Игорь Снегур

Игорь Григорьевич Снегур родился 27 марта 1935 года в Москве. Учился в полиграфическом институте на факультете графики в 1960-64 гг. Участник первых выставок абстракционистов в Москве в студии Э.М. Белютина, 1958-60. Работал в кино, театре, книге, плакате. Художник Игорь Снегур не просто звезда русского авангарда, он оригинальный философ, воплощающий себя в Слове. Был организатором известной группы “20 московских художников”, ежегодные выставки которой проходили на Малой Грузинской в Москве в 1978-88 годах. В общей сложности участвовал более чем в 50 выставках. Литературные художественные произведения публиковались в журнале “Наша улица”, в альманахах “Ре-цепт” и “Золотая птица”, где увидели свет и его беседы об искусстве, полные глубоких жизненных и философских размышлений. Теоретик искусства. Юрий Кувалдин издал в своем издательстве "Книжный сад" (2009, 2010) большую его книгу "Транзиты. Диагонали".

ПЕРЕСЕЧЕНИЯ

Беседа с поэтессой Ниной Красновой
28 декабря 2006 года в “Галерее АЗ”

Нина Краснова. - Сегодня в Галерее А-З проходит замечательная выставка трех художников-постмодернистов трех поколений - Игоря Снегура, Виталия Копачева и Александра Трифонова Виталия Копачева и Александра Трифонова. Игорь Снегур - это Вы. Я уже ознакомилась со всеми картинами выставки и со всеми Вашими картинами, которые здесь есть. Я от всего этого в полном восторге. Давайте побеседуем с Вами о живописи, о Вас. Расскажите, пожалуйста, как Вы дошли до такой жизни, что стали классиком, мэтром современной живописи.

Игорь СНЕГУР. - Олег Табаков сказал: если ты хочешь внимания и успеха, живи долго. Ну, поскольку мне уже 72 года...

Н.К. - Это возраст еще не такой большой (по крайней мере не самый большой). Какие Ваши годы...

И. - Поскольку мне все-таки уже 72 года, я только-только сейчас, может быть, начинаю приходить к тому, к чему шел всю свою жизнь.

Н.К. - Вы родились в Москве. Вы - коренной москвич. Как Вы стали художником? Вы с самого детства рисовали?

И. - Да. Я рисовал с самого детства. Но серьезно стал заниматься этим в 17 лет. И первую свою работу, маслом, от которой идет отсчет всех моих работ, я написал в 1951 году, 55 лет назад.

Н.К. - И почему вы решили стать художником? Что подвигло Вас на это, что вдохновило? Почему вы решили пойти в жизни по этой дороге, которой Вы идете уже 55 лет?

И. - Дорога в искусство - это очень длинная дорога, и история о ней и о том, почему я решил стать художником, - это длинная история. Сначала, конечно, увлекаешься тем, что видишь в музеях, картинами разных художников, подражаешь художникам, которые тебе нравятся. И я увлекался разными художниками и подражал им - у меня была такая целая большая полоса в жизни. Я служил в армии на Северном флоте, пришел оттуда в 1958 году. И когда пришел оттуда, то весь первый год я ходил в Третьяковку. За год был там 100 раз.

Н.К. - Сто раз?! Сто-о-о!

И. - Да. А в следующем году я был 100 раз в музее изобразительных искусств имени Пушкина. Я поставил перед собой такую цель, такую задачу: изучить досконально живопись разных художников, воспринять ее сам своими собственными глазами. И каждый раз, когда я приходил в музей, я работал там только с одним каким-нибудь художником. По три часа. Я работал с ним (с каждым из них) как? - Я останавливался напротив его картины и стоял около нее три часа. И размышлял: зачем он ее написал, почему он выбрал такой, а не какой-то другой цвет для нее, почему он выбрал для нее такую, а не какую-то другую форму? И вот так я шел от одного художника к другому, от другого к третьему, от третьего к четвертому. И так, можете себе представить, я за сто дней прошел сто художников. А потом за сто дней - еще сто художников. И так я в конце концов как бы определился в своих интересах. Ну, конечно, ближе всего мне были работы последнего времени. Я имею в виду постимпрессионизм. Музей имени Пушкина.

Н.К. - Гоген, Ван-Гог, Матисс и так далее?.. Малевич и Кандинский?..

И. - Да. Все это было мне очень близко. Кроме того, в 1960 году я занимался в студии Белютина, в экспериментальной студии Ильи Михайловича Белютина, где отношение к форме, к цвету, к пространству, к линии, к композиции... оно было как бы нетрадиционным в то время...

Н.К. - В Третьяковке Вы насмотрелись на нашу русскую классическую живопись, да? и сказали себе: так больше рисовать нельзя, все это уже нарисовали до меня другие художники? (Так сказал себе когда-то и юный художник Александр Трифонов, который с детства ходил со своим отцом писателем Юрием Кувалдиным в Третьяковку.) И Вы решили идти в живописи другим путем?

И. - Да. Путь, который уже прошли до меня другие художники, был мне неинтересен. И все, что они сделали в искусстве, было мне уже как бы тоже неинтересно. Я решил идти дальше. Потому что как человек своего времени, 60-х годов ХХ века я не чувствовал в их искусстве той полноты, которая мне необходима самому. Там у них - нравоучение в каждой картине или назидание... то есть это скорее обращение к уму, к сознанию, к какой-то идее, к той культуре, которая называется живописной. А не живописная культура живописи... она - не в идеях, не словах, не в каких-то готовых истинах... она в другом... Я попробую сказать - об этом. Истина - не в картине, а в чем-то еще, в том, чего она касается. Это - или какая-то тема или образ или состояние или настроение картины, это - как бы след какой-то истины на картине. А сама истина не поддается ни словам, ни философии, ни социальным, ни профессиональным каким-то ориентирам. Истина - есть то сущее, что светится в картине. И вот если убрать все школы всех художников, остается какая-то особая эта особая истина, особая правда, которую художник пытается офразировать своим языком живописи, через краски и формы. Потому что живопись - это тот же самый язык, что и все остальные, язык музыки, язык слов. У нее есть, как бы это сказать, свои собственные законы, в данном случае живопись опирается только на зрительное восприятие, минуя запахи, звуки, тем более движение. Живопись - это статика, запечатленный момент. И вот выясняется, что до постимпрессионистов никто не занимался структурой пространства так, как они. А пространство это есть тело, в котором мы с вами находимся и живем. Нет пространства - нет нас, нет вас. Или вы - плоский лист или вы точка или вы линия. Я работаю в трехмерном пространстве, не обязательно в глубоком, у меня оно не глубокое, у меня глубина моего пространства... где-то, может быть, пять-десять сантиметров. Можно и за него уходить, за рамки этого пространства, можно делать и плоское, можно делать очень глубокое пространство. Но мне пока достаточно вот такого, какое у меня есть. Это как бы путешествие художника в живописи, которые он совершает, чтобы себя лучше узнать. Ты себя узнаешь не через сознание свое и не через учебу и систему воспитания и не через ценности нашей цивилизации. Потому что цивилизации и ее культурные ценности - это все прикладывается к художнику. Вид путешествия во времени (вид путешествия человека во времени) - вот что такое цивилизация. Это его форма меняющаяся. А сам человек он непосредственно находится в сущем, так скажем. И вот это состояние меня сущего мне и хочется передать. Но поскольку я не сущий, я хочу узнать вообще-то, насколько я соответствую этому сущему.

Н.К. - Нет, а почему Вы - не сущий? Вы - сущий, существующий. И через себя показываете то, что хотите показать. Через себя - лучше всего все показывать?

И. - Я - один из объектов сущего, или субъект сущего... Короче, вот, изучая живопись, все ее школы и направления, я понял, что это очень трудно передать на картине какое-то свое состояние... Как вот там у Кандинского... какое-то смутное состояние. Я бы даже сказал - не смутное... а... истину трудно передать. Я первый раз я сказал правильно: что всякое описание чего-то (и очень точное описание) - в живописи и в любом другом искусстве (и в литературе, и в поэзии) - не есть истина сущего.

Н.К. - Истина - это не что-то такое внешнее, да? А то, что светится через внешнее, как Вы уже сказали?

И. - Да, оно приближается к истине. А всякое описание не есть истина. И всякое искусство, где-то так скажем, оно помогает не открыть эту истину сущего... это неправильное слово - открыть... оно помогает не открыть истину, а причаститься к ней и что-то все-таки от этого сущего в себя впитать. Вот тогда возникает ощущение силы искусства и какой-то его эстетической целесообразности. Тогда произведение искусства само по себе оправдано, независимо от того, куда его припишут искусствоведы, к какому жанру и к какому уровню. Потому что всякое творчество - оно абсолютно индивидуальное. Хотя у нас есть разные направления, школы, но это уже бизнес, это уже как бы арткультура, да? это уже, так сказать, художественные идеи, которые становятся популярными. Но кто-то первый начал разрабатывать их или представил глазам художника. То есть фактически смысл всякого творчества - это самоопределение через творчество.
(Продолжение беседы после открытия выставки и во время фуршета.)

Н.К. - Что Вы еще хотели бы сказать?

И. - Я сейчас скажу пару-тройку фраз, которые существенны.

Н.К. - Да у Вас все существенно - все, что Вы говорите.

И. - Я сейчас, может быть, повторюсь...

Н.К. - Да ничего, если и повторитесь, это будет хорошо.

И. - Продолжая тему о том, чем я занимаюсь, скажу, что я все больше разочаровываюсь в искусстве предметном, потому что оно содержит в себе нравоучение, назидание, дидактику... Оно опирается на мир вещей, который может свидетельствовать нам о социуме. А высшее искусство стоит над социумом, над миром вещей, над признаками цивилизации. Признаки цивилизации занимаются упорядочением жизни общества, а творчество или живопись занимается совсем другим, совершенно противоположным всему этому. Оно старается остановить человека на каком-то очень глубоком внимании к самому себе в окружающем мире, не к внешним вещам, а к тому, что у него внутри, оно помогает нам заглянуть внутрь человека, да, внутрь. Так вот творчество сегодня оправдывается для меня только тогда (к сожалению, поздновато я к этому пришел), когда художник входит внутрь человека, внутрь себя, чтобы по крайней мере как минимум узнать себя через краску, через цвет, через форму, через пространство, то есть как бы изложить самого себя, пользуясь своим языком искусства. Вопрос: а что же я могу изложить, если у меня нет каких-то идей, ни социальных, ни духовных, ни религиозных там, ни научных. А не это главное в человеке. Главное в человеке - это его единение в сущем, в бытии, ну, это довольно такое затрепанное слово - “бытие”, но не в этом дело. Каждый человек находится внутри жизни, он ее часть, и ему себя вычленить из нее нельзя. Потому что - как рыба вынет, вытащит себя из воды, и что она тогда сможет сказать? И вот творчество помогает человеку, который находится внутри жизни, как рыба внутри воды, что-то такое сказать о себе, какими-то своими фразами, конечно, это очень бедные, так скажем, фразы, но вот это все и называется культурой. Но в этой культуре... в ней как бы нет истины...

Н.К. - Ну да, потому что вообще нет какой-то одной истины для всех, истин на самом деле много, и у каждого человека она своя...

И. - Но живопись, насколько ей это удается, показывает истину, и через искусство живописи можно представить и узнать истину, какова она есть. Как, допустим, через какие-то природные явления можно узнать какие-то законы природы и что это такое. Многие люди представляют, слышат природу, как она с нами разговаривает, и понимают, что она неодномерна, непроста, она находится в каком-то гармоничном, сложном взаимодействии всех ее частей, которые составляют между собой одно целое, одно единое целое, одно множество: утро, вечер, муравьи, комары, люди, и там есть и раки и животные и растения всякие... Человек не может все это постичь целиком, он изучает какие-то отдельные части, отдельные субъекты, но их невозможно постичь в динамике жизни, и человеку надо как бы остановиться и через какую-то фразу правильно сказать не о чистом бытии, а как бы о своем пребывании в этом бытии, без этих вот плоских, узких внешних проблем, скажем так, то есть связаться с источником жизни, а он проходит на том уровне, где никаких слов нет, где все едино, где все есть поток самоощуния, что-то примерно вот такое. И вот творчество, искусство помогает сегодня современному человеку узнать какую-то истину, и ближе всего к ней в буквальном смысле слова - музыка, литература, живопись, но не скульптура и не архитектура, оно помогает человеку все-таки воспринимать в самом себе маленькую часть огромного всеобщего мира, и если это у него получается, то у него возникает восторг, и у него появляется система координат, у него появляется эстетика, он может сказать, что он нашел глубокую точку опоры, на которую он может встать впервые в своей жизни и сказать: я - имярек, меня зовут так-то, вот моя территория, это мне годится, это мне не годится, в эту дверь я войду, в эту дверь не пойду... Вот это самооткрывание себя, если живопись, творчество выходит на широкую аудиторию, сразу обнаруживается, как сразу обнаруживается и то, какой глубины идет у личности художника контакт с этим первичным самоощущением.

Н.К. - Но одни люди обладают способностью воспринять первичное ощущение художника (и свое собственное), а другие - нет. И те, которые не обладают этой способностью и не подготовлены для этого, не могут воспринять искусство художника, основанное на его первичном ощущении?

И. - Есть люди, которые ушли далеко в этой своей способности, а есть такие, которые воспринимают только формализованные проекты, и поэтому все другое они не воспринимают. Мы говорим, например, о наличии у человека таких качеств, как душевная или духовная глубина, способность к любви, к отзывчивости, к совестливости и так далее, но у многих людей они формализованы, тем более у людей, которые не занимаются творчеством и не понимают, что такое творчество. Поэтому они не могут понять, чем занимается художник, что он делает. Чем я занимаюсь? Я слушаю цвет, слушаю форму, слушаю пространство, слушаю себя, ищу вот то, что ко мне приходит... ищу в себе отзвук на все, что я слышу. И пытаюсь как бы оформить все это через язык изобразительного искусства, все, что не имеет ни названия, ни темы... какие-то свои состояния и настроения, какую-то энергию, которая исходит из всего этого... создать что-то адекватное тому, совпадающее с тем, что я слышу и что идет ко мне и что я испытываю в себе... Но все это может почувствовать и воспринять, конечно, только человек, который сам занимается этим, а не подготовленные для этого люди и не искусствоведы...

Н.К. - ...которые ко всему этому разные термины придумывают, вгоняют художника в какие-то свои схемы...

И. - Искусствоведы все систематизируют, классифицируют, чтобы им легко было говорить о художнике... Они только и смотрят, кого куда пришить.

Н.К. - И в чем для Вас и вообще для художника смысл творчества?

И. - Смысл любого творчества как бы в том, чтобы очень бережно относиться к тому, что приходит к тебе, когда ты слушаешь цвет, слушаешь форму, слушаешь пространство и вслушиваешься в себя, и к тому, чем ты можешь ответить на все это, и в том, чтобы не сломать своих отношений со всем этим и с природой, частью которой ты сам являешься... Если ты ее игнорируешь, ты обязательно будешь искалечен и не создашь того, что мог бы создать.

Н.К. - Некоторые понимают природу, так сказать, только в форме березки... и когда копируют ее на холсте, думают, что они рисуют природу... Они не понимают природы искусства...

И. - Да. И последнее, что я хочу сказать. Вот, действительно, Малевич - это великий художник. Не знаю, почему его, там, некоторые обзывают разными нехорошими словами. Главная для меня опора в изобразительном искусстве, которая помогает мне двигаться вперед, это - Малевич. О Малевиче надо говорить так, как сам Малевич сказал о себе, - он сказал, что вся культура, которая была до ХХ века, до этого момента, к ней надо повернуться спиной, а впереди ничего нет, никто еще ничего не наработал. И надо начать все с нуля, с черного квадрата. И он показал миру черный квадрат. И предложил всю так называемую культуру прошлого, ангажированную капиталом или религиозными и другими конфессиями, оставить за спиной, чтобы творчество стало персоналией...

Н.К. - И чтобы оно делалось не по социальным заказам и не по каким-то социальным программам...

И. - Да. И вот когда авангардисты отвернулись от этой культуры и встали спиной ко всем социальными программам и социальным заказам... они стали делать новое искусство. Причем они не были какими-то там антихристами, они были религиозные люди... Но они стали делать свое искусство.

