили традиции русских философов и учения космистов Запада. Широкая известность пришла к писателю после выхода романа-притчи «Белка» (1984). Судьбы трех поколений русской семьи в XX веке легли в основу эпического романа «Отец-лес» (1989), проникнутого идеями Апокалипсиса. Событиями литературной жизни стали романы «Онлирия» и «Сбор грибов под музыку Баха». В 1991 году на пять лет уезжал в Южную Корею. В 2003 году Ким перевел на русский язык корейский народный эпос «Сказание о Чхунян». Лауреат ряда литературных премий.
 
Пять лет - от первой публикации в “Авроре”... И вот две книги: “Голубой Остров”, 1976 г., и “Четыре исповеди”, 1978 г. Обе вышли в Москве, в издательстве “Советский писатель”. В прозе А. Кима много экзотики: Дальний Восток, Камчатка, Сахалин, Тихий океан. Но суть отнюдь не в этом...
“Соловьиное эхо”... Герой повести немецкий коммерсант и философ Отто Мейснер, думающий о родстве всех живых, о непрекращающемся потоке жизни, идет на берег Амура, чтобы... поговорить со своими златовласыми, не родившимися еще внуками. Он излечивает умирающую кореянку, которая становится его женой. Среди убогой, беспросветной жизни корейской деревушки начала века, накануне первой мировой войны, юному рыжеволосому Мейснеру видятся иные, счастливые времена. Но он трагически погибает... Писатель прерывает нить повествования и знакомит нас с внуком Мейснера, художником, который пытается разобраться в далекой жизни своего деда. Словно опасаясь, что читатель начнет “читать сюжет”, А. Ким тут же досказывает, чем все кончится, что будет дальше.
Анатолий Ким “сюжет” не пишет. Его интересует нечто другое (хотя и у него сюжеты имеются).
Какая тайная сила дает толчок Васе Чекину из повести “Поклон одуванчику”, чтобы он вдруг понял, что каждый человек в душе - поэт, только раскрыться может не всегда? И вот Чекин придумывает путь, как каждому прийти к поэзии. Ему кажется, что источник поэзии рядом я неиссякаем, он - в стучащем сердце. Огрызком карандаша Чекин записывает:
 
Есть песня,
которую дано тебе спеть,
как право цветенья дано
деревьям и травам весной.
Спой эту песню!
 
