Юрий Кувалдин "Буфет в углу" рассказ
Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.
Юрий Кувалдин
БУФЕТ В УГЛУ
рассказ
Референт депутата Госдумы Н. на черной машине подъехала к концертному залу. У дверей ее окликнул товарищ из администрации президента. Он стал ее расспрашивать, как проходит закон о введении семи новых налогов. Она - Мацылевич - со всем поддельным вниманием выслушала и дала соответствующие разъяснения, не прибегая к дополнительным сведениям о некоторых затруднениях, которые испытывал ее депутат в связи с сильным давлением на него демократов, те стремились упразднить налоги, оставив для предприятий всего лишь два: один, 10 процентов, с каждой поступившей на счет суммы, другой - 12 процентов из зарплаты работника... Мацылевич говорила и чувствовала, как пот выступает на всех участках ее красивого тела. Они стояли на солнце, день был очень жаркий, под 30 градусов.
Товарищ из администрации все расспрашивал ее, а она все отвечала, он расспрашивал, она отвечала, он... В общем, вел себя нетактично. Не понимал, что нельзя так на улице останавливать даму и доканывать ее вопросами. Но, Мацылевич прекрасно это понимала и знала, о воспитанности чиновников говорить не приходилось: то, что им было нужно, они выцарапывали любой ценой. Тем более такой недорогой, как у референта. Мацылевич сама смеялась над разросшимся аппаратом Госдумы и прочих аппаратов; имела точное представление о том, как этот аппарат разрастается; любила об этом размножении аппарата рассказывать каждое воскресенье на даче в Барвихе матери, свекрови и деверю. Те слушали, раскрыв рты, и не верили тому, что рассказывала Мацылевич. Наконец, товарищ из администрации отвязался, Мацылевич облегченно вздохнула, почувствовав колоссальную жажду.
Она вошла в просторное фойе, огляделась и увидела буфет в углу. Пока пересекала мраморно-колонное пространство, думала о товарище из администрации, который с нетерпением ожидал прохождения закона о семи новых налогах, то есть попросту ждал огромных сумм, которые отнимут у подыхающих последних юридических лиц и отдадут в карманы заинтересованных лиц. Мацылевич вспомнила Пушкина:
И потекут сокровища мои
В атласные дырявые карманы...
Он грязь елеем царским напоит.
Он расточит! А по какому праву?
Мне разве это даром все досталось
Или шутя, как игроку, который
Гремит костьми да груды загребает?
Нет, выстрадай сперва себе богатство,
А там посмотрим - станет ли несчастный
То расточать, что кровью приобрел?!
На ходу Мацылевич достала из сумки кошелек и подошла к холодильной витрине буфета, не глядя на буфетчицу, а глядя через стекло на напитки. Мацылевич выбрала минеральную воду. Подняла глаза на буфетчицу, стоявшую к ней спиной и считавшую что-то на калькуляторе. Очереди в буфет не было. Мацылевич стояла одна. Буфетчица не оборачивалась, как будто не чувствовала, что к ней подошел клиент. Но Мацылевичмолчала. Она рассматривала буфетчицу со спины. Обычная женщина без всяких отличительных примет. Только волосы огненно-рыжие привлекали внимание под белой наколкой в стиле сарафанно-ряженой Руси. Наконец буфетчица обернулась, и Мацылевич закусила от неожиданности губу. Это была Шиманская!
Тридцать лет назад, в середине 60-х годов, Шиманская приехала в Москву покорять ее; она провалилась в театральное училище, устроилась дворником на Арбате, получила подвальную комнату, тридцати метровую, и устроила там притон, или, помягче, салон собственного имени. Кого только в этом салоне не было! Какие-то непризнанные писатели, артисты, джазмены, гомосексуалисты, лесбиянки, художники... Шиманская подавала необыкновенные надежды, поэтому с ней сожительствовали, или, помягче, любили ее: второй режиссер второразрядного театра и художник, автор всего двух акварелей, спившийся с круга и, в конце концов, умерший прямо на руках у Шиманской.