Н.К. - Другие искусства, которые были раньше, пускай тоже будут. Но каждый новый художник должен создавать свое новое?

И. - Да. И вот возник “Черный квадрат” и новая культура нового человека, а не социального заказа и уж тем более - не денег. Потому что заказ - это что такое? Это труд ради денег. И, как правильно сказал кто-то, это еще и рабский труд.

Н.К. - И это еще и подстраивание под вкус заказчика и потакание этому вкусу...

И. - Главное - если человек имеет время для творчества и если у него есть нужда жить только ради этого... И если художник не находит себя в творчестве, он чувствует себя очень дискомфортно. И вот он ищет себя в одном, в другом... там и там... и находит. И вот тогда он входит в свое пространство, и глаза его отворачиваются от всего внешнего мира и обращаются к миру внутреннему, где не должно быть ни одного знака, ни одного слова, а должно быть только состояние художника, которое он и старается запечатлеть. То есть - прочь все визуальное искусство!

Н.К. - У вас есть такая картина, “Визуализация”... визуализация невизуального... такая штука интересная... мы сейчас пройдемся по Вашим картинам немножко... посмотрим их и поговорим о них.

И. - То есть, конечно, в искусстве живописи невизуальное становится визуальным.

Н.К. - Потому что живопись - это изобразительное искусство и художник рисует красками и переносит на полотно свой невидимый внутренний мир, который на полотне становится видимым, то есть миром изображенным...

И. - Конечно, проект художника появляется в физическом мире из виртуального мира художника, и, конечно, обретает какие-то конкретные визуальные черты. Но никогда это не должно быть связано с цензором, который будет диктовать художнику, что и как ему рисовать, и никогда это не должно быть связано с какими-то правилами и законами, которых художник должен придерживаться.

Н.К. - У каждого художника должны быть свои законы и свои правила?

И. - Главным законом для художника должна быть та сила, которая работает внутри него и которая заставляет его творчество дышать. И художник должен подчиняться только этой силе, чтобы его творчество дышало... Главный закон художника находится внутри него. А кто подчиняется общим правилам и законам и работает по социальным заказам, у того получается формализованное искусство. Формализованное искусство - оно очень легкое. Это не искусство, а его имитант. Его создают не созидатели, не творцы, а ремесленники. А созидателей сейчас становится все меньше и меньше. Но все легкое, как мы знаем, всплывает в воде и находится наверху (как та попса, которую мы каждый день видим на ТВ), и всем становится ясно, что это не искусство. А все тяжелое, то есть все весомое, мы знаем, тонет и находится внизу.

Слава ЛЁН (вступающий в беседу Нины Красновой с Игорем Снегуром, бросает свою реплику):
А говно всегда сверху!
(Присутствующие в зале посетители Галереи А-З: “Ха-ха-ха!”)

Нина КРАСНОВА (Игорю Снегуру): - Так, а теперь давайте мы с Вами по картинам выставки пройдемся, поговорим конкретно о них, о каких-то некоторых из них... Здесь, на выставке мы видим картины Виталия Копачева - “Сон рыцарей”, “Усмирение дракона” - большие монументальные полотна... картины Александра Трифонова - “Знак фараона”, “Эхнатон”, “От Осириса к Христу”, “Путями черного квадрата”... картины Игоря Снегура, Ваши - “Цветовой узел”, “Мерцающее синее”, “Далекого свет”, “Вибрация с красным квадратом”, “Фрактала”, “Диагональ и транзиты”... Про картину Виталия Копачева “Усмирение дракона”, где все люди представляют из себя отдельные куски самих себя, Слава Лён сказал, что это люди-”герники”, хотя, по его словам, сам художник не держал в своей голове, в своем сознании и в своем подсознании эту тему. Что Вы можете сказать о Виталии Копачеве, в общих чертах?

И. - Ему сорок лет (сорок три года). Это могучий мужик (художник), совершенно могучий. “Усмирение дракона” я не считаю “Герникой”, нет, это не “Герника”. ...Виталий Копачев занимается разработкой структуры своего пространства. Он когда-то занимался черно-белым рисунком, потом стал работать с цветом. У него появился свой ритм, у него есть пространство в размерах его картин, которое он очерчивает. Кроме того, когда он ведет линию по холсту, он видит, что сама линия как бы просит его, чтобы она остановилась в какой-то своей точке, то есть ушла бы в орнамент или в какую-то геометрическую фигуру, в символ или еще куда-то, чтобы она превратилась во что-то. В его картинах есть напряжение движения, которое заканчивается сюжетом. Вот, например, на картине “Усмирение дракона” линия идет, идет и - раз, поворачивается в сторону под каким-то своим углом. Она не хочет дальше идти по прямой... и идет туда, а потом сюда. И он как бы чувствует внутреннюю энергию линии и ведет ее туда, куда она его просит. А поскольку движение этой линии и всех других - спонтанное, то по пути следования этих линий он собирает огромный культурный материал разного типа попадания, намечает где-то какие-то новые линии и точки, неважно какие, неважно где... Главное у него - это бешенство культур, которые сталкиваются между собой... Я видел его предыдущие работы и сказал ему когда-то: хочешь не хочешь, но тебе придется на цвет выйти и заниматься цветом. Он им сейчас занимается. Он упростил энергию структуры пространства, чтобы выявить ее скрытые ресурсы в более предметной, в более доходчивой, более понятной для зрителей форме. Это мы видим и в его картине “Усмирение дракона” и в его картине “Сон рыцарей”. У него здесь на переднем плане - мелкие фигуры, а на заднем - крупные. И он здесь опрокидывает привычное пространство, разрушает его физическую глубину и вгоняет передний и задний планы в одну плоскость. То есть дальний и близкий планы у него находятся в одном поле, в одном пространстве... здесь у него закомпанованы и большие и небольшие силуэты, как бы большие и небольшие фразы... здесь у него все как бы такое коллажное, коллажная территория, где есть свой цвет, свои линии и формы, свое пространство...

Н.К. - А вы давно знаете Виталия Копачева? Вам приходилось встречаться с ним на выставках?

И. - Мы участвовали с ним в одних и тех же выставках. Самая первая такая выставка была в 1991 году, в Третьяковке, пятнадцать лет назад. Если учесть его молодой возраст и отнять от этого возраста пятнадцать лет... Тогда Виталий Копачев был совсем юным. Но он уже тогда был абстрактным художником. И сразу пришел к монументальной росписи, к огромным полотнам. И главное - все полотна у него многожанровые. Здесь сталкиваются разные эпохи, разное время, смесь культурных пространств в одной художественной фразе.

Н.К. - У него в одной картине - как бы не одна, а много картин.

И. - У него в одной картине - много культур. И в “Усмирении дракона”, и в “Сне рыцарей” - как бы то же самое. Здесь интерьер больше, здесь есть некоторая пейзажность с разновременными какими-то аппликациями и с обратной перспективой...

Н.К. - А как Вы воспринимаете художника Сашу Трифонова, работы которого висят в Галерее А-З вместе с Вашими работами и работами Виталия Копачева? Что Вы можете сказать о Саше Трифонове?

И. - Ой, мне трудно говорить о нем и вообще о ком-то. Я могу только о своих работах говорить. ...А вы записывали на диктофон то, что говорил о нем Копачев? Отли-и-ично он сказал, отли-и-ично.

Н.К. - Да, Виталий Копачев сказал о нем отлично. Ну а Вы что можете сказать о нем? Скажите, пожалуйста, свое слово мэтра. Например, о том, чем он Вам интересен? Виталий Копачев сказал, что Саше надо быть более лаконичным в живописи. Но мне кажется, он и так очень лаконичен. Куда же боле? Или это как бы обманчивая лаконичность?

И. - Нет, не обманчивая.

Н.К. - У него всегда минимум деталей в каждой картине. Виталий Копачев сказал, что художник должен стремиться к минимуму деталей. Но у самого Виталия Копачева их намного больше, чем у Саши Трифонова? У Саши появились в его работах новые египетские мотивы, с пирамидами фараонов, с новым голубым фоном вместо черного. Как Вам все это нравится? Мне кажется, в его стиле письма есть что-то детское, а? Во всех его кубиках, шариках, треугольниках... И что-то такое прикольное. В “Картине и ее двойнике” это есть.

И. - Прикольное? Нет, нет...

Н.К. - А в его “Ромео и Джульетта” есть какой-то юмор, что-то юморное, а? Зрители представляют себе Ромео и Джульетту не такими, какими Саша нарисовал их... Зрители представляют их себе как два привычных отформатированных, оформленных идеала из балета Прокофьева. А у Саши они такие фигуративные конструкции, состоят из квадратиков, цилиндров...

И. - Я скажу о Саше Трифонове пару слов. Мне надо для этого сосредоточиться чуть-чуть... Саша Трифонов работает в системе символов, знаков. А символы, знаки могут быть разные. Это могут быть иероглифы, которые считываются ассоциативно. Это могут быть какие-нибудь буквы каких-нибудь алфавитов. Они могут иметь свои иероглифические ритмы, то есть свое движение и энергию и иметь внутри картины свои оправдания (оправданности) и свои основания. Символом может быть и математическое число, и орнамент. Ко всему этому нельзя подходить с логарифмической линейкой. Когда Саша выстраивает свои символы, свои знаки, свои ритмы, линии, полоски и плоскости, он идет не от рассудочности, а от своего внутреннего чувства. И каждому символу, знаку, образу он придает какое-то свое значение, какой-то свой смысл. Потому что пиктаграфическое, архетипическое письмо, характерное для стиля Саши Трифонова, оно всегда опиралось на какие-то зримые факты, факторы: змея вот так рисуется, дом - вот так, человек - вот так, гора - вот так, дерево - вот так, что-то там еще такое - вот так. Все знаки, которые мы считаем архетипическими, они идут от первичного восприятия мира человеком. То есть они есть архетипы пластического мышления. Из них складываются письмена разных народов, там, и так далее. Саша как бы исследует эти письмена, порой проверяя себя на архетипическое письмо, в котором есть что-то от языка детей. Когда дети остаются одни, сами с собой, они придумывают свой язык, первичный. И у Саши в его картинах - свой собственный, первичный язык, на который он как художник имеет полное право. У Саши получаются интересные путешествия среди его знаков и символов, которые он чертит, рисует и которыми он распоряжается, как хочет, он составляет из них свои фразы, которые несут в себе локальную информацию... или организуют плоскость равновесий или содержат в себе какую-то двойную игру.

Н.К. - Некоторые знаки и символы у Саши Трифонова переходят с одной картины на другую... как может переходить с картины на картину солнце или со страницы на страницу - одна и та же буква или одно и то же слово, и они воспринимаются у Саши как двойники самих себя, но уже в новом контексте. Например, оранжевая геометрическая фигура с полотна “Ромео и Джульетты” переходит у него на полотно “Картина и ее двойник”, но там она уже не оранжевого, а желтого цвета и находится в окружении других геометрических фигур и стоит на другом месте, в другом углу картины и является уже как бы другим знаком с другим содержанием, знамением, кодом и шифром.

И. - Они сами по себе интересны. И если сосредоточиться на каждом из них, то они могут много чего сказать. Вот представьте себе: если чуть-чуть продолжить на картине какую-то линию, сделать ее чуть-чуть подлиннее, - тут же изменится то информационное поле картины, которое создал Саша. То есть он в своих произведениях как бы исследует тот первичный уровень зрительного ряда, с которым собирается работать или работает сейчас. Вот он на голубое небо накладывает какие-то светящиеся в небесах знаки. Это, конечно, не НЛО, не инопланетяне... Это как бы такая аппликация, я бы сказал, даже какой-то полимпсес.

Н.К. - Я в белом вытянутом треугольнике на этой картине вижу как бы бумажный самолетик. А кто-то увидит в этом что-то другое. Каждый видит свое, в зависимости от своей фантазии и от своего воображения.

И. - Саша в своем искусстве идет от первичного себя, не оттого, что он видит на выставках мастеров живописи, который он изучал, а от самого себя...

Н.К. - ...То есть как бы от “Черного квадрата”, от нулевого письма, о чем Вы говорили здесь. У него и картина такая есть - “Нулевое письмо”. И “Черные квадраты” у него есть. То есть он не зомбирован другими художниками, всеми авторитетами, которые были до него, не хочет подчиняться им и делать в искусстве то, что делали они, не оглядывается ни на кого, не смотрит, кто что делал в искусстве делал в искусстве до него, а идет своим путем и делает то, что он хочет. И не копирует чей-то путь в искусстве.

И. - То есть он путешествует сам от себя. А это - самое главное. Это - самое главное. И я согласен с тем, что говорил о нем Виталий Копачев: что Саша Трифонов самодостаточен в своем творчестве. Кроме иерогоглифов, если они имеют у него какую-то, скажем, плоскую форму или кубическую форму, он может уйти в какие-то знаки, которые имеют сюрреалистическую форму. То есть у него очень большой зрительный ряд разных знаков. И Саше нужен большой жизненный и культурный опыт, чтобы маневрировать ими, искать какие-то новые взаимодействия между ними. Далее... Какие он строит фразы многосложные, какие многосложные предложения... Если взять его картину “Явление Яхве”... Это - целая фраза, и даже не фраза, а целая повесть. Тут и египетские пирамиды на небесах, а не на земле, тут и солнце на земле, а не на небесах, тут перевернутое пространство, тут разные символы и знаки, которые надо уметь читать. И ведь все это он нарисовал по наитию, по очень тонкому внутреннему чувству, по чувству нелжи самому себе. И во всем этом (в его работах) нет никаких конъюктурных соблазнов, нет никаких экивоков куда-то в сторону, в этом - есть его сила и крепость. Это все замечательно. То есть мне очень нравятся его работы. Кроме того, в них просвечивает, конечно, так называемая метафизика (я беру ее в кавычки). Это не та метафизика, о которой принято говорить, а это метафизика времени и пространства, а не сюрреализма. То есть он находится где-то на той пограничной линии, где художники становятся спиной к визуализированной культуре и начинают с нуля путешествие вперед, по своему пути... И то, что то что этот путь приведет его к какой-то своей трифоновской системе, это безусловно. Я думаю, ему самому очень нравится то, что он делает, он делает это увлеченно. И в этом тоже его сила.

Н.К. - Не все и не сразу признают новых, молодых художников. Но Слава Лён сказал мне, что Вы сразу признали Сашу Трифонова.

И. - Да, я сразу воспринял и признал его.

Н.К. - Это счастье для молодого художника, когда его признает мэтр, да еще если такой, как Игорь Снегур, который давно попал в разряд культовых и обозначил своими работами главные вехи в отечественном авангардном искусстве и Бронзового века, и нового ХХI века. Вы с 60-х годов участвуете в выставках абстракционистов. И Вы такой абстракционист, который был интересен и 55 лет назад, и интересен и сейчас. Давайте пройдемся по Вашим работам, которые мы видим на этой выставке в Галерее А-З. Мне очень нравится ваша картина “Бабочка”. Такая совершенно необычная картина. Тут и крылья бабочки есть, коричневого, зеленого и синего цвета... и траектории, по которым она летает.

И. - Ну, это не совсем бабочка. Я все свои картины называю условно. И эту картину назвал условно - “Бабочка”, чтобы не называть ее просто “Композиция” под каким-то номером. Условно, да, это что-то вроде бабочки. А на самом деле это не бабочка, а аморфная форма геометрии. Я работаю в двух системах: аморфная форма и геометрия. Аморфная форма - это женское начало, а геометрия - это мужское начало. И я, как сваха, пытаюсь их поженить и привести в некое единство.

Н.К. - А вот у Вас еще чистая аморфная форма. Картина “Триаморф”. Здесь на ней прямо эмбрион какой-то... эмбрион новой жизни.

И. - Здесь три аморфные формы: желтого, розового и голубого цвета... А на следующей картине - тоже аморфная форма и геометрия.

Н.К. - Эта картина называется “Альтпульсар”. Здесь на ней все как-то пульсирует... От нее исходит энергия со своим движением, со своей скоростью движения и со своим ритмом.

И. - В этой картине - источник всякого изображения вообще. Здесь есть все для всех картин, которые написаны в прошлом и будут написаны в будущем. Вот эти соединения (Игорь Снегур показывает соединения сообщающихся между собой двух округлых оранжевых частей картины на желтом фоне. - Н. К.) - основа для любого изображения. Это есть сердце с двумя желудочками, которые перекачивают вверх и вниз творческую энергию... Это нельзя рассказывать и пересказывать.

