|
|||
Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.
|
Юрий Кувалдин ТЮТЧЕВ, КОВАЛЬДЖИ, ВЯЗЕМСКИЙ поэма На снимке: Юрий Кувалдин и Кирилл Ковальджи. ЦДЛ (2007).
До чего же приятная троица! Взять бутылку и зайти в пельменную, где уже стоит в папиросном дыму с кружкой в одной руке и со стаканом в другой Женя Блажеевский. Вяземский поднимает кружку жигулевского и с некоторым пафосом московских пивных декламирует: ДРУЗЬЯМ Я пью за здоровье не многих, Я пью за здоровье далеких, В мой кубок с вином льются слезы, Мой кубок за здравье не многих, За здравье и ближних далеких, Конечно, из этой троицы мне наиболее приятен Ковальджи, поскольку я с ним не раз выпивал и закусывал просто так и на многочисленных презентациях, выступал на литературных вечерах, гулял по писательскому парку Коктебеля, беседовал в Доме творчества в Переделкино, заходил к нему в отдел критики журнала "Юность", готовил его книги к печати, издавал эти книги... А те - Тютчев и Вяземский - были мертвыми, давно, если мерить слепыми шажками временного и одномерного человека, и недавно, если выходить в биологию миллионов, даже миллиардов лет, с тех самых пор, когда черная обезьяна в Африке встала на задние лапы и написала: *** что по сравнению с ними Как только появляется текст, так обыватель сразу же исчезает. Нина Краснова кричит им: "Вернитесь, Кувалдин будет вам роман "Родина" читать вслух, а то вы сами с бумаги никогда не читаете, алфавит позабыли, буквы путаете!" Но тех и след простыл на дачах и в гастрономах. Текст временному существу не нужен. Художественный текст. Без фабулы. Без сюжета. Текст, в котором главное - как написано, а не про что. Что меня совсем уже не интересует. Форма - это есть содержание. От одного имени Бога происходят все слова мира на всех языках. Таким образом, основанием Логоса служит одно слово, имя Бога. Исходя из этого, тайное имя Бога является фундаментом языка и основанием всего сущего. Нет совокупления, не о чем и говорить, ибо нет человека, нет проблем, ни теоретических, ни инженерных, ни логических. Я думаю, что настало время прямо в родильных домах выдавать справку, мол, так и так, жить тебе отсель и до сель. Может быть, тогда бы стали душу в Логос переводить. Человек - это проигрыватель, Логос - пластинка. А человек даже проигрывать бессмертное не желает, ему давай открытие памятников, Наталью Николаевну, Софью Андреевну, документальный фильм о дуэли на Черной речке, о детях Толстого, внуках Пушкина, тетках Достоевского... Поэтому так распространены труды литературоведов, которые постоянно пишут о бытовухе и, практически, никогда о метафизике текста, о бессмертии писателя в тексте, о том, что Слово и есть Бог, что Бог не на небе, а в книге, что он Логос, Слово, что он вяжет все сущее в восьмерку бесконечности, о замаскированном в каждой букве Боге, ибо пристроились в литературу в так называемый советский период, как сантехники в ЖЭК на зарплату. ЕЩЕ ТРОЙКА Тройка мчится, тройка скачет, По дороге голосисто Словно леший ведьме вторит Русской степи, ночи темной Прянул месяц из-за тучи, Кто сей путник? и отколе, На веселье иль кручину, Сердце в нем ретиво рвется Ждет ли перстень обручальный? Как узнать? уж он далеко! Дурак с именем получал все, а умный не мог никак пробиться из-за этой паутины ничем не обеспеченных брэндов. Те же самые брэнды благополучия располагаются в социуме на иерархической субординационной лестнице: от президента до уборщицы. Интеллектуальное начало не подтверждается должностью и бывшим, чужим брэндом. Брэнд разрабатывается с нуля до бессмертия его творцом и только ему одному принадлежит! Объектом изучения литературоведа является художественная литература. Положение это настолько очевидно, а само понятие художественной литературы представляется в такой мере первичным и непосредственно данным, что определение его мало занимает литературоведов. Но, как только мы удаляемся за пределы привычных нам представлений и той культуры, в недрах которой мы воспитаны, количество спорных случаев начинает угрожающе возрастать. Не только при изучении средневековой (например, древнерусской) литературы, но и в значительно более близкие эпохи провести черту, обозначающую рубеж юрисдикции литературоведа и начало полномочий историка, культуролога, юриста и т. п., оказывается делом совсем не столь уж простым. Так, мы, не задумываясь, исключаем "Историю государства Российского" из области художественной литературы. "Опыт теории партизанского