К Шиманской шли после спектаклей, выпить и закусить, а то и попеть, поплясать, почитать стихи, послушать новые произведения каких-нибудь молодых гениев из СМОГа или бардов. Каждый второй алкоголик-оборванец считал себя бардом. Все ходили с гитарами и с бутылками. Мацылевич помнила, как и она попала в подвал к Шиманской с одним театральным студийцем, который там же и полюбил Мацылевич при всех; так было принято у Шиманской. При свете свечей, при огромном количестве оплывающих свечей, начитавшись Булгакова, наслушавшись Окуджаву, надекламировавшись Пастернака, любил он Мацылевич прямо на полу, на шинели, голую - этот самый студент, которого даже имени теперь не помнит Мацылевич. Но оргазм тот отчетливо помнит, потому что за студента, как только тот отпустил Мацылевич, взялась сама Шиманская: попросту взяла его детородный орган в рот, после чего читала стихи Гумилева:
Шел я улицей незнакомой...
Всех и вся Шиманская называла бездарностями, чувствовала себя уже знаменитой актрисой, знала наизусть несколько прозаических отрывков, множество стихов и басен... Но на следующий год ее опять не принял Гончаров в ГИТИСе, а во МХАТе Массальский, в “Щуку” же не успела... Пришлось опять всю зиму колупаться по ДК, по самодеятельным студиям. И каждую ночь борделить-бардачить, совокупляться на глазах у всех, пить помногу, а утром в связи с хроническим безденежьем похмеляться разбавленным пивом. Мацылевич ходила к Шиманской года два. После каждого посещения клялась себе, что больше не придет. Но страстное желание обладать мужчиной вспыхивало каждую неделю вновь и вновь, и Мацылевич, взяв пару бутылок водяры и что-нибудь типа кильки в томате закусить, брела в грязный, старый двор в подвал, выпивала свой стакан и отдавалась какому-нибудь потному, бородатому гению.
Летом сама Мацылевич поступила в институт, конечно, в Историко-архивный, на факультет делопроизводства, как будто специально созданный для людей без призвания. А уже осенью на Мацылевич положил в метро глаз один человек с бородкой, оказавшийся сотрудником отдела химической промышленности ЦК КПСС, и отдалась она ему, не задумываясь и физиологически, и юридически. На следующий год новая семья получила большую квартиру в большом доме в центре и стала жить-поживать, детей рожать, вещи приобретать, разные там телевизоры, машины, холодильники, дубленки, видаки и т.д. А тут перестройка началась, революция, и Мацылевич с мужем не растерялись - лихо вписались в новую номенклатуру. Муж приватизировал значительную часть химической промышленности, а Мацылевич стала постоянным референтом Госдумы. От одного депутата переходила к другому.
Мацылевич смотрела на буфетчицу Шиманскую в упор, но та не узнавала ее или не хотела узнавать. И у Мацылевич отпала охота напоминать о себе, тем более выглядела Мацылевич теперь совершенно иначе, в стиле Екатерины Лаховой, строго, государственно, с прической под лаком.
Взяв бутылочку минеральной и пластмассовый стаканчик, Мацылевич отошла к столику, села на стул, налила пузырящейся воды, отпила. Вода была в меру холодна и приятно освежала. А Мацылевич все смотрела на буфетчицу, на типичную бесформенную женщину за прилавком, и не могла поверить, что это была та самая Шиманская, лидер молодых в середине 60-х, пусть какой-то малой части этих молодых, но... Не возникало в голове Мацылевич никакой логической связи явлений прошлого и настоящего.
Мацылевич пила воду и думала, что все в этой жизни случайно, что нет никакого линейного развития истории, что все перепутано, что...
Допив воду, Мацылевич встала и пошла в сторону зала, но вдруг услышала резкий, такой знакомый, даже не постаревший, голос Шиманской:
- А посуду за собой убирать кто будет? А?! У нищих слуг нету!
“Время и мы”, № 143-1999
Юрий Кувалдин Собрание сочинений в 10 томах Издательство "Книжный сад", Москва, 2006, тираж 2000 экз. Том 4, стр. 346.
Copyright © писатель Юрий Кувалдин 2008
Охраняется законом РФ об авторском праве