Н.К. - А вот эта картина (с серыми вавилонами на сером фоне) называется “Визуализация”. В центре - два темно-серых звена одной цепи, которые перекрещиваются друг с другом в форме буквы икс с четкими контурами и составляют одно звено.

И. - На самом деле это хромосома. А фон, на котором она нарисована, это хаос, из которого появляется хромосома и который есть основа всего сущего и основа будущего. Это огромная серая масса, из которой, из этой огромной массы, из миллиардов частиц появляется одна такая хромосомочка. Она появляется из этого Ничто, из огромного количества серых частиц и консолидируется с другой хромосомой. И здесь на этой картине я показал одно звено хромосом. Это - визуализация хромосом. Огромное количество серой массы с ее движением и ритмом породило хромосому...

Н.К. - Эту хромосому можно сравнить с художником, который тоже появился из огромной серой аморфной массы и вышел из нее на свет и оформился в хромосому... который не утонул в этой массе и выделился из нее, в то время как другие погибли в ней, не стали ничем (никем). Можно сказать, что это хромосома художника?

Игорь СНЕГУР (смеется): - Нет, это не хромосома художника... Это хромосома червяка, дерева... всего, что живет.

Н.К. - ...Всего, что выделяется из аморфной массы и оформляется в нечто неаморфное, конкретное и живет своей жизнью и растет и развивается... Можно сказать, что это хромосома червяка, но все же можно сказать, что это и хромосома художника... Можно трактовать ее по-всякому и применять образ хромосомы как к червю, так и к художнику.

Игорь СНЕГУР (пауза): - ...

Нина КРАСНОВА. - А это вот Ваша картина “Тау-рефлексия”. Тут тоже геометрические фигуры, розовые.

И. - Ну а здесь у меня каждая территория - она самодостаточна, и она с соседней территорией разговаривает. В результате у них столько консолидированного взаимодействия друг с другом получается. И они превращаются в симфонию. А всякая симфония имеет начало и конец, то есть она имеет свою фразу, в которой есть свое начало и свой конец. И вот эта “Таурефлексия” - это как бы заголовок только. А с ним у меня тут связана еще огромная история. У меня же огромная серия картин “Тау”. И “Таурефлексия” - одна из картин этой серии.

Н.К. - А слово “Тау” как расшифровывается?

И. - “Тау” - это крест. То есть это значит - первичный крест. Буква “Т” - это первичный крест, распятие. Вот такой крест, то есть - традиционный (Игорь Снегур показывает на пальцах, какой, две палочки крест-накрест. Н. К.) - это вторичный крест. Он состоит из соединения и пересечения двух палочек: вертикали и горизонтали. Вертикаль это - архетипический знак. На вертикали лежит палка - горизонталь - получается буква “Т” - первая буква: вертикаль и на ней горизонтальная палочка. А вот если чуть-чуть поднять вертикаль вверх, над горизонталью, это будет крест. А просто вертикаль, без горизонтальной палочки, - это жертвенник. То есть “Тау” - это первый антологический знак во всей письменности: палка-вертикаль (основание) - и на ней палка-горизонталь. Во всем этом очень много смысла и глубины. А если стоит палка-вертикаль, и на нее сядет ворона, то эта палка будет уже жертвенник. Так что тут такие путешествия в глубины смысла. Допустим, ты идешь в лесу - проходя мимо пенька (или мимо верстового столбика-указателя. - Н. К.), положишь на него листочек - получится жертвенник. Конец вертикали - всегда жертвенник, если на него что-то кладется. А если на вертикали есть перекладина, значит вертикаль дальше закрыта, и все это превращается в распятие.

Н.К. - Значит “Тау” - это как бы предкрестие, предкрест, неполный крест, недооформленный крест? Но это уже распятие, первичное?

И. - Это рефлексия.

Н.К. - Вот еще мне хотелось бы остановиться на Вашей картине “Диагонали и транзиты”. Здесь у Вас полосы-дорожки разных цветов идут туда-сюда, вверх, вниз, вправо, влево, по диагоналям, и выходят за рамки картины...

И. - Вся эта картина состоит из диагоналей, они есть главные герои этой картины. Что такое диагональ? Это путешествие, это транзит. Вся жизнь человека и художника - это транзиты, пересечения дорог, людей, судеб...

“Наша улица” № 88 (3) март 2007

вернуться
на главную страницу

Игорь Снегур в телефильме Юрия Кувалдина "Не забывай" 1 час 20 мин 39 сек.

Игорь Снегур

ПРОЩАЙ, ТАРУСА!

повесть

Юрию Казакову

На Курском вокзале мороз и солнце... Полчаса они стоят в переходном тоннеле: на перроне холодно - ветер. Анна закрыла глаза и прислонилась спиной к газетному киоску... Люди, люди: что-то несут, торопятся, разговаривают, смеются; волна за волной - электрички исправно делают свою работу - высаживают, а встречную партию принимают, и куда-то везут беспокойную массу людей...
Сергей разглядывает Анну. Она продолжает улыбаться, стоит с закрытыми глазами и будто слушает человечий бег... “Наверно, не раз на нее смотрели так близко!” - с тоской подумал Сергей. “Что ж они видели? Тоже, что и он?.. Разобраться, так совсем ничего особенного: острый нос, припухшие - у скул - щеки, круглый лоб и бледный цвет лица городского человека... Что еще?.. Все!.. Нет, еще у Анны есть ребенок, дочь... Она сразу так и сказала: ты знаешь, у меня есть дочь!.. Она сама сказала, даже несколько торопливо, словно боясь, что я ее спрошу, или без нее узнаю, догадаюсь... Чего она боялась?” -Сергей закурил. “Так, как сейчас, мог бы смотреть на нее бесконечно долго: сотню, нет - тысячу раз - разглядывать одно и то же: нос, щеки, глаза - словно в путах - будто вокруг ничего больше не увидишь, если оторвешь взор от ее лица... Может, я ревниво слежу за ним потому, что хочу проникнуть в ее мысли, понять, о чем она думает?.. Боюсь пропустить тот миг, когда, вдруг, я пойму ее... На лице хочу прочесть что-то еще за словами?.. Разглядываю эту чудную географию: знакомо, незнакомо, знаю, не знаю, мое - не мое?” ... Сергей бросил окурок в урну, отвернулся, посмотрел вверх на часы: большие, квадратные, с циферблатом из лампочек, и вдруг, заторопился.
- Анна! Идем... - Он легко взял ее под руку.
Они сели в вагон, выбрав место у окна: лицом друг к другу. Рядом с Анной, мягко присев, села девчуха: пунцовые губы - будто покусанные и налившиеся от того краской, на щеках широкий румянец, черная челка аккуратно подрезана и закрывает ее лоб... Она внесла некоторую суетливость и беспокойство в ход мыслей Сергея... Он замечает быстрый взгляд любопытных глаз в сторону Анны. Анна ответила ей долгим и спокойным разглядыванием, девчуха засмущалась, отвернулась, уставилась в окно... “Женщины!.. Две женщины... Анна подумала так же, как и я!” - решил Сергей для себя...
На лице Анны спокойно улегся солнечный луч: осветил щеки, вздрагивающие веки и полуулыбку, застывшую в уголках губ... “Да. Это ее свойство губ, особенное: замирать в том состоянии, которое только что ее покинуло, хотя она и думает, может быть, уже совершенно о другом и далеком...” - отметил для себя Сергей.
- Ты устала? Постарайся заснуть... - Сергей тронул ее ладонью за плечо.
- Ага-а... - На ее лице тает улыбка.
“О чем она думает? И где она?.. Вот, рядом с ней девчуха определенно скучает и не знает, чем занять себя в длинном пути. Это даже не скука, - размышляет Сергей, - а такой своеобразный праздник: отсутствие забот... Эта девчуха еще как бы спит: еще много нужно ей прожить и перечувствовать, чтобы стать Анной. Еще не нащупала, скучает, как бы замирая, разглядывая и предощущая бесконечное разнообразие самой себя и в том, что вокруг... А я, - защемило внутри у Сергея, - внутри пусто! - он вздохнул. - Пусто”.
Он подул в замерзшее стекло, горячей рукой расчистил глазок на “волю”, долго разглядывал за окном бегущие мимо строения, дороги, горизонты с изгибом, запутанные дальними застройками... Рабочие пригороды остались, уплыли за хвост электрички. Она. Поднимая снежный вихрь с земли, несет сотни людей, прильнувших или прикорнувших у окон - в пригороды. Из окон на окружающий и разрываемый поездом простор смотрят тысячи глаз: тысячеглазое существо, с оглядкой, озиранием, вращением, удивлением и равнодушием - грохоча сталью: змееподобный и лязгающий оживший ископаемый скачет среди всего живого - среди равнодушных прохожих, спокойно стоящих домов, отвечающих этому странному существу признательностью глаз-окон...
Каждый миг для Сергея единственен и многолик: он - сам по себе, и он с Анной.
- Посмотри на эту прелесть! - просит он ее.
- Не хочу, мне тяжело на это смотреть... Я все хорошо помню. У меня здесь была дача... Из-за нее умерла моя мама.
- Прости.
- Какой премиленький садик там был!
Сергей снова отмечает, как по-особенному она растягивает губы в улыбке: уголки губ медленно, подрагивая, заползают на щеки.
- У мамы там было три грядки - продолжает Анна, - она любила цветы: каждый на своей грядке... А еще рос жасмин, черемуха, сирень... Как было хорошо... Только моя мама сажала цветы, остальные сажали картошку. И вот, вечером, в определенный час, к нашему садику тянулись мальчишки... - Анна вздохнула. - Они рвали цветы и дарили их девушкам. Они просто перелезали через загородку и рвали... У меня была хорошая мама.
“Мальчики рвут цветы. Старая женщина сажает на грядках не картошку, а цветы... Она носит тяжелые ведра с водой и поливает грядки. Мальчишки собирают цветы с этих грядок. Дарят девушкам... - Сергей, развивая эту картину, вдруг потерял нить... - Не вижу Тарусы, - подумалось ему. - Они дарят их девушкам, те гордо их несут на танцы, потом забывают про них, мнут и - выбрасывают... Они выбрасывают, как ненужные уж более... А она, эта старая женщина, все несет и несет воду в тяжелых ведрах...”
Анна, на ее губах остановилась улыбка, и она будто спит с ней, забыв про маму и про ведра. Сергей беспокоится. Его угнетает неведение, вместо чувственной волны какие-то пунктиры, обрывочные образы, они быстро сменяют один другой...
“Неприятное воспоминание у Анны было коротким... Оно родило приятное, - размышляет Сергей. - А я? Чем наполнен я?.. Почему в душе пусто?.. Я ведь думал о ней, чувствовал ее, оборвалось!.. Впереди три дня... Поживем на даче... С ней должно быть хорошо... Хорошо, я уверен... И надежда, надежда теплится, боюсь себе признаться... Три дня вместе, что будет потом?.. Любит ли она меня? А я?”
Остановка. Подольск. На перроне играет гармонь. Может, Подольск провожает новобранцев... Не нашел в этой массе людей, в этом мятущемся потоке, причину побудившую запеть залихватски гармонь...
Анна жмурится от прямых лучей солнца, падающих ей на лицо.
“Зимой, когда свет падает из такой вот снежной белизны, лица у всех кажутся чуть старше, - думает Сергей, - и мое, мое лицо - тоже постарело... Замечаешь то, что раньше не видел: щеки у Анны стали еще более бледными и еще более одутловатыми, даже как-то потеряли ту, прежнюю прелесть... А у девчухи, сидящей рядом с Анной, глаза, оказывается, не зеленые, а просто - рыжие... Да, да - рыжие, никакого сомнения!”
- Еще немного и Серпухов! - проговорил Сергей.
Анна молчит, ее прикрытые веки вздрагивают.
“Она не спит!” - думает Сергей.
- Ты чувствуешь, как греет солнце? - спросил он.
- Оно не греет, оно - светит!
- Неужели не чувствуешь?
- Я знаю, когда оно греет! - Анна улыбнулась.
- Тогда отчего тебе так хорошо? Ты улыбаешься!
- Конечно же, от солнца.
- Так оно все же греет? - настаивает Сергей.
- Нет, оно не греет! - так же, не открывая глаз, проговорила Анна.
Сергей перевел взгляд на девчуху, и встретил: ее прямой, открытый нос, потом румянец горячий - еще не остывший - на щеках, потом глаза ясные и рыжеватое любопытство в них... И, вдруг, что-то в нем тронулось со странным звуком, неожиданно для самого себя он смутился. Сергей почувствовал, как в нем появилось что-то новое и старался не упустить это... До самого Серпухова он не проронил больше ни звука, прислушиваясь к странной перемене в себе... Он пришел в себя, когда обнаружил, что электричка остановилась, и голос Анны его спрашивает:
- Что тебе приснилось? Проснись, очнись... Что тебе приснилось?
Сергей только успел заметить, как девчушка в лисьем капюшоне встала, стрельнула рыжими глазами в его сторону и вышла... Только теперь он понял, что приехали... Он подхватился, взяв Анну за руку, и торопливо двинулся на площадь, где стоянка такси... Скорее, чтобы ехать не в переполненном автобусе, а в машине...
Полная женщина в кожаном полушубке услужливо открыла дверь “Волги”.
- Я вас еще по лету помню! - сказала она Сергею.
Машина выехала на загородное шоссе и набрала скорость, снег под колесами уже не скрипел, а посвистывал и бросал в стекла серебристую снежную изморозь... С дороги испуганно слетают воробьи, пирующие на дороге тем, что им подкидывает человеческая суета.
- Как хорошо! - сказала Анна, оглядываясь вокруг. - Там, куда мы едем, тоже будет так же хорошо?
- Не ручаюсь за тебя... Как ты захочешь! - ответил ее сосед.
- Я хочу!
- Ты говоришь с полной ответственностью? Я тебе потом напомню! - продолжает он.
- Не пугай! А то повернем назад.
- Все зависит от того, что ты туда везешь!
- Не ставь мне условий!.. что нужно, то и везу... Тебе, может и не достанется ничего!
Водитель обернулась, поглядела на Анну:
- Отдыхать едете?.. У нас сейчас хорошо. Зимой многие из тех, кто бывают летом, тянутся сюда, как и вы... И все с лыжами... Все вроде вас: едут - спорят, а обратно - что голубки. - Видно было, как трясутся от смеха плечи нашей водительницы... Она обернулась, и, придерживая шапку рукой, подмигнула заговорщически Сергею... Анна отвернулась к окну... Неловкая тишина на время прозвучала в салоне машины... Некоторое время ехали молча: водителя занимала дорога, Анну - пейзаж, Сергея - свои размышления, по сторонам он не смотрел: сотни раз он изучал, что вокруг, и его не тянуло еще раз глянуть - где они и что проезжают... Навстречу машине, по узкой, расчищенной проезжей части - неслись такие же таксомоторы и маршрутные автобусы: машину на мгновение накрывало искрящейся снежной пеленой, потом она спадала, чтобы снова кинуться на машину от такой же встречной.
- Однажды, - Сергей заговорил, он сам не знал, почему вспомнил, но потом для себя отметил: “снег скрипит”, - я прогуливался с сынишкой моих друзей, они ушли в магазин, а мы с этим малышом прогуливались возле ярко светящихся веселых витрин... Был вечер, падал снег, шли люди вокруг, и под их ногами снег скрипел как-то очень громко, почти как сегодня... Малыш спрашивает меня: “Почему скрипит?” Я ответил первое, что пришло в голову: дяди и тети погуливают свои ножки!.. Он спросил: “Как?” Я ответил: Слушай! Скрипят?” Он: “Скрипят! А зачем?” Я: “Ты хочешь так же, как они?” Он: “Хочу!” Мы гуляли и старательно нажимали ногами на снег - слушали, как “скрипят наши ножки”... Прошло некоторое время, мне звонит отец его и говорит, что сын закатил дома грандиозный скандал с ревом, и что теперь он не подпустит его ко мне на пушечный выстрел... Выяснилось, что он потребовал у родителей меня... Да-да - меня, и чтобы я жил вместе с ними, потому что ни папа, ни мама не умеют “скрипеть ножками”...
- Вы и с женщинами, - смеется Анна, - проделываете то же самое! Другими словами, вы, мужчины, развлекаетесь, когда надо быть серьезными и наоборот.
- Это же была всего лишь шутка! - обиделся Сергей.
- И я шучу... Мы скоро приедем?
- Да, - обнимая Анну за плечо, Сергей уютно прижался к ней. - Еще одна деревня, и мы на месте... Все очень славно!
- Ты в этом уверен? - покосилась на него Анна.
Сергей резко убрал руку с ее плеча, почти отдернул, как ожегся.
- Не больше, чем ты!
- То-то! - Анна захохотала. - Не плутуй!
- Я действительно хочу, чтобы было хорошо, и пока все хорошо! Даже то, что ты споришь.
- Я ведь могла поехать и одна, без гида!.. Но ты меня так просил, что я не могла устоять... Ха-ха-ха... - тихо посмеивалась она.
- Ну зачем так?
- Как?
- Так! - обиделся Сергей.
- Это вы с женщинами такие штучки проделываете... иногда... Причина в вас!
- В вас!
- В вас!
- В нас! - подытожил Сергей.
Проехали мост. Такси катит через овраг к дому, очень крутой овраг, и шоссе в нем... Машина, медленно замедляя ход, остановилась:
- Дальше я не поеду! Лед, накатано, не смогу - боюсь взять потом подъем! - сказала водитель.
Расплатившись и взяв вещи, Анна и Сергей поднялись в гору, подошли к дому... Небольшой садик запорошен снегом... Сергею пришлось сильно потянуть на себя калитку, чтобы она открылась, взрывая снег. Белой целиной, оставляя следы, обошли дом, и поднялись на открытую террасу, смотрящую своей не застекленной стороной на Оку с крутого берега... Сергей долго возился с замерзшим замком, не выдержал, чертыхнулся, наконец - открыл дверь... Анна смотрела в сторону застывшей подо льдом реки, в сторону леса за ней, сквозь прозрачный, без листьев фруктовый сад, спускающийся вниз с горки, и вдруг крикнула:
- Как хо-роо-о-шо!
- Ааа-аа-аа-а! - пришел ответ эха с противоположного берега...

