Юрий Кувалдин "Тотальный Трифонов" эссе

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную страницу

Юрий Кувалдин

ТОТАЛЬНЫЙ ТРИФОНОВ

эссе

Есть тотальный футбол, и есть тотальный Трифонов. Противник подавляется, уничтожается, размазывается по стенке одновременно на всех участках поля или текста. Игра идет не там где мяч (это дураку известно), а там, где его нет. Каждый в каждого. Порой “в кость”. И тогда нападающий (защитник, полузащитник) отползает на бровку, вытягивает ногу и корчится от боли, пока к нему бегут в ярких синтетических куртках, с сумками, массажисты и врач команды, чтобы сделать заморозку. На трибунах свист и мат. О, этот великий мат русского языка! Он уже на пороге вхождения в официальную литературу. Потому что литература - это все, без изъятий и запретов. Рано или поздно она вберет в себя все мыслимые и немыслимые слова. Плотины филологичной академичности будут прорваны.
Трифонов работает на каждом участке текста: в каждом абзаце, в каждой фразе, каждым словом. Трифонова не было бы, если бы он не был болельщиком, если бы он не понимал футбол, если бы он оставался к нему равнодушным. Как безразлично к футболу было стадо советских писателей. Сколько их было! Полистайте справочник Союза писателей СССР! Тысячи, тысячи и тысячи. И не осталось ни одного! Где все эти знатоки филологии, где все эти умные, “сурьезные” члены? И только Трифонов как скала возвышается над безлюдным океаном. Один Трифонов. Тотальный Трифонов.
Кончился XX век. Перебираю в памяти писателей, оказавших на меня сильное влияние. И что же? Пять-десять имен. И всё! Вы понимаете, всё! Футбольных команд - море. А помню я Голландию 1974 года! Оранжевые майки и Круиф. Кто-то его сейчас “Кройфом” хочет называть, как Вана Клиберна - “Кляйберном”... Это было новое дыхание. Голландия открыла новые смыслы. Да, это было всемирно-историческое открытие. Как Булгаков в литературе!
В команде должен быть мотор, а в тотальной команде все игроки являются мотором. Твардовский говорил Трифонову, что проза должна тянуть, тянуть, как хороший мотор. Этому научить нельзя. Как пишешь, так тебя и прочитают. Пишешь правду на едином дыхании - тебя так же будут читать.
В последнее десятилетие нашу литературу наводнили бездарности (графоманы) всех мастей, плетущие пустопорожние подобия романов и повестей. Обратите внимание: рассказов графоманы не пишут. Им подавай сразу роман. Садятся у компьютера и вперед, к объемам, благо, компьютер позволяет без особого труда раздвигать фразу до безразмерности. Вот что об этом говорил Трифонов: “В литературном мире происходит инфляция: литературщина - это наштампованные миллиардами бумажные деньги. Может быть, даже еще проще: литературщина- это отсутствие таланта. Впрочем, тавтология. Все равно, что сказать: бедность - отсутствие денег. Нет, пожалуй, вот: литературщина - это что-то жеваное... Литературщина многолика. Это избитые сюжеты, затасканные метафоры, пошлые сентенции, глубокомысленные рассуждения о пустяках. Это и - почти литература, во всяком случае, нечто похожее на настоящую большую литературу. Это длинные, на полстраницы, периоды с нанизыванием фраз, с нарочито корявыми вводными предложениями, утыканными, как гвоздями, словами “что” и “который” - под Толстого; или такие же бесконечные периоды, состоящие из мелкой психологической требухи - под Пруста”. Это написано в 1973 году!
С этой литературщиной боролся Трифонов. А главное условие тотальной игры - борьба. Да, борьба на каждом (повторяю) участке поля.
Должно быть четкое чувство противника. У графоманов нет противника. У них нет мотора. Они - муляжи. Раньше было масло, говорил Платонов, а теперь маргарин. На место литературы пришли заместители литературы.
