Юрий Кувалдин "Как будто Вяземский" 4 марта 1995 года Станиславу Рассадину - 60 лет эссе

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную страницу

Юрий Кувалдин

КАК БУДТО ВЯЗЕМСКИЙ
4 марта 1995 года Станиславу Рассадину - 60 лет

эссе

Настоящее быстро становится прошлым. Море, небо, вечность. Плещееве озеро в Переславле-Залесском широко, как море. Где-то на горе, в музее, - ботик Петра. Станислав Рассадин, глядя на водную гладь, задумчиво говорит: "Страшно подумать, а ведь наступит время, когда солнце погаснет и все погибнет, даже Пушкин".
Один из способов преодолеть безнадежное - вернуться в Сергиев Посад по узкому Ярославскому шоссе, то поднимающемуся круто вверх, то резко бегущему вниз. Зимой, в гололед, движение здесь останавливается, машины буксуют, не в силах забраться в гору. Клинско-Дмитровская гряда. Исторические места... Я еду быстро. Проносятся Фонвизин с госпожой Простаковой, Дельвиг, Денис Давыдов, Языков, Бенедиктов, Вяземский... Для Рассадина - это живые люди, как моя соседка по даче. Слушать Рассадина - жить во второй реальности: литературе.
Мы сидим на скамейке среди кустов красной и черной смородины. Рассадин срывает спелые ягоды, кладет в рот, продолжая говорить, морщится. Красная смородина кисловата. Тогда он пробует черную. Эта, сладкая, вызывает улыбку. Лето, теплый ветерок, поют птицы, дачный дом, перед домом - высокие разлапистые ели, почти что васнецовские. Но все это время Рассадин говорит, словно боится что-то упустить, не успеть. Он человек импульсивный, с особым складом таланта - размышляет на ходу, в разговоре ли, в писаниях. И эта особая пульсирующая жилка смысла придает необычайную прелесть его книгам, его разговорам. Нервное время, нервный век, нервная вечность. Талант Рассадина - в его потрясающем перевоплощении, вхождении в образ: Крылова ли баснописца, Фонвизина, Чехова, Лескова, Сухово-Кобылина... Я хохотал над рассказом Рассадина о том, как Крылов съедал по десяти блюд, а затем и за одиннадцатое принимался, приговаривая, поглаживая себя по огромному животу, что есть еще местечко на галерке, и принимался за двенадцатое. Тут и у нас аппетит заметно разгуливался, и рюмочка была нелишней. А под нее разговор еще веселее: Рассадин упивается ленью русских писателей, знаменитой ленью Дельвига, ленью "обломовца" Гончарова... Слушая увлеченного Рассадина, хочется лениться, потягиваться, балдеть на солнышке у парника с пупырчатыми огурчиками, никуда не торопиться! Спи сколько хочешь, ешь сколько влезет! Работа не убежит!
Но Рассадину не терпится домой, он же москвич (родился в Москве, между Богородским и Сокольниками), а москвичам всегда не терпится. Скорее за письменный стол, и чтобы жена Аля была рядом. Моя любимая книга у Рассадина о Сухово-Кобылине посвящена Але...
Лето в Малеевке. Солнечный день. Я еду по узкой дорожке, и вдруг из лесу выскакивает Рассадин и радостно машет мне. В руках у него грибы. Пока дожидался меня, успел собрать несколько крепких подберезовиков.
Он читает только что написанные главы о Чехове, о Лескове... Эпиграф к Чехову: "Вы святые? - спросила Лила у старика". - "Нет. Мы из Фирсанова". Простота и ясность - верный признак истины, ложь вычурна и многословна. Недаром одну из своих книг Рассадин назвал "Очень простой Мандельштам", вопреки тем мандельштамоведам, которые делают из него "очень сложного" поэта.
...Свет и тень. Мы идем мимо старого корпуса. Желтый фасад, белые колонны. Почти что XIX век, хотя корпус построен в сталинское время. Я спросил: почему он не включил в "Русских" Достоевского? Рассадин промолчал и перевел разговор на другую тему.
Потом, в московской квартире Рассадина, я увидел в тесной прихожей на полке над входной дверью собрание сочинений цвета хаки, как бы отселенного от всех прочих писателей. И понял, что Рассадин не любит Федора Михайловича. (Я догадался, почему, но расспрашивать не стал. Видимо, потому что для него Достоевский не художник, а истерический монологист, могущий свести с ума любого человека... Впрочем, и Толстого нет в книге. Почему - не знаю.)
После Малеевки я побывал с Рассадиным в Переделкине, у друга Рассадина - писателя Юрия Владимировича Давыдова. Их роднит любовь к истории. Они как бы и живут в ней: один - с писателями, другой - с историческими лицами. Солнечный свет пятнами падает на стол в парке, пробившись сквозь высокую листву деревьев. И опять хочется лениться и вести неспешную беседу. Что-то кончилось в истории, но еще не началось. Свобода слова, нет цензуры. Но грусть в глазах Давыдова, и Рассадин с грустью говорит о тяжком положении культуры. Потом, посмотрев на меня, спохватывается, переходит на Гоголя, который сетовал, что его "Вечера" не продаются... А тираж "Вечеров" был чуть больше двух тысяч экземпляров. (Скоро и мы будем издавать книжки по сто экземпляров.) Осенью в прекрасном Остафьеве, усадьбе Вяземского, в круглом зале с паркетными полами, уже в истинном XIX веке, после того как отгремел рояль с поднятой крышкой, Рассадин рассказывал об одиночестве Вяземского, о его безответном творчестве. Рассадин поправлял очки и говорил, и говорил... И казалось, что это говорит сам Вяземский...

"Независимая газета", 3 марта 1995

Юрий Кувалдин Собрание сочинений в 10 томах Издательство "Книжный сад", Москва, 2006, тираж 2000 экз. Том 10, стр. 109.