***
Сергей принес дров, в ведре - холодной воды, с улицы... Хлопочет у печки... Анна ходит, осваивает комнату: пространство...
За окном свистит, ухает, громыхает кровлей вьюга. Разошлась, наконец, бряцают плохо промазанные оконные стекла... Как-то резко, сразу, вьюга перестала швырять в окна снежную крупу... За окнами - меняет ставни закат: навешивает сначала багровые, потом - сине-фиолетовые, затем все темнее и темнее, все меньше цвета, больше тьмы... Потом сумерки стали сразу нежно голубые от засветившегося снега. Из-за крыш вышла луна, вползла в оконный проем, кинув на пол зеленоватый ковер, светящийся, чистый... рядом с отблесками темно-оранжевых пятен от играющего в печи огня...
Анна сидит, поджав ноги, на диване, прислушивается:
- Сколько звуков необъяснимых...
- Кто-то ходит по улице и тяжело ступает ногами, угрожающе: расправится с каждым, кто выйдет на улицу! - смеется Сергей.
Треснул от мороза или осел какой-то перевод, поддерживающий кровлю... По потолку что-то зашуршало и затихло! Анна испуганно вздрогнула, сжалась:
- Когда ты один, Сергей, наверно, чувствуешь себя вдвойне одиноким!
- Ты отдохнешь, хорошо... - успокаивает он. - Поверь!
- Я не могу одна, тянусь к людям. Тогда не думаешь о себе.
- А на самом деле?
- У меня дочь, вдвоем не так одиноко... Что мне еще хотеть?..
Зеленый ковер медленно ползет по комнате: подполз к стене и уже задирает на нее один угол... В комнате прибавилось свету, Сергей приоткрыл дверцу печки: сполохи - рыжие, оранжевые, желтые заплясали по комнате. Он сидит около печи на табурете, курит, сбрасывает пепел сигареты в колосник под печей...
Постучавшись, входит хозяйка дома, у которой Сергей снимает самую большую и хорошую комнату из тех, что есть... Она вносит и ставит на стол две тарелки, дымящиеся и наполнившие комнату ароматом обеда: щи, с большими ломтями промерзшей и еще не растаявшей сметаны в них... Сергей ставит вино, фрукты... Хозяйка, пожелав - приятного вам аппетита - ушла... Анна и Сергей неторопливо, как это бывает только в деревне - правят обед... Анна улыбается, подсматривает, как ест Сергей.
“Вот, приехали... Есть начало, какой будет конец? - подумав так, он улыбнулся. - Ага... лунная дорожка уже освещает стену... Какой будет конец?.. Конечно, тот, единственно хороший... Как быстро бежит время. Где такой же лунный свет я видел?.. Это было недавно, точно помню... Вспомнил! Так вот что я вспомнил!.. Иду поздней ночью в соседнюю деревню на лыжах, это было две недели назад, иду и приближаюсь к оврагу, что перерезал дорогу на Почево... Его не видно, совсем не видно... Только серебряный свет, такой же, как сейчас... Поземка бежит и закрывает мне ноги: вот она-то и серебрилась тем светом - словно ноги утонули в серебряном ручье... Чистое звездное небо, черное, как сама чернота, и - луна - вырезанная и ослепительная: в глазах все слилось, все кажется ровным, без бугорков - ковром... А ведь падал, падал на ямках, и на бугорках и не видел их перед собой... - Сергей усмехнулся. - Подъехал к тому месту - под гору - на большой скорости и уж хотел было притормозить: он где-то вот-вот должен был, этот овраг, появиться, как вдруг понял - тормозить не на чем!.. Глянул вниз и сердце захватило: метров десять внизу извилина замерзшего русла...
К нему и лечу... Собрался в комок: только бы лыжи не сломать - снег глубокий, по колено, без лыж не дойти... Нырнул головой в снег, выкарабкался - одна лыжа - полуметровый обрубок, но, все равно, дошел... Через два часа открыл дверь любкиных сеней и постучал... - Вспомнив, что было дальше, Сергей довольно хмыкнул. - Люба, в рубашке, сонно щуря глаза в свете коптилки, не могла понять, что за леший ей снится в эту минуту... Потом: - Что так поздно? Шальной! Пьян?.. - Прохожу в избу, жаркую, сильно натопленную. Снимаю валенки в углу, темно, и вдруг, что-то влажное и горячее коснулось моей ладони. Я отшатнулся, споткнулся о лавку, и с грохотом, вместе с ней завалился на пол... Уставился в угол: ничего не видно, ничего не пойму... С дрожью в голосе спрашиваю: - Что это?.. - Любка расхохоталась: - Телок... Два часа, как народился, во дворе ему холодно, еще не обсох! - ... Я протянул руку, в темноте поискал его влажную морду, от него шел легкий пар, чувствовал рукой, как горячая волна от него колыхалась где-то совсем рядом... Телок прянул, забившись в самую темь - напугавшись. Лишь вздрагивающий хвост говорил о его присутствии... - Глупышь, света шарахается - зевая, сказала Люба. - Иди, грейся! Не заморозишь? - и она нырнула в постель, сверкнув белыми бедрами”.
Входит хозяйка, и прервала воспоминания Сергея.
- Что, Сереженька, стал редко наведываться? - она ставит на стол картошку, соленые огурчики. - Когда кто на этой половине, дома повеселей становится!.. Вкусно?
- Просто замечательно... Спасибо! Вы - находка для Сергея, - ответила Анна.
- Мы живем хорошо, всегда ему рады... Если что, постучите, могу блинчиков напечь! - хозяйка на том и вышла.
Анна молчит, ест, улыбается своим мыслям. Сергей пытался вспомнить, что же было дальше, но никак не мог сосредоточиться: мысли ускользали, он снова рассматривает Анну.
- Пожалуйте, голубчик, персик, - она протягивает ему яблоко, - специально для вас доставлено. Пожалуйте... Вы славно устроены, на полный пансион. Чего вам это стоило?
- Ты просто чудо!.. Хочешь, чтобы я извинялся? Или жил иначе?
- Напротив, пусть все будет так, как уже устроено. И, даже, к вашим услугам, так сказать, я прибыла для полного набора. Не отказывайся, дорогой, привычка - вторая натура... Прикажете вас развлекать?
- Приказываю вам помолчать! - сердится он.
- А я не хочу быть добренькой, как твоя хозяйка... Я могу сама подать тебе чашку чая, но при этом, также хочу получить взамен то, что мне надо!
- Что ж тебе надо?
- Прося об одолжении, ты должен знать, что можешь в ответ сделать приятное своему слуге.
- Ничего не понимаю.
- Конечно, ты же знаешь, что не знаешь - что мне нужно в эту минуту... поэтому не получишь от меня чашечки чаю... Тебе нечем заплатить... Вот, ты расплываешься в улыбке, цветешь от удовольствия, у тебя все, что нужно сегодня - под рукой! А мне плевать на тебя!
Долго молчали... Треск поленьев в печке, и - дверца распахивается, на пол вываливается дымящаяся россыпь углей... Сергей зло, нахмурившись, скребет совком по полу: собирает угли руками и бросает в совок...
“Что с ней происходит? Непонятно!.. Улыбка сразу переходит в усмешку... Только позволила себе улыбнуться, и тут же сожалеет об этом, начинает усмехаться. Уголки губ чуть опускаются, при этом, вниз... Как она ни поймет, что я упрашивал ее приехать сюда, чтобы побыть вместе, просто, положить перед ней все доброе, рассыпать перед ней все, чем полон - выбирай!.. Отдыхай, забудь на два-три дня город и заботы, улыбайся... Может, тогда в тебе проснется маленькая радость, и ты почувствуешь себя счастливой”.
- Тебе здесь нравится? - спрашивает он ее.
- Да. Очень. Я счастлива, что приехала сюда!
- Чудная погода. Этот лунный свет, как подарок. - Сергей сказал это, и почувствовал, что ему тяжело притворяться... Замолчал.
- Да, я благодарна тебе за все: за луну, за все... за все...
- Для тебя я делаю все искренне... а ты обижаешь меня.
- Почему же? Я говорю, что рада, значит, рада! - она встала, подошла к окну. - Выключи свет. От этой замечательной луны и так светло...
- Сегодня мы вдвоем! И никого!... Не можем говорить добрым сердцем... Что ж тогда делать? Нам, стоящим рядом?
- У тебя каждую лунную ночь такое удовольствие? - она покосилась на Сергея. - О чем ты думаешь? Почему так странно на меня смотришь?
- Я думаю: ты приехала или не ты?
- Скажи мне откровенно, что ты обо мне думаешь?
- Не что! А думаю так: вот, стоит Анна у окна, с улицы на нее льется тихо лунный свет, и, вопреки всему, мне хочется ее обнять... Даже, если я обниму при этом ненависть...
- Прости... Ты счастливый человек... Если не другое. - Она отошла от окна, села на диван. - Дай, пожалуйста, плед, я прикрою ноги... Ты думаешь так же или изменил свое желание?
- Так же!
- Да?
- Да!
- А тебя вспоминает моя дочь... Спрашивает у меня: - Мама, а когда придет дядя Сережа? Когда он будет со мной снова играть в шахматы?.. Растет мамин звереныш!.. Она изрисовала весь альбом, который ты ей подарил!
Сергей - художник... На стенах комнаты висят бумажные маски, которые он клеил, когда длинные зимние вечера заставали его в Тарусе. Лунный свет теперь с пола переместился на стену и освещает маски. Четыре, они большие, в пол-листа ватмана. Бумажный бюст женщины с “шекспировским” воротником, голова еврея, старухи и петушиная голова, очень похожая на портрет вздорного человечка...
- Вон та маска, девушки, кажется, что все ее лицо в веснушках, - проговорила Анна.
- Этим она похожа на тебя: белая чистая головка!
- Льстец! Это ты по-толстовски: тебя бьют - ты подставляешь другую щеку, и все это после того, что я тебе наговорила!.. Ты - находка для женщин! - Анна смеется.
“Вот... В полутьме, еле просматриваются ее черты, - размышляет Сергей. - Подойди! Обними ее!.. Коснись щекой и замри... Что-то протянулось - что-то живое - между ею и мной... У нее на лице по-прежнему та же улыбка, будто не отсмеялась еще: голос пропал, но продолжает смеяться где-то глубоко, под голосом, где-то внутри, куда голосу уже не нырнуть... Еще не отсмеялась будто!.. Вот! Залаяла собака... Ей ответили с других дворов: начала Шерочка-машерочка, это кличка собаки, той, рыжей и бестолковой, что живет у Натальи Степановны, через улицу... Наверно, высунула голову из конуры, увидела Божий знак в небе - луну, и празднично и бестолково залаяла... Поздно! Сергей с грустью смотрит в окно. На улицах никого! Тени на снегу: от заборов, домов, деревьев - все спит... С улицы наше окно - темное... В комнате лунный свет и светло... На диване полулежит и смотрит на меня Анна... Черты ее лица неопределенные, плывут в сумерках угла: не разобрать, смеется или плачет?.. Нет, просто улыбается!”
- Ты все еще улыбаешься? - у Сергея спутаны чувства, мысли, он совсем потерялся в каких-то обрывочных чувствованиях, мыслях, в неопределенности...
- Залаяла собака и я вспомнила своего пса на даче... Потом вспомнила, как проводила там зимние вечера... Был муж...
- Ты улыбаешься этим вечерам?
- Тебе не понять, - вздохнула вдруг Анна, - было все! Теперь - ничего, как сон, словно обокрали... Знаешь, Сереженька, не будем об этом. Мне не легко вспоминать... Все... С начала...
“В доме, в котором всегда все было ясно, в котором все шло в ладу и в согласии, вдруг появилось что-то робкое и застенчивое... три дома, стоящие рядом, здесь, на Воскресенской горке, как бы были спаяны каким-то особым смыслом и содержанием... Эта комната - как бы часть всей этой горки, живущей отдельно и обособленно в Тарусе. Она, как символ жизни всего этого городка... Все было выстроено согласно человеческому плану, осознанно, - размышляет Сергей, - была какая-то мера, но в эту меру не укладывается Анна... Пытаюсь подойти к ней поближе... С какой бы стороны не подходил - везде форпост обиды, отчуждения и недоверия. Прошлое Анны не дает ей принимать широко и по-доброму, нежно и доверчиво... Все ведь открыто! Входи!.. Нет, тоска?.. Тоска по тому, что тоже могло быть вчера, в другом доме?”
- Как мало мы знаем друг о друге, - сказал с грустью Сергей, - а взялись что-то делать!
Анна вдруг захохотала, залилась смехом.
- Узнаю умных мужчин... Ха-ха-ха... Еще немного, и ты будешь согрет настолько, что с тобой можно будет говорить, милый!
Сергей воспрял духом, подумал: “В сущности, все не так плохо, славная женщина, есть еще надежда!”
- Стоило взять в руки вожжи, как ты с места пошел в карьер... Не горячи коня...
“Да! - подумал Сергей, - Похоже!.. Какой повод для насмешек, она, конечно, права... Но что я могу сделать, она все больше и больше нравится, все больше тянет к ней, ничего с этим не сделать... Пройти быстро дистанцию, то расстояние, то странное расстояние, которое отделяет одного человека от другого... И, вдруг, как один короткий миг, он вспомнил... Да... Боже! - Сергея несколько даже передернуло оттого, что так некстати он это вспомнил. - Да! Вот как это было! Вся танцплощадка распустилась цветами: маками, незабудками, голубыми платьями, колокольчиками, распустилась каруселью ромашки... “Тереза” - гвоздь сезона... Над танцплощадкой кроны столетних вязов, а под ними пустеют лавки: звучит “Тереза”... Не протолкнуться на помосте скрипучем, еле вмещающем всех желающих танцевать под эту мелодию... Вокруг очень милой девушки парни, один из них ее “кавалер”. Он не спускает глаз с нее... Недалеко стоит парнишка, в тени, и “ест” ее глазами... - Сергей очень ясно, с тысячью деталями вспомнил ту картину. - Аплодисменты... “Терезу” повторяют снова на “бис”... Парень вышел, выступил из сумрачной тени, и его белая рубашка поплыла к девушке, он приглашает ее... Вот они выходят на середину, танцуют... Он молчит, танцует, смотрит ей в лицо, ничего вокруг не видит... Ее “кавалер” приходит в себя и направляется к ним... Пара останавливается: о чем-то разговаривают... К паре подходят дружки - опекуны “кавалера”. Парень в белой рубашке посередине... Ага... Вдруг дружки разбегаются, отхлынули... “Кавалер” и парнишка в белой рубашке, как завороженные, начинают медленно обходить друг друга, не отрывая глаз от рук противника... В оттопыренной руке у каждого по ножу... Вот, они в тишине жутковатой, только “Тереза”, затанцевали свой медленный танец... Удар... Топот... Крики. Под “Терезу”, под ее любовный гимн, сползает на пол зарезанный “кавалер”... Другой, в белой рубашке, качаясь, зажимая ладонью горло, потом и второй рукой пытается сдержать фонтан крови из своей шеи: сквозь пальцы, по белой рубашке, расползаются темные щупальца со зловещей медлительностью... Парень оседает и падает ничком на своего противника... Кто-то, скинув проигрыватель на пол, резко оборвал музыку... Так и сошла “Тереза”, танец любви, песня любви, и больше я ее здесь не слышал...“ Сергей протер свой лоб, будто он вспотел у него, будто, как тогда, он, в замешательстве, не успев даже подумать, что это, попытался смахнуть видение с лица, но оно не смахивалось...
- Анна, - проговорил он. - Мне кажется, что мы повторяемся... Все время повторяемся... Но я... я открыл тебе все двери, ничего не прячу!
- Поэтому мне так холодно...
Сергей два года живет в Тарусе. Он приехал сюда, чтобы в тиши этого чудного городка привести в порядок свои творческие замыслы. Вначале он приехал и не строил планов, приехал, как дачник... Потом его втянуло, понравилось - остался на осень, потом зима, и вот, второй год здесь...
Летом много гостей, зимой они - редкость, если можно так сказать. Каждому гостю зимой здесь особый привет...
“Как хочется провести ладонью по ее щекам... Она так “сладко” устроилась на диване. Даже зависть ест... Как приятно смотреть на нее и думать о чем попало: о погоде, ни о чем, просто молчать. Словами ничего не объяснить - это он знал - слова пусты сейчас. Но, что бы ни происходило, это мое... Как все устраивается?.. Лодка плывет сейчас, неуправляемая, по воле волн... Эта комната плывет по звонкому морозному и серебристому простору, в ней он и Анна...”
- Поставь, пожалуйста, пластинку “Не уезжай, ты мой голубчик!” Это моя тревога...
Сергей ставит пластинку... Вспыхнула комната, озарилась: дверца печки с треском раскрылась, и на пол вывалилось горящее полено...
- Какая прелесть - Анна вскочила с дивана. - Не закрывай дверцу, сказка... Вон тюльпан... Видишь?
- Скорее, горячая, как ожог, роза!
- Нет, он нежный!
- Отцвел уж, задымил...
- Но я его запомнила.
- Засуши и положи в томик стихов, - зло сказал Сергей.
- Этот уголек я положу тебе в сердце, чтоб вспыхнул ты однажды...
- Я не испытательный полигон, Анна.
- Просторно, однако, у тебя там!
- Луг полевой.
- С дождичком и солнышком!?
- С “Терезой”!
- Теперь ты пошлишь! - отрезала она.
- Что поют там цветы, на том лугу, не будем обсуждать... придет косая и скосит те цветы рано или поздно...
“Не объяснять же ей, что такое “Тереза”, не объяснять же ей, что на лугу - никого”, - подумалось Сергею...
Анна затихла.
- Странная Таруса... Эта Таруса... Ты давно здесь? - Она встала с колен и вернулась к дивану, взяла плед и закутала плечи, подошла к окну... Плечи ее приподнялись, она будто съежилась от холода...
- Два года.
- И тебе эта жизнь по нраву пришлась... В берлоге... Один, никого...
- Это внешнее... Ты не поняла, со мной все!
- И теперь я!
- Да.
- Ты не впускаешь меня. - Анна вздохнула. - Все время бередишь... то ли издеваешься, то ли тянешь к себе... Как и этот город тебя... Открыл все двери и смотришь - войду, не войду!.. Это ужасно! Это же ужасно - содрогнулась она. - все время быть здесь, мне кажется, что я просто утонула бы, захлебнулась бы, затихла бы, и забыла свое имя.
- Анна, я тебя охраняю... И эта комната... Ты - гостья!
- Единственное утешение видеть твою улыбающуюся рожу... Да?
Анна подошла к Сергею, взяла в руки его голову, наклонила, и заглянула ему в глаза...
- Да, поэтому, когда будешь ложиться спать, возьми с собой это единственное... Я буду там тебе улыбаться, и ты протянешь до следующего дня... И ты поймешь, что это очень хорошо... Все остальное не существенно.
Анна отошла, села на диван... Задумалась.
- Вот, - продолжал Сергей, - вот, мы говорим о том, что рядом... И ты сказала, что все хорошее тут же пробуждает в тебе плохие воспоминания, пробуждает тревогу... Знаешь, почему?
- Почему?
- Ты трусишь... Трусишь жить... Все время оглядываешься: вдруг тебя уже что-то подстерегло!.. Ведь так и есть?
- Сейчас я думаю о тебе... Почему ты об этом говоришь? Да... Мы рядом... Я все бросила и приехала сюда... Да, я трушу: и там и здесь!.. Вот возьми и огради меня...
- Положись на меня...
- Если бы я знала, когда потребуется твоя помощь?.. Но мы, женщины, в этом вопросе - полные невежи, и часто пользуемся услугами первого попавшегося...
- Поэтому вам и приходится быть обворожительными, чтобы всегда рассчитывать? - зло спросил Сергей.
- Не без этого.
- И чего вы добиваетесь?
- Вот, пока живу!
Сергей закурил, расхаживает по комнате, что-то обдумывая.
- Твоей будущей жене может не понравиться, когда ты шагаешь, в такой тишине, ножищами по полу... Она тебя быстро разлюбит...
Анна беспокойно встала, подошла к окну, рядом с Сергеем.
- Смотри на улицу, на тени, и представь, что с тобой стою не я!.. Да... Не я!
- Прекрати! - резко отозвалась Анна... И, чуть помедлив, растерявшемуся от ее резкого выкрика, Сергею... - Извини... Ты не угадал... На этот раз со мною стоял ты!.. Проморгал... Нет, нет! Все время здесь находиться ужасно...
Сергей уже не слушал ее, он что-то для себя решил, что-то понял... Он закрыл плотно дверцу печки, набросил на плечи полушубок, вышел на крыльцо: терраса открытая была одновременно и крыльцом... Стреляли от мороза деревья, заборы, дома... Он выкурил сигарету и щелчком отправил ее туда, вниз - она огоньком перечеркнула дальнюю даль и исчезла... Он вернулся в комнату... Анна в постели, на стуле аккуратно сложена вся ее одежда: он отметил для себя, но ничего в нем не шелохнулось... Вроде ее и не было... Был сон... И пора спать.

