Юрий Кувалдин "Главная книга" 3 апреля Юрию Нагибину - 75 лет эссе

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную страницу

Юрий Кувалдин

ГЛАВНАЯ КНИГА

3 апреля Юрию Нагибину - 75 лет

эссе

Гроб был установлен в Доме кино, а не в Доме литераторов. Да и среди прощавшихся я что-то не заметил сколь-нибудь известных писателей. И мертвый Нагибин как бы переместился в сторону кинематографа. Приобрел славу как автор удачных сценариев - “Председатель”, “Дерсу Узала”...
В моем издательстве “Книжный сад” вышел “Дневник” Юрия Нагибина. Кстати, Нагибин спрашивал - почему “сад”? Да потому, отвечал я, что очень люблю Чехова. Толстая книга в переплете с золотым тиснением. А год назад, в апреле, когда за городом еще лежал снег, Нагибин встречал меня на своей даче в Пахре, расспрашивал об издательской жизни, потом долго копался в ящиках огромного письменного стола, извлекая папки с машинописью. Он продолжал расспрашивать о моих делах, я что-то отвечал и оглядывал кабинет с антикварной мебелью. На книжной полке увидел собрание сочинений хозяина. Нагибин сказал, что это он сам занимался изданием за свой счет. Все сбережения вгрохал а это собрание, но так и не завершил. Намеревался издать двенадцать томов по десять тысяч экземпляров. Но нарвался на проходимца, который исчез куда-то после десятого тома вместе с бумагой и деньгами...
Я пролистал машинопись, поражался откровенности записей, а Нагибин увлеченно продолжал говорить. Потом вдруг рассмеялся:
- Тут на днях пригласили меня в музей Пушкина на Арбате. Шофер высадил меня в переулке. По Арбату ездить теперь нельзя. Вечер. Горят фонари. Нашел музей. Вхожу. Вахтер внимательно посмотрел на меня и говорит: “А я вас знаю. По телевизору показывали. Вы - Набоков!”
Я рассмеялся вместе с Нагибиным. Мне показалось, что он был рад мне как собеседнику. По всей видимости, здесь, в Пахре, за высоким забором писательской дачи он чувствовал себя одиноким. Любопытная деталь: слушающий, он мне казался стариком, но молодел, когда темпераментно начинал говорить. Я чувствовал в нем жажду разговора. Потом, прочитав дневник, нашел подтверждение этому одиночеству: “Друзей в литературе у меня нет”.
- Конечно, не принято печатать дневник при жизни, - сказал Нагибин, энергично проведя рукой по седой шевелюре, - но я напечатаю! Только нужно кое-что поправить... Люди живы. Могут обидеться.
Нагибин собирался на месяц ехать в санаторий. Там он и решил поработать над дневником. На прощанье Юрий Маркович надписал мне свою небольшую книжку “Рассказ синего лягушонка”, тоже выпущенную за счет автора. В ней я нашел два прекрасных очерка - о Галиче и о Мандельштаме. Оба очерка проглотил в тот же вечер. Из очерка о Галиче, как будто выхваченном из дневника: “Тот блаженный день, начавшийся омовением, пивом и парикмахерской, продолжившийся корейкой, лавашем и “Саперави”, имел продолжение. Нам не хотелось разлучаться. И когда официант предложил кофе, Саша решительно сказал:
- Спасибо, дайте счет. Поедем пить чай из самовара с горячими калачами... Бродяга должен знать свой город. В Парке культуры, на границе с Нескучным садом, в ложбинке схорониласьчайная. Там самовар, горячие калачи с маслом и зернистая икра”.
Тут москвич сразу поймет!
“Голгофа Мандельштама” тоже написана на одном дыхании. И тоже, как мне показалось, ведет происхождение из дневника. Потом, когда дневник был у меня, это предположение оправдалось. Нагибин выдергивал из дневника самое острое и преобразовывал в рассказы и повести. Последние его вещи - сплошь из дневника. Кое-что он в дневнике оставил, как первооснову, кое-что убрал. Проживи Нагибин еще лет десять - от дневников, мне кажется, ничего бы не осталось, все перешло бы в повести и рассказы.
Через месяц звонит Юрий Маркович: “Приезжайте. Дневник готов!” Быстро промчался по Калужскому шоссе до деревни Ватутинки, свернул направо, через военный городок, к писательским дачам. Шлагбаум закрыт. Из будки, на которой табличка: “Союз писателей СССР”, выходит сторож в камуфляже. “К кому?” - “К Нагибину!” Шлагбаум открылся.
На круглом столике в кабинете - гора папок. Сразу же я их убрал в сумку. К ней тут же подкрался, покачиваясь, щенок-эрдель Паша, любимец Нагибина (всю жизнь у Нагибина были собаки), и принялся с подвываниями грызть угол сумки. Нагибин нагнулся, кряхтя по-стариковски, и взял Пашу, похожего на кудрявого ягненка, на руки. Поглаживая его, сказал:
- Он не притворяется, не фальшивит, не позирует. И я теперь не позирую. Расстегнул все пуговицы. Но это не расхристанность. Это беспощадное отношение к себе. Главное в нашем деле - предельная искренность.
В дневнике он писал: “Литература так съежилась, так оскудела (одни умерли, другие уехали, третьи замолчали, четвертые засахарились в совершенной покорности), что ничего годного для борьбы, разоблачения, втаптывания в грязь, кроме моего “Терпения”, не осталось. Конечно, маловата вещица, но если долго ею заниматься, то люди забудут, что речь идет о среднейвеличины рассказе... А может, нужна последняя встряска перед кончиной, нужно испытать мощное - пусть дурное - содрогание жизни, прежде чем наступит окончательная тишина? Иных перемен, иных переживаний я ждать не мог: передо мной всегда высилась неодолимая стена. По правде говоря, я не понимаю, почему мною так распорядились, ведь я сделал много полезного с точки зрения государства. Я вполне годился для того, чтобы быть принятым на вооружение. Но власти не нужно союзничество, нужно рабское подчинение, а во мне этого не чувствовалось. Никого так легко не отдавали на растерзание, как меня. А прекращали его только в том случае, если кто-то сверху вдруг говорил: хватит! Мне подсказывали правильный путь: покорность, смирение, отказ от собственной личности. То, что я не жалуюсь, не взываю о помощи, раздражает даже наиболее снисходительных ко мне. Это игра не по правилам, хуже того, презрение к власть и силу имущим”.
Со смертью Нагибина я как бы ощутил конец эпохи советского писательства, то есть такого образа жизни, когда можно было не ходить на службу, сидеть на своей даче, в роскошном кабинете, сочинять проходимые вещи, отсылать их с шофером в издательство, получать сумасшедшие гонорары. Теперь же писаниями не проживешь, нужно служить, а писать в свободное время из любви к искусству.
Так в свободное время писал свой “Дневник” Юрий Нагибин, и, на мой взгляд, это лучшая, главная его книга.

“Общая газета”, 30 марта - 5 апреля 1995

Юрий Кувалдин. Собрание Сочинений в 10 томах. Издательство "Книжный сад", Москва, 2006, тираж 2000 экз. Том 10, стр. 66.