действия" Д. Давыдова не рассматривается как факт русской прозы, хотя Пушкин оценивал эту книгу прежде всего с точки зрения стиля ("Узнал я резкие черты / Неподражаемого слога"). Факты подвижности границы, отделяющей художественный текст от нехудожественного, многочисленны. * * * То глас ее; он нудит нас и просит... Небесный свод, горящий славой звездной, Те же самые прибитые социумом люди, просматривая огромное количество критических заметок, статей и воспоминаний, посвященных Вяземским Пушкину, не могут порою отделаться от мысли, что Вяземский сознательно и бессознательно как бы пытается загладить невольную свою вину перед поэтом. Был самым близким другом, а не сумел спасти, помочь, уберечь! В этом случае я развожу руки в стороны и думаю, да как можно спасти человека, если он живет внутри себя и срок его ограничен! Никто никого не может спасти, ни врач больного, ни больной врача. Все будут в могиле, кроме писателей. Только живущие в Слове - бессмертны. На близком расстоянии кажется, что инженеры, космонавты, физики, цари, министры тоже будут бессмертны. Нет! Они ничем не обеспечены в сфере духа, поэтому исчезнут не через век, так через два. А Логос писателя будет сиять вечно. Ибо он есть Альфа и Омега! Это - жизнь за семью печатями, в такой книге, которую никто, кроме избранных, не видит, поэтому в поте лица добывают колбасу свою с мерседесами, а не перекладывают душу в Логос бессмертный. * * * С расстояния социального времени Пушкин из подростка, известного очень широко в самых узких кругах, превратился в Памятник. В обратном отсчете мы увеличиваем стократно будничные события и видим, как в Царском Селе началось общение Пушкина с историком и писателем Николаем Михайловичем Карамзиным, с публицистом, мечтавшим об освобождении крестьян, Николаем Ивановичем Тургеневым, будущим философом Петром Яковлевичем Чаадаевым, поэтом Петром Андреевичем Вяземским - впоследствии одним из ближайших пушкинских друзей. Вяземский Петр Андреевич стоял у истоков "Арзамаса", в едких и насмешливых эпиграммах, афоризмах, письмах боролся, как Кувалдин с совковыми замшелыми толстыми журналами, с литературными староверами, членами "Беседы любителей русского слова". В изданиях пушкинского круга 1820-30-х гг. "Северных цветах", "Литературной газете", "Современнике" и др. Вяземский выступал против Ф. В. Булгарина, "торгового направления" в словесности, вставал на защиту писателей, обвиненных в "литературном аристократизме"... ОБРАТНЫЙ ОТСЧЕТ - Моя жизнь началась со смерти и старости. Вяземский говорил, что в отличие от других стран, у нас революционным является правительство, а консервативной - нация. Правительство способно к авантюрам, оно нетерпеливо, непостоянно, оно - новатор и разрушитель. Либо оно погружено в апатический сон и ничего не предпринимает, что бы отвечало потребностям и ожиданиям момента, либо оно пробуждается внезапно, как от мушиного укуса, разбирает по своему произволу один из жгучих вопросов, не учитывая его значения и того, что вся страна легко могла бы вспыхнуть с четырех углов, если бы не инстинкт и не здравый смысл нации, которые помогают парализовать этот порыв и считать его несостоявшимся. Правительство производит беспорядки: страна выправляет их способом непризнания; без протеста, без указаний страна упраздняет плохие мероприятия правительства. Правительство запрашивает страну, она не отзывается, на вопрос нет ответа... у нас власть совершенно лишена способности узнавать и чувствовать людей. *** Ковальджи в своей румынско-молдавской провинции в 1947 году в школе выпустил рукописный журнал "Юность", как бы этим предвосхитил "Юность" Валентина Катаева, которому удалось сделать невероятное - пробить этот новый журнал в стране победившего социализмом, казалось некоторым, Слово. Общеизвестно было в литературных кругах, что Валентин Петрович был конформистом, но при всем при том он был мастером и организатором. В "Юности" Ковальджи, при Борисе Полевом и Андрее Дементьеве, работать довелось. Да, Ковальджи уже со школьной скамьи был заражен поэзией. И после окончания школы хотел поступать в Литинститут, а отец его отговорил: "Ты что, с ума сошел! У тебя ж профессии не будет. Ты поступи в какой-нибудь солидный институт, а потом пиши себе стихи". Ковальджи взял и поступил в Одесский институт инженеров морского флота, на судомеханический факультет. Потом из-за ареста отца перевелся поближе к дому, на физмат Белгород-Днестровского учительского института. А в 1949 году