***
- Тебе хорошо спалось?
- Да.
- Сны были?
- Нет!
- А я видел, но забыл! - рассеянно сказал Сергей.
- Какую чушь ты мне вчера нес? - Анна потягивается со сна. - Ночью я замерзла, оделась... Тебе меня не жаль?..
- Вспомнил! Мне снилось, что ты встала с постели и открыла, распахнула настежь дверь на улицу. В комнату полетели хлопья снега.
- Вот отчего мне было холодно! - смеется она. - Но все равно в лес мы сходим? Ты мне обещал рай!
- Конечно, на лыжах...
- Мы сделаем вид, что пришли к нему в гости... Он нас хорошо примет, твой лес?
- Он не мой! В этих лесах хозяйка - женщина!
- Как? Что ты говоришь?
- В этих лесах лесничий - женщина!
- Должно быть, интересная? Кто она? Расскажи!
- Старшая дочь нашей хозяйки... Очень замкнутая, молчаливая... Ты ее могла увидеть, но она все время в лесу, и возвращается лишь поздно ночью...
- Да, я ее не видела...
- Она беременна: четвертый месяц, мать жаловалась, и все равно идет в лес... С коня не слезает - объезжает свое хозяйство.
- Она замужем?
- Нет!
- Кто?
- Насколько мне известно - мужчина...
- Не смейся!
- У нее тугая прическа, волосы собраны на затылке пучком...
- Рассказывай!
- У нашей хозяйки две дочери: бывшая учительница, одна воспитывала своих детей, муж погиб во время войны... В школу, где она работала, учительствовала, ходила и зимой, и летом, и в пургу, и в дождь - до нее четыре километра... Обе ее дочери закончили десять классов... Старшая уже тогда подолгу пропадала в лесу и таскала оттуда все, что можно было съесть - был голод послевоенных лет... после школы она поступила в лесной техникум и закончила его, с тех пор работает здесь в лесничестве... Младшая дочь вышла замуж и уехала, так что в этом доме остались две женщины: мать и дочь старшая...
- А дальше?
- Однажды в лесу она встретила лейтенанта, молодого парнишку. Он то ли заблудился, то ли сломал ногу или подвернул, некоторое время она за ним ухаживала... потом сообщила матери, что у нее будет ребенок: мол, это все, что ей нужно... Мать поплакала и смирилась...
- А лейтенант?
- О нем никто и не вспоминает!
- Теперь я ее понимаю, она вся в себе, и ничего вокруг ее не трогает...
- На коне, топор за поясом, как у заправского мужика... метит и чистит лес, с рабочими прорубает просеки, сажает лес... Лес ухоженный сразу отличишь от дикого... А сколько она там пролила слез - известно ей одной!
- Грустная история.
- Однажды, я зашел на другую половину дома, спросить, привести ли из города что-нибудь для моей хозяйки... Я вошел, постучавшись, в комнату... У них есть печь, с лежанкой, выложенной из кирпича, ее обогревает дымоход, на этой каменной и горячей ступени лежала на спине ее дочь... Она бродила руками по своему округлившемуся животу... Приходя с работы, усталая, она сразу же ложится на этот лежак, и начинает с матерью обсуждать то, что она носит в себе... Я тут же вышел, мне было неловко, словно я заглянул дальше, чем дозволено постороннему человеку... С тех пор в комнату ту не вхожу!
- Наверно, в любой женской судьбе можно увидеть что-нибудь похожее на эту историю: одна половина жизни на виду, другая спрятана..
Анна лежит на диване...
- Ты хочешь, чтобы я все принимала всерьез?
- Я хочу, чтобы тебе было хорошо! - Сергей повторяет свою сакраментальную фразу.
- И поэтому ты мне рассказываешь про мать-одиночку?
- Я тебе рассказал про женщину.
- Я давно разучилась чувствовать, и поэтому, - говорит она и потягивается, - съела только одну половину твоей истории...
- Хорошо! - подытожил он. - Хорошо, я понял! Берем лыжи, идем в лес, на волю...
Мороз, ветер. Спускаются с горки в город. Сергей знакомит Анну с примечательным... Они идут на лыжах по улицам, мимо магазинов, затем выходят за пределы городка... Вот и лес недалеко... В поле - одинокая береза... Анна подъехала к ней, обняла ствол:
- Рюмочка, березка, - кричит она, - дай мне выпить из тебя красного янтарного вина!.. В самом деле, хочу выпить! Почему ты не взял на прогулку вина?
- А почему ты не взяла закуску?
- Зато рюмку нашла. - Она смотрит на вершину березки. - Правда?
“О чем она сейчас думает: этот городской человечек, на снежной поляне, обняв березку?..” - подумал про себя Сергей.
- Моей дочке шесть лет, она стала совсем большая... Как жаль, что я не могу с ней заниматься и редко вижу... Растет такой маленький своенравный звереныш... Я стараюсь ее головку ничем не забивать: пусть растет зверьком, и все узнает в свое время... Не хочу, чтобы ее жизнь сложилась такой же, как моя, пусть станет - наоборот! А, когда станет взрослой, я хочу, чтобы ни один мужчина не сумел посеять в ней смуту, пусть сама сеет... Я очень этого хочу!
- И чтобы она ни в коем случае не заканчивала философского факультета...
- Да, да! - смеется Анна, - Ни в коем случае!
Они долго шли молча лесом...
- Вот смотри! Березняк, молодняка совсем нет: здесь колхозный “запас”, поэтому он весь потоптан, и нижних ветвей нет - это коровы поели...
- Фу, о чем ты говоришь? Не надо ничего рассказывать, я все вижу сама!
Они прошли лес, вышли на поляну, потом перешли овраг, через небольшую промерзшую речушку, снова вошли в лес... Анна остановилась, сбивает с елки снег:
- Даже, если бы у меня было семь пядей во лбу, я не смогла бы пожить здесь больше одного лета... Мне надоело бесцельно лазить по лесу, давай повернем!
Сергей молча согласился: его раздражала уже эта прогулка...
- Я тебя не понимаю, - продолжает Анна. - Ты от всего оторвался. Жизнь проходит мимо... Как можно себя так ограничивать и ничего не хотеть... Сравни: день здесь и день в городе! Как ни хорошо постоять на поляне, однако, обходимся же мы без этого в городе.
- На что же ты себя тратишь там?
- Дела, дела! - смеется Анна. - Дела!
- Они есть везде - и здесь и в городе. Здесь предпочтительнее. Вот ты, обняла березку, не стала же ты думать о древесине, а почему? Природа, очень чувственна, не позволяет думать о глупостях... Вот ты и вспомнила дочь!.. Ты посмотрела в свои чувства, и вспомнила: у меня есть дочь, проснулось в тебе человеческое....
- Что-то в этом есть... - Анна задумалась и медленно побрела в сторону городка.
Прошли берегом Оки, поднялись в гору, отсюда по центральной улице пошли, по лыжне, вдоль улиц...
- Вот! - они остановились, и Сергей показывает лыжной палкой на дом. - Дом с флигелем и гербом... Рассказывают, что этот дом построил француз-парикмахер, оставшийся в плену после войны 1812 года.
- Только летом, дачники...
- Разве могут они быть родственники того француза?
- Наверно, родственники... Видишь, герб подновлен новым куском дерева!..
- А вон тот, совсем ослепший дом, и чуть живой? - спрашивает Анна.
- Здесь живет девяностолетняя старушка... У нее чудная старинная библиотека... Раз в неделю ее навещает писатель, который давно обхаживает эту библиотеку...
- Странный дом, - продолжает рассматривать его Анна. - с полуподвалом из трех этажей! Наверно, комнат десять, а то и больше?
- Старуха живет на кухне: маленькой комнатушке с печкой, остальные комнаты она не посещает... Мне рассказала моя хозяйка. А вызывают ее так!.. Смотри, видишь, длинная жердь, так вот, ею надо постучать во второе окно справа... Вон то, на втором этаже, и старушка тут же выглянет в нем.
- А этот? - спрашивает Анна.
- Здесь живет девяностолетний врач... Голубые глаза, и лучистые, как у младенца. Он лечит всех старушек, которым много лет, так же, как и ему... У него на стеклянной террасе, у этого врача, есть фотографии с дарственными надписями Чехова, Шаляпина, Рихтера и многих других.
- Что ни дом, то история! - удивляется Анна.