И пусть Чекин разочаровывается в своих стихах, пусть сжигает в кочегарке вороха листов и тетрадей, исписанных стихами, пусть убеждается, что рукописи все-таки горят, остается в нем главное - вера в человеческую доброту. В глубине души он по-прежнему верит, что настанет время, когда все будут причастны к поэзии и сосед будет приходить к соседу только затем, чтобы почитать свои стихи.
Главное для А. Кима - жизнь человеческой души, ее боли и радости. Рассказ “Шиповник Мёко”... Умирает молодая и красивая Мёко от нелепой случайности, так и не дождавшись возвращения любимого Ри Гичена. Но, словно памятуя о доброй и верной душе, дает звонкие, огненные ягоды шиповник, досаженный на ее могиле. В рассказе “Месть” Сунгу размышляет о том, что торжество всей доброты человека видно только тогда, когда он закончит жизнь. Месть зародилась в начале века в заброшенной корейской деревушке. Сунгу, живущий в наше время, по обычаю, должен исполнить ее. Он, мечтавший стать поэтом, уже не может думать о творчестве, ибо месть опустошила его душу. Так писатель подводит черту под давно известным, но всегда актуальным - гений и злодейство несовместны.
Большое искусство всегда радостно, говорил Максимилиан Волошин. Пусть жизненный материал, воплощенный в произведении, будет трагичен, но сама художественная ткань его, сама позиция автора содержат жизнеутверждающую концепцию. В прозе А. Кима дыхание радости и добра чувствуется в самых трагических ситуациях. Мы входим в мир, на который А. Ким смотрит глазами поэта. Не потому ли он сталкивает поэзию и прозу: начав рисовать эпическую картину, забывает о ней, давая право выговориться в длинном монологе герою, а затем перехватывает этот монолог и уже от автора договаривает то, что хотел сказать герой, но с последним авторским словом наплывает новая картина, звучат иные голоса, и каждый голос стремится опередить другой, будто пламя бежит по веткам. Мир людей представляется писателю роем самодвижущихся факелов. И из этого композиционного, звукового и цветового разнообразия неотвратимо рождается иная логичность, присущая настоящему художнику, идущему неповторимым путем, когда внутренняя свобода позволяет петь свою песню. Конечно, А. Кима могут упрекнуть в некой декларативности его монологов, в композиционной усложненности. Но этот упрек не должен заслонять главного - страстного желания писателя найти свой способ выражения современного мироощущения.
Повести “Соловьиное эхо”, “Собиратели трав” и особенно “Луковое поле” - о сложных нравственных и духовных исканиях людей, об их неудовлетворенности и стремлении к добру и согласию. Ибо, когда есть самоуспокоенность, стремиться некуда. Пусть внешняя сторона жизни, по словам Мейснера из “Соловьиного эха”, всего лишь строчка в общей книге человечества, но жизнь души каждого отдельного человека больше, чем книга, об этом щедром богатстве А. Ким никогда не забывает, открывая в своих героях родство “самодвижущихся душ”.
Порою по первым строкам книги можно судить, стоит ли читать ее. Действует внутренний импульс, передающийся через знаки от писателя к читателю. Достаточно прочитать первую строчку повести “Луковое поле”: “Человек, назвавший себя Павлом, стал сторожить луковое поле”, - чтобы не отрываясь идти через многие страницы, через размышления и молчания героев, перипетии событий... Неужели нужно было пройти самые тяжкие испытания, какие-то неведомые миру личные трагедии, чтобы потянуться к музыке и поэзии? Эти вопросы мучат А. Кима, и он по-своему дает на них ответ в этой повести. Исследуя степень падения человека - спивающегося, безвольного, но не глупого Павла, А. Ким спрашивает, почему он стал таким. Ведь он мог жить счастливой жизнью, ведь и у него есть душа, правда, затерявшаяся, как зверек в храме, ведь он еще молод, он может обрести в себе жизненные силы.
Но Павел плывет по морю жизни без цели... Однако цель появилась, когда рядом с ним встал человек, когда Павел понял, что за жизнь нужно бороться, верить в себя и в доброту людей... И по прочтении “Лукового поля” - повести мажорной и полифоничной - мы вместе с А. Кимом верим в нравственный “запас” человека, в стремление писателя во что бы то ни стало преобразить его заблудшую душу.
У каждого есть своя мечта, свой голубой остров, к которому он плывет, как плывут к нему герои А. Кима. Повесть “Собиратели трав” полна жизненности, широты и фантазии. Врачевать нужно не только тело, но и душу.
Герои этой повести, заброшенные судьбою на песчаную косу, вдающуюся в океан, по воле писателя обретают первоначальную сущность - я есть. Быть может, об этом продумал всю жизнь простак, безграмотный, но счастливый старик До Хок-ро? И уже не странной покажется нам беседа безвестного русского врача с ним, когда, обращаясь к спящему старику, он скажет, что над землей скопилось огромное количество энергии, и, когда умирает хороший человек, энергия эта увеличивается, и она никогда не иссякнет...
Судьбы людей, как сюжеты книг, повторимы. Ритм души, ее боли и радости загадочны и неповторимы. Можно исчерпать сюжеты, но неисчерпаемы души людей. Поэтому, казалось бы, после “все сказавшего” писателя появляется новый и говорит свое, а за ним еще и еще. В прозе А. Кима, где исповедуются герои, открывая нам сокровенное своих помыслов, отсутствует чопорная стыдливость чувств, страх оказаться непонятыми. В его творчестве, конечно, можно обнаружить параллели с творчеством таких, к примеру, разных писателей, как Платонов и Акутагава. Но “известное” у А. Кима преломляется сквозь призму личного жизненного и художественного опыта. В этом смысле его творчество зиждется на классических литературных традициях - пристальном внимании к человеческой личности, к духовному развитию человечества.
Анатолий Ким убеждает силой правдивого искусства. Произведения А. Кима всею плотью связаны с современностью - перед читателем проходит обширная галерея лиц: рабочие, студенты, колхозники, рыбаки, солдаты...- люди сегодняшнего дня нашей страны. Писатель через будни выходит на широкий простор общечеловеческого, что всегда волновало, волнует и будет волновать людей.
 