Ковальджи все же послал стихи на конкурс в Литературный институт. И ему пришел вызов. Он приехал и поступил. Это была совершенно необычная среда на этом курсе, их было человек двадцать, и были люди от семнадцати лет до тридцати пяти. С Ковальджи, например, учился Фазиль Искандер... Не сам процесс учебы, не сами предметы обогатили Ковальджи, а библиотека, в которой можно было найти много таких книг, которых не было в прочих библиотеках, и, разумеется, Москва. А общежитие было в Переделкино, в разных дачах. Сначала студенты ездили в Москву на паровиках, потом пошли электрички... * * * Я знаю и постоянно твержу авторам "Нашей улицы", что разграничение произведений художественной литературы и всей массы остальных текстов, существующих в составе русской культуры, может осуществляться, например, функционально, когда художественной литературой будет являться всякий словесный текст, который в пределах нашей культуры способен реализовать эстетическую функцию, проще говоря, изъясняться не прямыми газетно-критическими мыслями, а образами. Например, писатель не скажет: "Иван Иванович был некрасив". Писатель, в данном случае Кувалдин, напишет так: "Широко зевнув, Иван Иванович встал с покосившегося, скрипучего табурета, привезенного из деревни дедом еще до революции, подтянул сатиновые шаровары, подошел к мутно-зеленому зеркалу и увидел, что правый глаз у него затек и был свекольного цвета, а на носу знакомая ему с детства красная бородавка, поросшая длинными седыми волосами, казалось, так выросла за ночь, что стала размером с редиску"... ПОСЛЕДНИЙ СОНЕТ ВЕКА Двадцатый век под твердую обложку Но, как вчера, не ведая о том, А что такое двадцать первый век? Бог на ладони держит звездный ком, Строка "Бог на ладони держит звездный ком..." вполне могла быть написана Федором Тютчевым, или Александром Пушкиным, или Петром Вяземским, поскольку здесь планка поднята Кириллом Ковальджи до небес. *** Как мы состарились, состарился и он; В них - отпрыски пера, которому во дни На жизни также есть минувшего следы: В ней есть предания, в ней отзыв наш родной Еще люблю подчас жизнь старую свою Ю. Н. Тынянов, выдвинувший в статье 1923 года "Пушкин и Тютчев" концепцию непримиримого противоборства обоих поэтов, рассматривал это упоминание как важнейшее звено в системе своих, преимущественно косвенных, доказательств. Статья "Денница", по мысли ученого, не оставляет места "сомнениям в характере отношений Пушкина к Тютчеву": трактуя упоминание о нем, он приходит к категорическому выводу о том, что Пушкин "прямо отказывает в истинном таланте Тютчеву". Значение решающего аргумента упоминание о Тютчеве в статье "Денница" сохраняет для Ю. Н. Тынянова и в вопросе о публикации в пушкинском "Современнике" цикла "Стихотворений, присланных из Германии", обычно рассматривавшейся как свидетельство благосклонного отношения Пушкина к своему младшему собрату; Тютчев, считает он, в 1836 году был для Пушкина "достаточно ему известным и притом таким поэтом, о котором он уже раз отозвался и отозвался неблагоприятно, за шесть лет до того"... Блажен, кто понял голос строгий И очень любопытно Кириллу Ковальджи на восьмом десятке лет читать комментарии Лотмана и Набокова. Они не совпадают совершенно. Один подходит с научной позиции, другой - с точки зрения языка и художества. Поэтому очень любопытно, как они наслаиваются... Нет имени тебе, весна, Ковальджи стал искать стихи Блока. И нашел... ИНТЕЛЛИГЕНТ Личность, власть и государство, Послушаешь литературоведа Льва Аннинского, так кажется, что он вообще художественных текстов не читал, разводит антимонии о социуме, о противостоянии умных и тупых, красных и белых, юге и севере, западе и востоке... Это такая же бытовуха! Еще один дотошный литературовед, Станислав Лесневский, пытается проникнуть не в сущность буквы, которая есть Бог, а в человека, написавшего текст. *** Не я ли искупил ценой страданий многих Ну что за люди! По мнению Лесневского, загадочный поэт и человек продолжает ускользать от исследователей. Книги выходят, а биографии Федора Ивановича Тютчева, в сущности, нет. ЦИЦЕРОН Оратор римский говорил Блажен, кто посетил сей мир
ТЕОРЕТИКУ Мир от звезды до цветка придорожного Все умозрения - логово чертово.
***
"Наша улица" №74 (1) январь 2006 Юрий Кувалдин. Собрание Сочинений в 10 томах. Издательство "Книжный сад", Москва, 2006, тираж 2000 экз. Том 10, стр. 461. |
||
Copyright © писатель Юрий Кувалдин
2008 Охраняется законом РФ об авторском праве |
|||