***
На террасе дома совсем темно. Вниз от нее бежит крутой берег с просвечивающим садом. Набросив на ноги одеяло, Анна села в соломенное кресло, здесь же, на террасе, Сергей последовал ее примеру... Ветер несет снежную порошу, и задувает ее под рукава одежды... Сергей курит, счищает снег с лыж рукавицей... Анна передернула плечами:
- Долго не высидеть, а здесь так хорошо!
На противоположном берегу Оки несколько огней, должно быть, из Поленова... Сквозь трущие и стучащиеся ветви яблонь эти огни мелькают таинственно, приветливо, ласково... Снег занес на террасе следы, покрыл одеяло, которым накрылась Анна, слоем снега... Анна встала, стряхнула снег с него:
- Холодно, холодно, если б ветра не было!.. Долго не высидишь, жалко, так хотелось... Последний вечер, посидеть, поговорить...
Сергей открыл дверь, поставил лыжи в прихожей... Анна прошла в комнату...
- Зажги свечу. Темно. Теперь, когда нет луны, - проговорила Анна, - я понимаю - вчера было прекрасно!
- Ты медленно и спокойно говоришь, мне это нравится... Я...
- Тссс... Тихо. - Анна прижала пальчик к губе. - Помолчи.
В комнате сумерки: Анна затушила свечу... Оконный решетчатый проем светит молочным светом зимних сумерек... Вот печь, которую быстро спроворил Сергей, начала посылать по комнате свои грязно-оранжевые сполохи.
“Кажется, что вошли в комнату какие-то лица... Много лиц... Они о чем-то шепчутся и разговаривают: слышен смех, обрывочные звуки, какие-то непонятные обрывки фраз... Я не знаю: люблю ли я Анну? Но мне хочется все время ее видеть рядом с собой... А как она? Почему сейчас, например, мне чудятся какие-то лица в нашей комнате, когда нас только двое? Может, это Анна разговаривает?.. Со мной, сразу в нескольких лицах, во многих лицах, во множественности своей. Она смотрит на меня с дивана и тихо улыбается... Я вижу это”.
- Анна, я люблю умных женщин, и поэтому всех вас приглашаю к столу, - подытожил свои мысли Сергей.
- А ты не хочешь часть оставить на диване? Кого хочешь посадить с собой?
- Я хочу посадить с собой, прежде всего, любящую Анну!
- Она любит только свою дочь, своего звереныша!
- Посади, что осталась, иначе я погибну от голода!.. Ведь ты умная женщина?
- Что ты! Я самая глупая баба на свете... У меня есть подружки, которым я в подметки не гожусь!
- А я думал, все аспирантки чертовски умны!
- Что ты! У меня есть знакомый, доктор наук, у него настолько изощрен ум, что им он разве что - только столы не опрокидывает! Разве только стулья не сшибает! - поправилась она, хохоча.
Сергей не удержался и тоже рассмеялся, смотрел на Анну, как она закатывалась от смеха, и сам смеялся еще больше, скорее, просто от очень хорошего настроения.
- У тебя самодовольный смех! - Вдруг проговорила, успокоившись, Анна. - При тебе унизили другого мужчину.
- Я только подумал, что мне придется еще полчаса испытывать тебя на интеллектуальность, поскольку я в ее наличии у тебя усомнился, как ты даешь мне аванс! Больше не сомневаюсь!
- И ты поверил, что я - дура? - теперь Анна смеется искренне, заливается буквально смехом, не может остановиться. Сергей, однако, сдержал свой смех, свое желание смеяться. - Как же легко тебя провести будет настоящей дуре! - еле договорила от смеха Анна.
“Вот, теперь она хохочет... Долго хохочет, далеко ли до плача?.. Что она скажет в следующую минуту, что она сделает в следующую секунду?.. Может, все это и есть самое обычное ее движение? Нельзя же стоять на месте, надо что-то делать!.. - мысли Сергея путались, но, наконец, он их оседлал. - Надо торопиться! Вот, она едет за город, вот она бежит на работу, или, например, берет из сада свою дочь... Она просто женщина, с обязательными женскими делами: “Если и не так, то хоть как-нибудь!” - думают они. - Я их понимаю!”
- За эти дни ты ни разу не сел работать... Я тебе помешала?
- Нет, нет...
Убрав со стола, помогая Сергею, Анна загрустила... Что-то в ней или с ней произошло, Сергей не мог понять, и исподтишка наблюдал за ней... Сергею показалось, что все в комнате сместилось, и все предметы, вместо того, чтобы занимать свое собственное место надежно, как-то съехали с него - расположились не на том самом месте, где им надлежит быть, а где-то рядышком, как-то бочком к своему месту... И с Анной произошло что-то такое, сумерки сделали ее неузнаваемой, она как будто занимала сразу два места: то, что слева, на диване, и то, что справа - рядом с тем... То место, где сидит Анна, вдруг наполнилось какой-то мерцающей темнотой и особой значительностью... Будто и ничего более рядом вообще не существовало! Он отметил, как сильно у него стучит сердце... Оно, как пьяное, прыгало в груди, и стучалось в грудную клетку, стучало и било по ребрам... Сергей оторопело сел, не понимая, что за волнение, и с чем его связать! Не с этими же мерцающими в полутьме тенями... Тут он услышал и понял, что, действительно, Анна двигается, а не тени вовсе... Шуршала ее одежда... Анна раздевалась, чтобы лечь спать... Вот так странно и таинственно спадает, видимо, с истины покров...
“Вот, вот она... Правда! - подумалось Сергею. - Да, вот... Сейчас она подняла руки, что-то снимает... - Сергей напрягал зрение, и не смог понять, что там снято... Улыбнулся... - И все же, вот, вот, ясно - ее фосфоресцирующее во тьме тело, лишенное формы: просто пятно, мягко сияющее в темноте - проплыло перед Сергеем, и скрылось под одеялом”.
Сергей подошел к дивану, постоял, сел на край его, подвинул ближе маленький столик с пепельницей и сигаретами, помял сигарету в пальцах, но не закурил... Анна села на диване, и натянула на плечи одеяло, не двигалась более, молчала... Сергей обнял ее за плечо, и прижался щекой к ее щеке... Он почувствовал, как его щеке стало горячо и мокро, понял: Анна плакала молча, не двигаясь, и не выдавая себя:
- Анна! Ты плачешь? - он провел ладонью по ее щеке...
- !!! - Анна промолчала, положила ладонь на его руку и прижала к своему лицу...
- Ты зря это делаешь! - добавил он.
- Подожди! - она углом подушки вытерла слезы.
- Все? - он взял ладонями лицо Анны, и близко, близко заглянул ей в глаза. - Успокойся!
- Мне не нужно успокаиваться, я не расстроена!.. Ты не поймешь, ты не поймешь! - повторила она.
“Истина со слезами на глазах... Когда слезы - это плохо... С другой стороны, слезы надо заслужить... - Нить мыслей снова рвалась в голове Сергея, он делал попытку найти в них связь. - Только когда есть отчаяние, или откровенности нужда... Она может и не знать, почему так получается?.. Но, знает, что так надо, естественно... Все для нее так сложилось - и плохое, и хорошее, что она заплакала... Да. Да... Вот эта мокрая щека и всхлипы так смущают: зовут к состраданию, призывают к жалости, ничего с этим не поделаешь... что-то и во мне стало таять... Как бы не пропасть!”
- Сегодня весь день мои глаза смотрели на тебя, будто для них ничего более примечательного не нашлось!
- Не изощряйся, и так хорошо! - Анна вздохнула глубоко, дыхание ее перехватилось.
- Да-а!
- Надо желать, чтобы всегда было так...
- Да.
- Странно... Ты помнишь? Вчера ты поставил пластинку, подошел ко мне - я стояла и смотрела в окно - и сказал: “Слушай, и представь, что с тобой стою не я!..” А я сказала, что ответила тебе, что ты не угадал?
- Да, помню.
- Почему ты так сказал?
- Я хотел... Думал... что у нас диалог, чтоб снова возник!
- Я подумала, что ты издеваешься!
- Жаль.
- Разве ты не мог себе позволить, со мной, это? Мы мало знакомы, так ведь?
- Так! Что дальше?
- Ты мог бы просто не церемониться со мной.
- Дальше.
- Так все дело в том, что я не могу поверить в то, что ты говоришь, хотя - вполне возможно.
- Почему?
- Если б я услышала, как твоя душа сказала моей: “Я хочу быть с тобой, Анна”, - я бы поверила... Слова одно, а то, что чувство, то - другое уже! К сожалению, проверить, как было на самом деле - нельзя! Вот в чем беда!
- Надо, наверно, всегда верить!
- Попробуй, я посмотрю на тебя тогда!.. Ханжа! - жестоко ответила Анна.
- Анна, не надо так! - горько проговорил он.
- А как надо? Думаешь, я знаю?.. Если б знала, разве я была бы здесь? - она уткнула лицо в подушку...
Плечи ее затряслись... Сергей понял, что она еле сдерживает рыдания...
“Что делать, что делать... Чем дальше, тем холодней и отчужденнее... Что она? Ослепла... Да кто она такая? - Сергей стиснул зубы и сдержался... - Только дотянуть, как обещал... Только оставить все это, не перешагнуть черту нечеловеческого... Снова по мордам... От них... От мелких и трусливых, жалких... Слезы, слезы о другом, о том. Что вне этого дома!”
Последнее соображение особенно разъярило Сергея: “Да как она может, да какое она имеет право так нахально себя вести?.. Ну и что, что женщина!.. Все одно, должна себя держать в руках... Почему только мужчина должен сдерживаться и с него одного спрос?”
Но Сергей сдержался... Правда, он долго молчал, и также долго Анна плакала... Наконец, он сказал:
- Аннушка, дорогая, держи себя в руках!.. Ну! Пожалуйста.
Анна вдруг подхватилась, и разрыдалась уж в полный голос... Одеяло сползло с плеч, открыв грудь, и Сергей аккуратно поправил его, все же был растерян, не знал, что теперь говорить, и что теперь ему с ее слезами делать... Ну, просто не знал, как подступить...
“Ну, Бог ты мой! - думал он. - Сошла с тропки, всего ли чуть-чуть, и - увязла... Как быть? Что сказать?.. Опять же - слова!.. Ну, пусть - наконец - плачет, что в том такого, пусть плачет, хотя и зачем?.. - Сергей задумался над своими соображениями, и не нашел их толковыми. - Нет, чушь!.. Надо сделать так, чтобы она отвлеклась от своих мыслей... Нельзя же стоять у края, и все время смотреть вниз - надо и отойти, а то голова закружится!”
Наконец, Анна, сама собой утихла, плечи перестали трястись, она повернулась, и положила свою голову на плечо Сергея:
- Я устала! Плакать...
Что она могла сказать ему? Чем объяснить свой плач?.. Это касалось только ее, хотя Сергей этому явно поспособствовал... Она не могла объяснить ему, что только сейчас она поняла, как могла хорошо жить - сейчас... Если б тогда, тогда с ним - со своим бывшим мужем - она была доверчивее, причем здесь Сергей?.. Она хорошо понимала, поняла сейчас... Все это время она жила уже без надежды, и без веры... Говорила себе: все так живут, живи, как все, отбрось свои надежды на то, что тебе кто-то может подарить любовь... Теперь она поняла, что тогда надо было ждать, ждать и ждать... Она жалела себя слабую, оттого и плакала, это были слезы о себе самой, сожаление о том, что сама отняла, сама!.. Сама лишила себя счастья, не поверив в него, в свое!.. При чем здесь Сергей?.. Она увидела в нем стремление любить, но что она могла ответить, если сейчас она растерялась перед лицом этой необходимости для Сергея... Чем она могла ответить? Только слезами сожаления: если б надеялась - смогла бы ответить... Что ей сказать Сергею?
Наступила для Сергея гнетущая тишина.
“Ничего не могу понять! Все должно было быть иначе... - У него тоскливо защемило сердце. - Все напрасно, это, должно быть, последняя встреча... Какие-то неведомые силы не хотят, не помогают, а препятствуют и начинают рвать их отношения... Что-то пошло чужое, постороннее и холодное”... Сергей передернул плечами, как в ознобе.
- Я хочу, чтобы ты мне что-нибудь сказала... - без надежды попросил Сергей.
- Зачем?
- Что-то произошло, и я не пойму...
- Ты славный малый! Не сердись на меня... - она провела ладонью по его щеке.
- Приезжай сюда чаще!
- Привлекаешь? Тянешь?
- Иначе не могу... Подсказываю тебе, чтобы нам чаще видеться... Я говорю об этом искренне...
- Послушай! Ты меня убиваешь! Об этом не надо говорить...
- Почему?
- Мне неприятно.
- Я тебя не понимаю.
- Не надо... Когда-нибудь приеду, и, наверно, расскажу... А, может, и не расскажу... - Анна вздохнула.
“Что же произошло? Сидим рядом... Обнимаю ее, сидим так близко, что разделить невозможно: одно целое... Или это только мое воображение, иллюзия близости? Ее голова на моем плече. Ничего не понимаю. Когда это чужое случилось, не сейчас же оно родилось: не с чего! Вчера? Позавчера? В дороге? Или она ехала и уже знала?.. Но, как она могла знать?.. Значит, ехала совсем без надежд - просто ехала...”
- Я тебя не понимаю... - У Сергея словно замкнулось что-то, и он не мог выбраться из этого бесконечного круга.
- Что здесь понимать? - она подняла голову с его плеча и посмотрела ему в лицо.
- Ты, когда ехала сюда, об этом не думала?
- О чем?
- Анна, ты все прекрасно понимаешь!
- Объясни, если можешь!
- Ты думала, - Сергей передохнул воздух, - что приедешь еще раз?
- Нет!
- Значит, я оказался прав, предполагал и думал, что смогу тебя с этой проклятой точки сдвинуть...
- Ты так настаивал, и я поехала, уступила тебе...
- Так мало?.. И так все просто?
- А как ты думал? Или полагал, что приеду, и сразу брошусь тебе на шею?
- Не надо, прекратим разговор... Мне жаль...
- А как ты думал?
- Анна, дорогая, не надо, не торопись говорить, ты сама не знаешь, что сейчас творишь...
- Я только сейчас поняла, что за все время ни разу не вспомнила о делах, об отце, о доме, не думала о дочери... Просто удивлена, как тебе это удалось? Как тебе удалось сбросить этот груз с меня?.. Ну ладно, Сереженька!.. Все хорошо, не дуйся!
- Как это все странно, - тихо ответил он.
За окном вечер, нет, ночь. Снова вышла луна... От ветра качаются деревья, и стучат друг по другу ветвями... Воет ветер и в трубе, гудит пламя в печи, огонь раскидал своих друзей: оранжевые блики - лица по всей комнате, через приоткрытую дверцу... Живое наполнение каждой минуты, и сок, и кровь слов и чувств... Они сидят вдвоем и слушают наполненную звуками колышущуюся тьму...
- Ты меня просто разыгрываешь... - тоска послышалась в голосе Сергея.
- Ничуть! Расскажи мне что-нибудь!
- Мне хочется молчать, о других мне не хочется говорить. Это совсем не то, что я хочу.
- Что ты хочешь?
- Сидеть с тобой рядом, смотреть в глаза и просто молчать...
- Ты меня убиваешь! - голос ее дрогнул. - Не надо об этом... Поздно... Давай спать...
Анна тихо раздевается в углу, слышно, как она легла, немного поворочалась и затихла... Сергей долго лежал с открытыми глазами, они во тьме видели только лицо Анны, которое то расплывалось, то снова становилось нормальным... Потом снова расплывалось... Ему казалось, что она над ним наклонилась и улыбается... Приснился ему сон: какое-то быстрое движение, распахивается дверь на улицу. Снег вместе с порывом ветра влетает в комнату, и, не находя опоры в комнатном воздухе, медленно падает на пол... Анна, открытая и белая, медленно приближается к нему, сказав: холод в комнате, чтоб долго не вставать - ныряет к нему под одеяло, припав ледяным телом...
***
Они подошли к автостанции. В автобус торопливо залезают пассажиры: очень морозно на улице - “там теплее”... Подниматься надо и Анне - она уезжает, Сергей остается...
- Анна, дорогая!
- Не надо, не надо ничего говорить. - Она пальцами прикрывает Сергею губы, на глаза у нее наворачиваются слезы...
- Анна, мы непременно увидимся?
- Анна уезжает, - проговорила она.
Она уже заняла свое место в автобусе у окна... Смотрит на Сергея... Моргает, платочком вытирает уголки глаз... Потом пишет пальцем на стекле: “Нет!”
Они долго стоят молча, пока автобус не трогается, и не уходит. Сергей проводил глазами, как скрылся он за мостом...
“Не вижу Тарусы!.. - промелькнуло у него бессвязно в голове. - Да, да... Да!”
По мере того, как автобус удалялся, где-то в груди Сергея, будто что натягивалось, и напрягалось, как струны... Только край автобуса скрылся за поворотом, как что-то внутри у него оборвалось, и разлилась такая смертная тоска, что он задохнулся от отчаяния... Да... Он буквально почувствовал себя брошенным... Брошенным на той дороге, где ходят люди... На ней он никому не нужен... Не нужен... Те струны, что оборвались в нем, как он и сам их назвал, переплелись и перепутались, и он уже не мог отдавать себе отчета в том, что там происходит... Что откуда начинается, и где что кончается... Бессмысленность всего вокруг показалась ему устрашающей... Он обхватил голову руками, словно собираясь сдержать этот беснующийся поток прорвавшихся, неудержимых и бессвязных мыслей и представлений о мире.
Поднявшись снова на Воскресенскую горку, он даже не знал, когда к нему пришло это решение: тогда ли, когда вошел в комнату и увидел тот милый беспорядок, который с собой принесла Анна, или, когда он оглянулся на гору, и одним взглядом окинул Тарусу...
- Еду!.. Еду!.. Еду сейчас же, ни минуты!
Он заторопился... Собрал вещи, навязал узлы с красками и книгами... Холсты упаковал в две связки... Зашел к хозяйке и долго и смутно объяснял причину внезапного переезда в город... Она попросила написать ей, как приедет: уж больно, мол, привыкла, и грустно так вот просто, сразу расстаться... Она стояла у калитки и долго смотрела вслед, сокрушенно качая головой, когда он отправился к автостанции...
Сергей оглянулся, еще раз оглянуться позволил себе, чтобы запомнить, чтобы “запомнить глазами” дом, в котором жил два года, хозяйку - словно приписанную к нему, свою обретенную тоску, и, совершенно без мыслей, с пустой головой - только там, внутри ощущение беспокойства, смешанного с чувством страха за то, что было как-то не так - торопливо зашагал вниз с Воскресенской горки к автостанции.
Он прощался не с Тарусой, а с надеждой, которую туда привез, и которую в себе пытался таким образом сохранить... Но вот и она разрушена, потеряна... Теперь нечего было здесь пестовать и охранять... Он - “освободился”... Теперь домой... Домой...