Настоящему писателю невозможно жить в этом графоманском стаде. Настоящего писателя везде в редакциях встречают в штыки. Потому что он не такой, как все, потому что он ломает фразу, пишет не теми словами. Да и он просто опасен для благополучия тех, кто припекся к редакциям. Вот что писал Трифонов о Платонове: “Ему было трудно при жизни, оттого что он не походил на современников. Он наполнял фразу каким-то особым светом, какой был только у него одного. Сейчас он признанный советский классик. Критики отыскивают у него все новые достоинства так же, как раньше отыскивали все новые недостатки. Прозу Платонова обвиняли в анархизме, в стихийничестве, в непонимании сути, во многих грехах, когда-то звучавших грозно, потом позабытых, но вот она не сгинула в потоке времени, не пропала в той яме забвения, куда ее хотели запрятать: она оказалась нужна людям. Может быть, потому, что она - многозначна. Мы читаем в рассказах Платонова то, что хотел сказать художник, и еще что-то, чего он не знал, но знаем мы, пережившие его. Так бывает с настоящим искусством: оно не гибнет от времени, лишь принимает в свои вечные формы пласт за пластом новое содержание”. И дальше Трифонов блестяще дополняет: “А нетерпимость нужна - к серости, к бесформенным романам-чулкам, которые все еще нет-нет, да и появляются массовыми тиражами”. Это из статьи “О нетерпимости”.
Нетерпимость Трифонова абсолютно созвучна моей. Серость боится борьбы, боится потерять свой кусок. Но и ее сносит, сметает время. Хотя на место прежней серости, приходит новая серость. И Трифонов наносит удар по серости - публикует “Дом на набережной”. Без этой вещи для меня, быть может, не было бы Трифонова. Этой вещью он взорвал общественное мнение. Как его взорвали голландцы в футболе. Футбол, как и проза - очень тонкие вещи. В смысле - не все открывается публике. И не все эта публика замечает. Ну, разве может знать публика, как тренер говорит тайно в раздевалке: в первом тайме работаем под дураков, на сороковой минуте Вася выруби их седьмого номера, а на десятой минуте второго тайма Костя дай длинный пас на отрыв Юре. Вот так идет работа за кулисами. Я сам играл в “Локомотиве” за мальчиков и за юношей. Помню, 12 апреля 1961 года играли с “Динамо” на тренировочном грязном поле. И вдруг - все остановились. Играли-играли, и вдруг - конец! По радио Левитан грохочет: “Первый советский человек Юрий Гагарин в космосе!”. Я грязный, шел дождик, подтягиваю мокрые трусы, стою в центре поля и как дурак слушаю. Действительно, все мы, ребята, и малочисленные зрители - одурели от радости. Вот как было.
И вот так же дуреешь от настоящей игры, от настоящего футбола, от настоящего писателя. Потому что в нем все - правда! А правда на 90 процентов состоит из малоприятных вещей. Но между приятным и неприятным, между добром и злом возникает разряд, молния.
Скажу еще резче: писатель не любящий футбол - не вполне полноценный писатель. Писатель - тот же игрок. Достоевский, например, фанатик игры. Я - фанатик футбола. Не того, который крутят по телевизору. А того, который по травке. Светит так это косо солнышко. От лавок пахнет свежей краской. Мужики собираются, чуть поддатые. Потом выбегают команды. И дух захватывает. Нет никакого назойливого комментатора. Потом, после гола, все друг у друга: “Кто забил?”. Та трибуна уже вскинулась, орет, а тут, у нас, на севере, еще сидят. Это трудно передать, это нужно чувствовать. Настоящая литература идет мимо мозгов прямо к сердцу. И так же настоящий футбол, как настоящая любовь. Бьет без промаха и прямо в сердце.