“Юность”, № 6-1979

ПОСЛЕСЛОВИЕ

***
С Толей Кимом как-то ездили к нему в Немятово, в Мещёре. Круглое, как солнце, лицо с узкими щелочками глаз, черные, как уголь, жесткие волосы, невысокий, с походкой Дерсу Узала. Ким. С прелестной первой книгой «Собиратели трав». Набрали четыре ведра белых грибов. Пьянствовали на Дне учителя в бревенчатой школе. Учителя трогали нас, убеждаясь, что мы настоящие писатели. Утром похмелялись прохладным октябрьским терном на задах избы Кима. Теперь, с годами, понимаю, что Анатолий Ким стал самым русским писателем, изо всех тех, кто таковыми себя считали. Анатолий Ким, прежде всего, художник, мастер паузы, эпитета, самого воздуха, которым неведомо как наполняется истинная проза. В Москве мы были соседями, часто гуляли в березовой роще у Москвы-реки. И если есть более яркий пример условности национальности, то это, конечно, Анатолий Ким, чья внешность сразу говорит о Востоке, а душа пропитана русским духом и Словом. Русскими не рождаются, русскими становятся.

***
Сегодня одна импозантная дама советского руководящего калибра с лаковой приподнятой прической, работница библиотеки, сказала мне, что современных хороших писателей нет. И стала приводить в пример «хороших» писателей типа Бориса Лавренева. Я убедился, что библиотеки живут какой-то своей, параллельной жизнью. А если точнее, то они остались в СССР. И названия это подтверждают: имени К.Симонова, им. Б.Лавренева, и даже имени М.Шолохова – этого афериста неграмотного, не написавшего в жизни ни строчки, именем которого, как клеймом, обозначили произведения исковерканного Петром Громославским Федора Крюкова. А мы говорим о демократии! Мы много упустили и не реформировали в 90-е годы. Главное – имя, Слово. Должны быть библиотеки имени Осипа Мандельштама, имени Федора Крюкова, имени Юрия Домбровского, имени Николая Гумилева, имени Андрея Платонова… Хотя такая – имени Андрея Платонова - есть, прекрасная библиотека на «Аэропорте», которой заведует Тамара Николаевна Журова. На вопрос о современных писателях я выпалил список:

ХОРОШИЕ СОВРЕМЕННЫЕ ПИСАТЕЛИ ПО МНЕНИЮ ЮРИЯ КУВАЛДИНА

АЙДАР Сахиб    
ВЕТЛУГИНА Анна   
ВИКОРУК Александр   
ГОРЛОВА Надежда   
ДОБРЫНИНА Татьяна  
ЗОЛОТУХИН Валерий 
ИВИН Алексей
КЕВОРКОВ Ваграм 
КИМ Анатолий
КРАСНОВА Нина 
КУВАЛДИН Юрий 
ЛЕСИН Евгений 
ЛИТОВ Михаил 
ЛОГИНОВ Александр 
МАЛЕЦКИЙ Юрий 
МАРКОВИЧ Дан 
МАТЮШОВ Геннадий 
МИХАЙЛИН-ПЛАВСКИЙ Сергей 
МОНАХОВ Владимир
НЕВСКИЙ Юрий
НЕКРАСОВ Алексей 
ПОЛИЩУК Рада 
СЕРГЕЕВ Леонид 
СКРЕБИЦКИЙ Владимир 
СТЕПНОВА Марина 
ТОЛСТИКОВ Николай 
УДАРЦЕВА Анжела
ХАФИЗОВ Олег 
ХОРТ Александр 
ШЕВЕЛЕВ Игорь 
ШИРОКОВ Виктор 
ШТОКМАН Игорь
ЭБАНОИДЗЕ Александр 
ЯНЕВ Никита 
ЯХОНТОВ Андрей  