***
Прошло с той поры, как Сергей вернулся домой из Тарусы, две недели... Он только что после суетливого дня вернулся в квартиру, погруженный в заботы прошедшего дня, сомнамбулически приготовил себе ужин, как раздался телефонный звонок... Сергей медленно, телефон некоторое время надрывался, требуя снять трубку, взял щепотку соли, посолил яйцо, и, только после этого нашел нужным ответить на требовательный зов...
ОН. Да-а?
ОНА. Это вы?
ОН. Я вас узнал... Так поздно мне никто не звонит... У нас все спят... Только услышал звонок, и понял, это вы!
ОНА. С каких пор вы говорите мне “вы”?
ОН. Пожалуйста... Анна!
ОНА. Ну и что?
ОН. У меня сейчас выставка!
ОНА. (подумав) При чем здесь выставка?
ОН. (рассудительно) Дело в том, что я ответственный... за ее организацию...
ОНА. (не понимая) Что за выставка?.. (удивленно) Ничего не понимаю!
ОН. В издательстве: “Книга за пять лет”!
ОНА. Какая-то чушь!
ОН. (помолчал, не нашел, что ответить) !!!
ОНА. Я вас люблю!
ОН. !!!
ОНА. Я вас люблю, я соскучилась... Когда я звоню, этот молодой человек или пьет, или что-нибудь жует! (раздраженно)
ОН. (рассудительно) Да!.. Я встал из-за стола: у меня в руке недоеденное яйцо, и в нем чайная ложка...
ОНА. В таком случае доедайте свое яйцо! (зло)
ОН. (несколько растерянно, не то - рассеянно) Не обижайтесь... Я не это хотел сказать...
ОНА. Начинаете удивляться?
ОН. Как мы странно говорим!!!
ОНА. Почему?
ОН. (промолчал) !!!
ОНА. Я вас люблю, я соскучилась...
ОН. Странно, я не привык так разговаривать с женщиной...
ОНА. Как?
ОН. (растерянно) Я так не умею...
ОНА. Я вас люблю!.. Я вас очень люблю! (горячо) Вы слышите меня?
ОН. (пробормотал) Конечно...
ОНА. Я соскучилась и хочу вас видеть!
ОН. Хорошо.
ОНА. Когда я говорю, что хочу вас видеть... значит, что я не хочу вас видеть... (ее голос дрогнул)
ОН. Как мало вам надо! (он начинает понимать ее)
ОНА. Да... Я вас люблю, и, если иногда вас увижу, я буду счастлива...
ОН. Хорошо...
ОНА. Оо-оо!.. Я знаю, почему вы так говорите... Я поняла по интонации. (Анна вздохнула)
ОН. Почему?
ОНА. Вы никогда не любили, и поэтому не можете меня понять... Вы не можете понять... Как мне... Ужасно!.. (растерянно добавила) В моем положении!... (у нее перехватило дыхание)
ОН. Но вы так странно со мной разговариваете... Я не могу вам поверить...
ОНА. Если человек любит, он может позволить себе любые слова. Он это заслужил... Вы позволите мне так “безобразно” с вами разговаривать?
ОН. Я вам завидую, а вы хотите... вызвать жалость к себе!
ОНА. Почему вы мне завидуете?
ОН. Я несчастней вдвойне против вас: вы несчастны от неразделенной любви, я - от ее отсутствия вообще, от пустоты в себе...
ОНА. Не завидуйте!
ОН. Завидую!.. Вы с любовью, я - с пустотой!.. У вас хоть это есть, у меня, к сожалению, ничего...
ОНА. Я вас люблю!.. Вы понимаете?.. Я вас очень люблю!
ОН. Я...
ОНА. (перебивая) Не мешайте мне это произносить... Я - вас люблю... Что я могу с собой сделать?
ОН. Анна, послушайте!
ОНА. Да! Я вся внимание... Что вы мне можете сказать?
ОН. Я вам позвоню...
ОНА. Я вас люблю... Слышите?! Меня не интересует, когда вы позвоните... Но я вас люблю!.. (и спокойно добавила) И иногда хочу видеть...
ОН. Анна, послушайте...
ОНА. Да...
ОН. Я завтра закончу с выставкой...
ОНА. К черту выставку!
ОН. Похоже, что вы меня, Анна, так же сильно и ненавидите!
ОНА. Я вас люблю!.. Я хочу вас видеть... Почему вы мне не звоните?
ОН. Я был занят... Мы скоро увидимся...
ОНА. Опять скоро?
ОН. Послушайте... (Сергей хотел что-то сказать еще, но передумал.)
ОНА. Да. Когда же?
ОН. Не во вторник, и не в пятницу - я занят, значит: среда или четверг... Я вам позвоню...
ОНА. Я хочу вас видеть... Если вы будете звонить и не застанете меня, то передайте, откуда звонили, и что это вы!.. Из Тарусы, или из дома!
ОН. Хорошо...
ОНА. Идите и доедайте ваше яйцо!.. И, чтоб вам им подавиться...
ОН. Прощай...
Сергей аккуратно повесил трубку на рычаг... Долго сидел, и, как ему показалось: ни о чем не думал... Постепенно внутри боль успокоилась... Вздохнув, просто так, передохнув воздух, он продолжал сидеть, ни о чем не думая...
Ночью ему приснился сон: дверь с улицы распахнулась, с порывом морозного воздуха влетели снежные хлопья... Не находя упругой опоры, они, тихо плавая, опускались на пол, и все падали, падали - нескончаемо долго... Из снега соткалось холодное и обнаженное женское тело, оно нырнуло к нему под одеяло и обожгло льдом...

Февраль 1964. Таруса

Юрий Кувалдин

ЗВЕЗДА РУССКОГО АВАНГАРДА
ИГОРЬ СНЕГУР

эссе

Нужно впечатать в сознание людей имя художника Игоря Снегура. Для этого стоит походить ночью по старому Арбату, или лучше прокатиться по этой улице на лошади. В наше время все это возможно. Из разнородных столкновений фигур и красок Снегура рождается необычайно многозначная материя его произведений, замешанная на дрожжах вымысла.
Художество для Игоря Снегура, как я это понимаю и как вынес из разговоров с ним, является, прежде всего, формой переложения души в знаки, которые запечатлеваются в метафизической бессмертной Божественной программе. Это и есть бессмертие души. Биологическое бессмертие невозможно и бессмысленно. Зачем воскрешать какого-нибудь пьяного и рваного бомжа, который и так за свои пятьдесят лет всем надоел и закоптил белый свет, а ему еще новую жизнь подавать?! Тело является, на мой взгляд, всего лишь компьютером, сошедшим с конвейера. Большинство людей так пустыми компьютерами и остаются, или загружаются сущей чепухой - чернушкой с порнушкой. И лишь персонифицированные, вышедшие из социума, сидящие на облаке (над схваткой) единицы, загруженные Босхом и Малевичем, к примеру, начинают сами создавать свою реальность, которая переходя в метафизическое пространство, занимает там почетное место между бессмертными Кандинским и Рублевым. Но и эта высокая цель, предельно высоко поставленная планка, на мой взгляд, не самоцель для Снегура, а способ выхода к людям, установления контактов с окружающими, иначе зачем нужно свои мысли и чувства - подлинные и мнимые - предавать холсту, объективировать, ведь это можно переварить в себе самом.
Игорь Григорьевич Снегур родился в Москве в 1935 году. Окончил факультет графики полиграфического института. Участник первых выставок абстракционистов в Москве 1958-60 годах в студии Э.М.Белютина. В 1975 еще больше прославился, когда его работы были представлены на знаменитом вернисаже авангардистов в павильоне "Пчеловодство" на ВДНХ. Работал в кино, книге, театре, плакате. Организатор известной группы "20 московских художников", ежегодные выставки которой проходили на Малой Грузинской в Москве в 1978-88 гг. В общей сложности участвовал в 50 выставках. Теперь его произведения "разлетелись" по коллекциям всего мира и "долетели" даже до Национальной Галереи Сан-Хосе в Коста-Рике. В общей сложности около 1000 живописных и графических работ Снегура находятся в различных собраниях. Член международного художественного фонда.
Мой любимый Ницше в свое время подчеркнул трагический аспект коллизии творчества: его художник - несчастный человек, носящий в душе тяжкие муки, переносимые им на холст с таким мастерством, что крики и стоны, прорываясь через краски, звучат дивной музыкой. Художник у Ницше - прозорлив. Поднимаясь над обыденной жизнью, он проникает в сокровенные тайны бытия. Познав эти тайны, страдает от бессилия своих пророчеств. Поэтому его чело омрачено мировой скорбью.
Одни предметы могут иметь различные свойства, другие, наоборот, обуславливают сущность предмета. Эта проблема соседствует с проблемой визуальности. В своих картинах Игорь Снегур составляет некую архитектонику композиции из различных элементов. Он идет от объекта, который остается за кадром, к архитектонике, как, например, Сезанн из бутылки сделал цилиндр. Снегур, в сущности, использует самые простые формы.
Я сидел за огромным столом в мастерской Игоря Снегура в арбатском переулке и любовался его картинами. Вот "Два треугольника и овалы", вот "Мерцающее синее", а вот и "Цветовой узел"... Снегур, как истинный рецептуалист, творя, созидает и, созидая, творит в режиме ТРИКУПа (ТРИединого КУльтурного Продукта) - единой демонстрации: порождения КУльтурного Продукта (художественного произведения) - самого КУльтурного Продукта (непременно - высочайшего качества!) - демонстрации КУльтурного Продукта. Демонстрация демонстрации - вторая рефлексия творческого процесса Игоря Снегура.
Одна картина, на стене слева от входа в мастерскую, сильно вытянута по горизонтали и отдаленно напоминала "Гернику" Пикассо. Но исполнение было исключительно Снегуровское: точность линий, уверенные стыки, выверенный мягкий колорит. И сам Игорь Снегур мягок, интеллигентен, артистичен. Артист Театра на Таганке Дмитрий Межевич сидел рядом с ним и пел под семиструнную, как у Аполлона Григорьева, гитару "Цыганскую венгерку":

Басан, басан, басана,
Басаната, басаната!
Ты другому отдана
Без возврата, без возврата!

Слава Лён, видя, что я не могу оторвать глаз от картин Снегура, сказал: "Свобода творчества и подлинное мастерство приходят на основе точного знания". Я согласился со Славой Лёном и подумал о том, что настоящие художники всегда искали наиболее выразительные композиционные схемы. Первая простая форма, которую можно обнаружить в работах Снегура - это круг, или кольцо. Многие спрашивают, что такое бесконечность? Они никак не могут понять, что это такое, как это - нет конца?! И смотрят обычно в ночное звездное небо, проводя вглубь какую-то прямую воображаемую линию. И дивятся понимаемой ими по-своему бесконечности. А бесконечность - очень простая вещь. Бесконечность - это то, что не имеет конца, то есть - кольцо. У кольца, известно, нет конца. Другая простая форма - квадрат. Конечно, мы обнаружим и треугольник, и овал почти в форме эллипса. Наверное, и сейчас, и много лет назад были люди, которые изображали треугольники и квадраты, овалы и другие геометрические фигуры разноцветными красками, но эти люди никем не стали, отошли в мир иной безвестными, не оставив никакого следа.
Не секрет, что простой посетитель художественной выставки у нас, как правило, ориентируется на известные имена. Чтобы стать известным, как Игорь Снегур, к примеру, художнику требуется полжизни работать на имя, чтобы потом имя работало на него. Вот тут и возникает определенное противоречие. Без имени даже талантливую вещь продвинуть очень трудно. Прежде по-настоящему талантливое произведение раскручивалось достаточно быстро, тем более, в таком закрытом обществе, каковым было наше советское, в котором на абстракцию как таковую был наложен запрет. Поэтому легко путалось собственно художество с политическим манифестом. Все, что шло против КПСС (читай - против всей власти в СССР), вызывало пристальный интерес у зрителей и, соответственно, у КГБ. А раз КГБ заинтересовался, стало быть, произведению обеспечена известность. С падением СССР (теперь уже ясно, что страна, построенная на запрете свободного творчества, обречена на гибель) умерло и политическое искусство. Кто теперь вспомнит тех художников, которые попали под бульдозер и с которыми носился известный коллекционер Александр Глезер?
Раскодирование абстрактных композиций не вызывает затруднений у квалифицированного знатока искусства, причем любящего и понимающего авангард, все усилия он тратит на осознание образной системы той или иной картины, на уяснение его идеи и своего собственного отношения к ней. Однако большинство людей не владеют навыком абстрагирования в достаточной степени, поэтому для них преобразование художественных знаков в понятные образы ("Избушка слева, церквушка справа. Церквушка слева, избушка справа", - как говорил Эдуард Дробицкий, художник и острослов) - довольно трудоемкая операция, которая часто затмевает все остальные действия, и понимание какой-нибудь абстрактной картины, таким образом, превращается в простое "смотрение", а не становится общением с автором произведения. Полноценное восприятие художественного произведения не исчерпывается его пониманием. Оно представляет собой сложный процесс, который непременно включает возникновение того или иного отношения к самому произведению.Главное в этом деле есть художественный вкус, способность с ходу отличать шедевр от ширпотреба.
Чтобы стать кем-то, нужно обнаружить себя в метафизическом мире. Пока ты неизвестен, ты не существуешь. А как стать известным? Очень просто, нужно пожертвовать жизнью ради искусства, иными словами, писать новую картину, когда друзья идут в ресторан. Жизнь нужно положить на алтарь искусства. То, что прочим людям кажется главным: взаимоотношения с родными, близкими, воспитание детей, подбор и расстановка все новых и новых жен, положение на службе, радости жизни - все второстепенно по отношению к искусству.
Я слушал Дмитрия Межевича, певшего в этот момент Утесовский "Теплоход", и продолжал рассматривать, углубляясь, картины Снегура. Все стены немаленькой мастерской были завешаны картинами. Вот "Далекого свет", вот "Вибрации с красным квадратом", а вот и "Диагонали транзиты"...
Иногда посмотришь в окно и думаешь, что может быть тоскливее декабрьского дождя в Москве: мокро, грязно, холодно, а нет... Наплывают треугольники и круги с картин Снегура, а потом вдруг из круга появляется лицо Хрущева. По московской улице идет художник-абстракционист, а за ним два реалиста в штатском.
Был тогда такой деятель - Леонид Федорович Ильичев, главный редактор "Известий" до Аджубея. "Хрущевский" период работы Ильичева врезался в память современников ревизией изобразительного искусства, организованной в 1962 году на выставке МОСХа в Манеже. Разгром, устроенный Хрущевым художникам-абстракционистам с подачи Леонида Федоровича, очевидно, представлялся последнему вполне логичным, ибо сам он был поклонником классического реалистического искусства и даже собрал личную коллекцию произведений русских мастеров прошлого - Крамского, Шишкина, Куинджи, Айвазовского, Левитана... Между тем, по воспоминаниям людей, работавших и знакомых с Ильичевым, был Леонид Федорович человеком незлобивым, вполне коммуникабельным, а в личной жизни попросту несчастным, пережившим смерть близких, в том числе сына, несостоявшегося художника. Под занавес своей долгой жизни Ильичев безвозмездно передал свою знаменитую коллекцию живописи родному городу Краснодару.
Реализм мною понимался тогда, как подавление свободы советским государством. В ту пору быть абстракционистом значило противостоять режиму, быть антисоветчиком. Это вдохновляло. Потому что располагало к свободе. Ты пишешь только то, что ты можешь написать, и хочешь это сделать. А в искусстве искренность, пожалуй, едва ли не самое важное качество. Я бы вручил Игорю Снегуру персональную премию Хрущева - "Старый АБСТРАКЦИОНИСТ".
Как Мандельштам писал в тридцать седьмом:

Люблю морозное дыханье
И пара зимнего признанье:
Я - это явь; явь - это явь...