За что я полюбил Нагибина (кстати, в апреле 2000 исполняется 80 лет со дня его рождения)? За его фанатичную любовь к футболу. Помню, часа по два страстно говорили с ним о футболе. Я, все расспрашивал его о “Торпедо”. Ведь Юрий Маркович был в своё время женат на дочери Лихачева. Нагибин буквально дрожал от восторга, когда говорил о легендарной команде автозавода, когда в ее составе были Стрельцов, Иванов, Воронин, Шустиков... Нагибин знал все тонкости игры, по именам называл составы не только наших команд, но и зарубежных. Перед смертью болел за “Милан”. Нагибин - тоже тотальный писатель. Особенно он стал для меня таким, когда я издал его “Дневник”, где содержится, на мой взгляд, высшая похвала Трифонову в таком куске: “Все, кого я ни читаю, - Трифоновы разного калибра. Грекова - Трифонов (наилучший), Маканин - Трифонов, Щербакова - Трифонов, Амлинский - Трифонов, и мой друг Карелии - Трифонов”.
Оба жили на дачах в Красной Пахре. Один был бабник и пьяница, из так называемой золотой молодежи, другой трезвенник и сердечник, добропорядочный семьянин, скорее смахивающий на старшего научного сотрудника, чем на писателя. Не дружили, не встречались, обходили, как говорится, друг друга стороной. Но оба - возмутители спокойствия.
Достоевский с Толстым тоже не встречались, хотя жили в одно время. Может быть, и не нужно встречаться, чтобы не нарушать масштаб. Я бы пошел к Трифонову, и все дело шло к тому. Но он взял и умер.
Сидим на трибуне в тенечке, на “Динамо”. На южной трибуне вовсю шарашит солнце, некоторые зрители разделись по пояс, загорают. Стрельцов стоит в центре, уперев руки в боки. Кто-то с трибуны кричит ему: “Эдик! Пробежись хоть до штрафной?”. Но Стрелец стоит, подтягивает трусы, в носу ковыряет, на солнышко поглядывает. “Вот сволочь!”, - не выдерживая, кричит другой болельщик. Так 85 минут из 90 игры простаивает Стрелец. А потом вдруг - откуда что берется, - делает рывок, Иванов выкатывает ему под правую ногу, тот с ходу вколачивает мяч в девятину. Вот и все. То есть, просто-напросто: “На всякого мудреца довольно простоты”.
Во все времена графоманы-филологи-академисты плели кружева, плавно, гладко, чтобы никого не задеть (мол, как же я буду выступать против “Нового мира”, когда я там хочу печататься?!), но вдруг приходит какой-нибудь балбес типа Кувалдина и говорит: “Нужно пересмотреть незаконную приватизацию толстых журналов. Вернуть их в лоно государства. Главных редакторов и заведующих отделами пусть назначает Министерство печати. А всем приватизаторам, чтобы они показали свой класс, - идти незамедлительно в регистрационную палату и открывать свои журналы”.
Так что - не просто надо возмущать и задевать, а приводить в состояние экзальтации и ненависти. Вот что делают возмутители спокойствия. Конфликт - основа футбола, основа литературы.
В одной из статей Трифонов говорит, что не надо писать о футболе научно. Потому что футбол - это любовь. Да и сама статья вся посвящена футболу и называется “Признание в любви”. Так вот, вслед за Трифоновым я, перефразируя, говорю - не надо о литературе говорить научно. Филологи достали своим графоманским трёпом, они перепутали время и место. Время их - советское, а место - НИИ литературы или журналов академии наук.