Пока я выдавал эти имена, дама моргала глазами, видно было, что для нее это терра инкогнита.

***
Геннадий Калашников (поэт): «Лет тридцать назад я получил от писателя Анатолия Кима записку. Принес ее мне молодой и очень такой экстравагантный человек в красной такой рубашке, яркий, энергичный. А в записке, которую он мне передал, Анатолий Ким писал: Гена, это Юра Трифонов, человек, который умеет видеть, как плывут облака, и умеет слышать, как поют птицы...
Я вот сейчас, к сожалению, не нашел у себя дома этой записки. Где-то она у меня есть... Это все было в 70-е годы... Я тогда вот вместе с присутствующим здесь Андреем Яхонтовым работал в “Литгазете”. А в той записке речь шла о публикации Юрия Кувалдина, который тогда был Трифоновым (это потом он стал Кувалдиным, взял себе фамилию своей мамы, чтобы не быть в литературе вторым Юрием Трифоновым. - ред.). Все мы тогда хотели публикаций. Публикацию я ему тогда сделать не смог. Но с тех пор стал дружить с Юрой Кувалдиным, за что я очень благодарен Анатолию Киму. Мы общались с Юрой и, как тогда водилось, бражничали, спорили, читали стихи. Но потом так получилось, что какие-то жизненные обстоятельства... я уже не помню, какие... развели нас. И я довольно долго не видел Юрия Трифонова. Потом началась перестройка, начались перемены, и я услышал в одном месте об издательстве “Книжный сад” и совершенно не подозревал, что издатель и владелец этого издатедльства и есть Юрий Трифонов, который тогда уже стал Кувалдиным. Я тогда даже и представить себе не мог, что Юра стал издателем. Потому что Юра всегда напоминал мне человека, который стоит на палубе корабля, а корабль плывет по штормящему морю, и Юра весь в этой стихии и в свисте ветра. И вдруг я обнаружил, что Юрий Кувалдин это и есть тот самый Юрий Трифонов, и что это человек, который уже знает, как и куда текут денежные потоки, и умеет ими управлять. И причем умеет управлять ими так, чтобы это шло на пользу литературе. Он больше всего на свете любит литературу. Для него литература - главнее, чем жизнь.
И вот я стоял, смотрел на него и думал: а куда же делся тот Юра в красной рубашке? Передо мной стоял такой солидный человек, солидный такой. Я спрашиваю его: “А где оно вообще - твое издательство? Где твой офис?” - А он приподнял свой портфель и сказал: “Да вот оно мое издательство!” - Он показывает мне свой портфель и говорит: “Вот оно...” Все издательство было у него в портфеле. Для меня это было совершенно непостижимо. И все, что делал Юра, тоже было непостижимо. Потому что этот человек занимался и бумагой, и типографиями, и распространением продукции, да всем на свете! Юрий Кувалдин - это универсальный человек, Леонардо да Винчи такой нашего времени.
И Юра в то тяжелое для меня время протянул мне руку помощи, издал мою книгу. И это было для меня тогда спасательным кругом. Потому что тогда прошло уже десять лет с момента выхода моей первой книги. И та книга, которую Юра мне издал, была для меня как нельзя более кстати. Об этом мы говорили и с Женей Блажеевским, который тоже был в такой же ситуации, как и я». Геннадий Калашников (поэт)