И мальчик, красный, как фонарик,
Своих салазок государик
И заправила, мчится вплавь.

И я - в размолвке с миром, с волей -
Заразе саночек мирволю -
В сребристых скобках, в бахромах -

И век бы падал векши легче,
И легче векши в мягкой речке -
Полнеба в валенках, в ногах...

Я перевел взгляд на картину "Фрактала", затем сосредоточенно изучил "Модуль один, два", а следом и "Модуль три, четыре"... Игорь Снегур центрирует свое мышление и деятельность на художественном процессе, а не на художественном произведении (которое - в пределе - может быть нулевым, как "Чёрный квадрат" Малевича). В иерархию художественного процесса Снегура входят: 1) личное (или групповое) созидание и демонстрация художественного произведения (ТРИКУПа); 2) авторские рефлексия и текстовое сопровождение художественного произведения: от мастерской - через галерею - в мировой Музей; 3) авторское помещение и отслеживание движения художественного произведения в мировом культурно-историческом процессе. Снегур ни с кем не советуется, никому не подчиняется. Он сам себе и генерал и солдат. Ибо он помнит, что основа искусства - свобода.
Запомнилась недавняя совместная выставка "Объект и его двойник". Объекты из оптического стекла Ольги Победовой отражались в картинах Игоря Снегура. Материя Снегура состоит из бесчисленных элементов, каждому из которых присуще особое качество. А движение материи есть результат столкновения этих разнородных элементов. Своими работами Снегур нам постоянно говорит, что он занят исключительно визуализацией несуществующего.
Художник не занимает никаких служебных должностей, он может работать, скажем, пожарником ради куска хлеба, но он не входит в пирамиду социума. А тот, кто сразу изготавливает что-то на продажу, по части художеств числиться не может. Даже если он работает секретарем союза художников, художником его назвать нельзя. В художники идет не подвластный воле человека и общества отбор, так сказать, в этом случае действуют объективные законы, или, другими словами, осуществляет отбор сам Господь Бог. Художник творит вне социума, сидя на облаке, поэтому и говорят о настоящих художниках, что они не от мира сего.
В связке с Хрущевым ходит такой анекдот. Ленин и Луначарский на выставке художников-футуристов в Манеже.
- Ничего не понимаю! - говорит Ленин.
- Ничего не понимаю! - говорит Луначарский.
Это были последние советские вожди, которые ничего не понимали в искусстве.
Вот мой взгляд остановился на картине "Арт-пульсар", помедлил, затем перешел на "Три-аморф", и наконец на "Триколор"... Эллипс есть тоже знак бесконечности, в равной степени к которому принадлежит кольцо и колесо. В этой части есть бытие, жизнь, и есть бессмертие (смерть биологическая). Эллипс имиджа великих художников вращается в рамке бесконечности. Мы стремимся от рождения к смерти. Спасение души возможно только для тех, кто рецептуально предан искусству, кто запечатлевает себя в Слове. И картина запечатлевается в Слове. Иначе бы в писании писали: запечатлел себя в картине. Нет. Картина вторично по отношению к Слову, к Знаку. Для непонимающих знак создали еще в древности картину - икону. Для поклонения и целования.
Рецептуальное искусство Игоря Снегура - холическое искусство: его художественное произведение - новый синкрет: в нем присутствует единораздельная целостность полистилистического единства онтологически единой художественно-научно-религиозной картины мира. Знак предназначен для умных, для людей становления, если вспомнить гениального Ницше. Он еще говорил о вечном возвращении и вечном становлении. Все появились на свет из одного и того же места, и по одной и той же божественной причине. Но пройти свой участок линии эллипса с полной самоотдачей, то есть с воплощением в знаке, удается единицам. Эти единицы суть составляют род бессмертных. Там - Яхве, Христос, Достоевский, Босх, Малевич... Ряд, я полагаю, понятен.
Игорь Снегур живет в метафизическом мире, отдалясь от тела земного.
Как писатель, я знаю, что реальность бесследно исчезает с лица земли, Знак остается. Реальность мне всегда представлялась нереальной. Мне казалось необходимым подать событие так, как я его видел, а это редко совпадало с более объективным взглядом на происшедшее. Мне хотелось, чтобы реально имевшее место сложилось в стройный рассказ, и я тут же выстраивал его. Самое интересное: я сам проникаюсь искренней верой в истинность того, что увидел, и меня не на шутку удивляет, когда я слышу, что другим случившееся запомнилось иначе. Да и спустя время моя приукрашенная версия, то есть художественная версия событий сохраняет реальность - пусть лишь для меня одного. Так и в изобразительном искусстве. Я хотел сказать в "живописи", но передумал, поскольку живописью занимается фотоаппарат, и те бездарные, которые не понимают, что такое бессмертие в знаке. Нам, приученным к искусству-отражению, пора переучиваться: искусство - не отражение, а создание своего, доселе не бывшего мира, углубление, достигаемое отстранением, уходом, изоляцией, сосредоточением, отказом, экзистированием. Не от мира к сознанию - от сознания в недра мира. Не изображение вещей - живописание идей.
Каждую картину Снегура можно выразить метафорой Мандельштама:

Она еще не родилась,
Она и музыка и слово,
И потому всего живого
Ненарушаемая связь.

Спокойно дышат моря груди,
Но, как безумный, светел день,
И пены бледная сирень
В черно-лазоревом сосуде.

Да обретут мои уста
Первоначальную немоту,
Как кристаллическую ноту,
Что от рождения чиста!

Останься пеной, Афродита,
И слово в музыку вернись,
И сердце сердца устыдись,
С первоосновой жизни слито!

У Снегура геометрические фигуры, написанные чистыми красками, имеют свою душу. Только предоставив краскам и формам свободу, художник обеспечивает полный контакт с душой. Конечно, эта идея была не нова, но, тем не менее, Снегур работал над языком фигур и становился известным... Для ясности скажу так: стать известным, значит стать бессмертным. Снегура называли по-разному: и абстракционистом, и абсурдистом, и постмодернистом. Но ни одно из данных определений-клише не исчерпывает личности, судьбы и творчества Игоря Снегура. Хотя в последнее время имя художника упоминается довольно часто, это, безусловно, отрадное явление ничего не меняет в понимании того, чем же на самом деле занимается Игорь Снегур. Пишет свои концептуальные полотна? Создает свой творческий недоступный стороннему наблюдателю мир? Глумится над тупым обывателем?
А в наши дни даже викторины по абстракционизму проводятся. Например, спрашивают: "Когда Хрущев нещадно ругал работы так называемых "абстракционистов" и говорил, что коммунисты не приемлют подобного искусства, на защиту модернистов встал Эрнст Неизвестный, заметив, что итальянские и испанские коммунисты не против подобного направления в искусстве. Какие две фамилии привел в доказательство своей правоты скульптор?"
Ответ: "Пабло Пикассо и Ренато Гуттузо".
Снегур отрицает копирование действительности. Его композиции подобно стволу дерева, органически связывают корни и ветви изобразительной формы, соподчиняют ее элементы друг другу и целому. Изображать по Снегуру - значит устанавливать отношения между частями, связывать их в единое целое и обобщать.
Его творчество есть полнокровная пульсация знака, в котором зашифрована радость человека, прекратившего копировать живую природу. Это не просто бунт против академиков, это другая реальность. Над этим я много думаю. Над этим мы работаем со Славой Лёном. Искусство третьего тысячелетия - Рецептуализм. И по заповедям Божьим и по рецептам художников будет жить человек. Законы лежат не в природе, а в сознании человека. Хотя здесь и нет противоречия, если помыслить человека полноправным членом природы, частью природы, самой природой. Исходя из этого, художник, как сама Природа, создает новые формы в виде произведений искусства. Подходить к пониманию рецептуализма, к постижению его законов тут нужно с той стороны, с которой видно, что это - законы пространственные, но которые расположены не в пространстве, а в сознании художника.
В каждой новой вещи Игорь Снегур стремится к постоянному восхождению по ступеням художественного мастерства. То есть очень серьезно работает над формой, поскольку форма и есть содержание. Снегур всегда помнит, что форма должна становится все более выразительной и простой, несмотря на то, что одновременно должна постоянно углубляться. Вообще, в стиле художника есть оптический обман для зрителя. Простота достигается через сложность. Малевич кому-то говорил, что писать нужно сложными цветами, с оттенками и переливами, как он писал свой "Черный квадрат", в котором, если хорошенько присмотреться, можно заметить и оттенки, и переливы, и даже всю живопись мира, только в этом случае можно добиться простоты. Вот на таких парадоксах зиждется работа Игоря Снегура над формой в своих картинах.
Дмитрий Межевич провел пальцами про струнам и запел "Охотный ряд" Юрия Визбора:

Нажми, водитель, тормоз, наконец,
Ты нас тиранил три часа подряд.
"Слезайте, граждане, приехали, конец -
Охотный ряд, Охотный ряд".

Когда-то здесь горланили купцы,
Москву будила зимняя заря,
И над сугробами звенели бубенцы -
Охотный ряд, Охотный ряд.

Здесь бродит запад, гидов теребя,
На "Метрополь" колхозники глядят,
Как неохота уезжать мне от тебя -
Охотный ряд, Охотный ряд.

Вот дымный берег юности моей,
И гавань встреч, и порт ночных утрат,
Вот перекресток ста пятнадцати морей,
Охотный ряд, Охотный ряд.

Нажми, водитель, тормоз наконец,
Ты нас тиранил три часа подряд.
"Слезайте, граждане, приехали, конец -
Охотный ряд, Охотный ряд".

Я полностью даю эту песню, потому что жил в ту пору за китай-городской стеной в "Славянском базаре" и "Метрополь" видел из окна. И обожал абстакционизм. Потому что он был поперк власти. И я писал поперек. И вырос на самиздате. Официальное искусство считалось чем-то неприличным. Я дружил с поэтом Аркадием Штейнбергом и через него и его сына Эдика, художника, познакомился с русским авангардом в начале шестидесятых годов через коллекцию Костаки.
В конце 2006 года в Галерее А-3 с большим успехом прошла яркая и оригинальная выставка "Ре-цепт Триумвират: Снегур-Копачев-Трифонов". Писатель Игорь Шевелев ("Российская газета" вторник 26 декабря 2006 №291(4257) соединил эту акцию с выставкой Павла Филонова. В статье "От Филонова до рецептуализма" Игорь Шевелев писал: "В Музее личных коллекций ГМИИ им. Пушкина на Волхонке развернута грандиозная выставка Павла Филонова (1882/1883 -1941)... полторы сотни живописных и графических работ дают возможность максимально полно оценить все периоды творчества мастера, считающегося наряду с Казимиром Малевичем и Василием Кандинским одним из столпов русского авангарда... Своеобразной рифмой к явлению Филонова на Волхонке можно считать выставку живописи в арбатской галерее А-3. Три художника - Игорь Снегур (род. в 1935), Виталий Копачев (род. в 1963) и Александр Трифонов (род, в 1975) - представляют собой, как сказано в пресс-релизе, "три поколения авангардистов". А название выставки "Ре-цепт триумвират" отсылает к "последнему писку" отечественного концептуализма - рецептуализму, течению, разрабатываемому, в частности, поэтом и культурологом Славой Лёном и активно представляемому в материалах журнала "Наша улица". Рецептуализм - это откровенное стилевое использование всех возможных языков и направлений того или иного вида искусства в одном произведении. Это некий новый уровень постмодернизма, при котором, впрочем, как и всегда, главным является талант художника. Нелишне указать, что Игорь Снегур участвовал в конце 1950-х годов в первых выставках абстракционистов группы Элия Белютина, разгромленных Хрущевым в Манеже. Что Виталий Копачев - с конца 1980-х директор галереи А-3 в Староконшшенном переулке, автор многих художественных проектов, подчеркивающих разнообразие художественного языка. А самый молодой из трех - Александр Трифонов с конца 1990-х участвует во множестве выставок и аукционов в Москве, Нью-Йорке, Париже и других городах России и мира. Увидеть их работы вместе - это значит понять что-то новое в сочетании стилей".
Я рассматривал картины Снегура "Бабочка", "Тау-рефлексия", "Визуализация" и старался понять, как он нашел себя, свое направление в искусстве? Полагаю, что не сразу, конечно. Вначале и я относился к абстракции не очень серьезно - кубики, квадратики, что в них?! К пониманию абстракции Снегур пришел, думаю, через русский авангард, прежде всего через супрематизм Казимира Малевича. На мой взгляд, в этом есть что-то религиозное. Пространственные геометрические структуры звезды русского авангарда Игоря Снегура я бы сравнил со старой катакомбной стенописью и, конечно, с иконописью.
Моя маленькая заслуга состоит в том, что я повернул своего сына Александра Трифонова к русскому авангарду. Валерий Золотухин по этому поводу вспоминал: "На премьере спектакля "До и после" ко мне за кулисы зашел молодой человек и передал нечто плоское, крупное, обернутое в бумагу и аккуратно перевязанное. В нетерпении развязав и вспоров бумагу, защищавшую это нечто от мартовской сырости, я обнаружил холст с изображением черного квадрата с пьяной перед ним бутылкой, готовой растечься, развинтиться, пуститься в пляс, - дразнящую черную строгость своей вихляющей сутью. Я обомлел. По спине пробежал холодок совпадения. Я только что вышел из этого квадрата на сцене Театра на Таганке. Не смея отвести глаз от холста, боковым зрением я видел свое отражение в зеркале гримерки - лицо в белилах, намалеванные на нем огромные, черные клоунские очки, рыжий огненный парик, фрак и бабочка лауреата Нобелевской премии Иосифа Бродского, в руках этого господина холст. На холсте оклик Малевича в интерпретации Александра Трифонова. "Ни хрена себе!" - сказал я себе. С ума бы не спятить".
Внутренняя концепция произведений Игоря Снегура строится на синтезе мистических идей русского символизма десятых годов и пластических решений супрематизма Казимира Малевича. Картины Игоря Снегура - это приближение к музыке посредством чисто живописных настроений. Но у Снегура, кроме того, имеет место органический сплав выверенного колорита и величественно-строгих, весьма подвижных форм, лишенных акцидентальных подробностей. И в этом ирреальном мире сначала слышатся тревожные звуки скрипки Татьяны Гринденко, а потом под эту музыку звучит трагический голос Осипа Мандельштама:

Разрывы круглых бухт, и хрящ, и синева,
И парус медленный, что облаком продолжен, -
Я с вами разлучен, вас оценив едва:
Длинней органных фуг - горька морей трава...

Игорь Снегур исповедует принцип нелинейности искусства - одновременного присутствия в художественном произведении-синкрете диахронически разных рядов (развития) культуры. Снегур работает по законам внутреннего сцепления и вращения, исключающего понятия "верха", "низа", "левого" и "правого", ибо любое небесное формирование является центром в Бесконечном Мире. Задачей искусства всегда было стремление уйти от покорного следования материи, от воровского калькирования, муляжного подобия, к рецептуализму, в котором наличествует собственное содержание при полном отсутствии протокола действительности.