Как произошло, что академисты-филологи подавили художников? Не понимаю! Хотя... Говорю серьезно, я поддерживаю идею пересмотра незаконной приватизации некоторых объектов. И я буду добиваться возвращения толстых журналов государству. Почему? Потому что нельзя приватизировать Достоевского, Твардовского... Нельзя. Это неприлично. “Знамя” должен опять стать военно-патриотическим журналом с новым Кожевниковым. “Новый мир” - диссидентским с Твардовским. “Октябрь” - кочетовским... Тогда возникнет ситуация конфликта. Появятся возмутители спокойствия, вроде Достоевского. А что такое Достоевский? Трифонов пишет: “Бесовщина стала театром, где сцена залита кровью, а главное действующее лицо - смерть... Террор и средства информации - сиамские близнецы нашего века. У них одна кровеносная система, они не могут существовать раздельно: одно постоянно пожирает другое”. Вот что пишет Трифонов. Задолго до перестройки и незадолго до смерти. И далее: “Обозначился двойной лик терроризма - Верховенский и Шатов. Бес рано или поздно должен убить святого. Сначала в себе. Почему гнев и боль Достоевского живы сегодня? Наше время переломное: жить дальше иди погибнуть...”. Вот так. Ай да Трифонов, ай да сукин сын! Как будто прошел перестройку, Чечню и расстрел Белого дома... Пророчество - отличительная черта русского гения. А Трифонов - гений. Я это говорю, Кувалдин, без согласования с критиком (не художником!) И. И. Виноградовым, превратившим “Континент” в иерейский вестник (так иерейские сказки пора вернуть в Иерусалим, а мы своё что-нибудь типа Даждь-бога или Велеса вспомним!).
Свобода нужна свободным людям. Чиновникам свобода не нужна и даже для них она опасна, поскольку оставляет их без средств к существованию.
Какие-то напыщенные индюки сидели по толстым журналам и по союзам писателей и - мелкие душонки - проклинали советскую власть, вредили ей, пилили сук, на котором сидели? Да это же был рай для толстых журналов, для министерства литературы, для иждивенцев-интеллигентов, которых действительно нет ни в одной стране мира.
Тотальность Трифонова в мыслях, а не во фразах. Вот чего никогда не понимали графоманы. Как и тотальный футбол - это тренерский, режиссерский подход к литературе. Не такой, когда бывший тренер ЦСКА Тарханов бросал перед игрой: “Играйте, ребята!”. Нужно не “играть”, а выполнять свою партию, которую режиссер тебе определил: этого отключить, этого сломать, валять ваньку, с мелкого паса перейти на длинный. Мяч летает быстрее, чем бегает игрок - это один из принципов тотального футбола. Трифонов писал насчет мыслей (которые летают столь же быстро, как мяч): “Вот тут и возникает трудность. Где их взять-то, мысли? Плохо, когда литература чересчур живописна, а живопись чересчур литературна. Мне кажется, главная трудность прозы: находить мысли. Это не значит, конечно, что нужно непременно стремиться к глубокомыслию и в каждом абзаце изрекать афоризмы, а это значит, по-видимому, вот что: надо иметь что сказать”.
Трифонов в могиле давно, а как злободневно звучат эти простые, доходчивые слова: “Надо иметь что сказать”. Так вот позволю себе такое вызывающее мнение высказать: десятилетие в газетах и журналах толпились те, кому абсолютно нечего сказать, кто девальвировал слово, заболтал все на свете. И начал забалтывать всех и вся - Горбачев. Вот кому нужно дать премию Букера. Безвольные интеллигенты-западники, сдали страну без боя ЦРУ и НАТО, которые завтра начнут отстаивать свои интересы в Московской области и бомбить Киев. Но грянет наш час: Россия воспрянет ото сна.
О, эта подлая интеллигенция! Как тебя вывел на чистую воду Трифонов!
Закончу любимыми строками поэта Александра Еременко:

Ищешь глубокого смысла в глубокой дилемме.
Жаждешь банальных решений, а не позитивных.
С крыши кирпич по-другому решает проблемы -
чисто, открыто, бессмысленно и примитивно.

Кто-то хотел бы, как дерево, встать у дороги.
Мне бы хотелось, как свиньи стоят у корыта,
к числам простым прижиматься, простым и убогим,
и примитивным, как кость в переломе открытом.

“День литературы” №13, июль 2000

Юрий Кувалдин. Собрание Сочинений в 10 томах. Издательство "Книжный сад", Москва, 2006, тираж 2000 экз. Том 10, стр. 37.