Юрий Кувалдин "Грёзы султана" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

На снимке: Юрий Александрович Кувалдин в редакции журнала "НАША УЛИЦА" на фоне картины своего сына художника Александра Юрьевича Трифонова "Царь я или не царь?!"

вернуться
на главную страницу

Юрий Кувалдин

ГРЁЗЫ СУЛТАНА

рассказ

Я на ходу пишу новый рассказ и одновременно по влажному асфальту вдоль сугробов выхожу на горку к Борисовскому кладбищу, и вижу вдалеке новые синеватые высотные дома в Чертаново, и меня манит пойти пешком в Чертаново, так рядом, кажется, находится Чертаново.
Борисовское кладбище обнесено кирпичным, как кремлевская стена, забором. Захожу на кладбище. Двое могильщиков чистят снег у своей будки. Подхожу к ним, кашляю.
- Нельзя ли у вас принять для бодрости? – спрашиваю я, при этом приподнимая полу куртки и доставая из кармана брюк бутылку водки, 0,7.
Бородатые мужики серьезно так это:
- А чего ж нельзя!
Бросают свои широкие лопаты в снег и бодро идут в будку.
В будке горит спиралью на асбестовой трубе обогреватель. Невдалеке от него нежится на боку лохматый черно-бурый пес, похожий на медведя.
Я шел по улице Борисовские пруды в сторону Чертанова, хотя знал, что прямого пути туда нет. Москва устроена так, что в ней нет прямых путей. Сначала нужно съездит к Кремлю на поклон Сталину, а уж от Кремля по другому лучу двигаться туда, куда тебе угодно. Первое препятствие на улице Борисовские пруды – Курская железная дорога с платформой «Москворечье». Но это так себе препятствие, поскольку само Каширское шоссе у Сабурово сверху по мосту пересекает линию этой железной дороги.
Далее спускаюсь с Каширского шоссе под мост, прохожу на ту сторону, где параллельно Курской железной дороге идет Каспийская улица, у которой нет лица. Слева тянутся самодельные сараи, обитые железом, которые называют гаражами.
Приятное впечатление на железной дороге оставляет щебенка, по которой идти, как на Голгофу. Отчего приятное впечатление она оставляет? Да оттого, что очухиваешься от ровного шага по прямым улицам между бетонными глухими заборами с колючей проволокой поверху. По таким московским улицам можно ходить километрами, и они не кончаются. И никого нет на улице, ни сзади, ни спереди. Ладно. Вышел на московскую насыпь железной дороги и любуешься щебенкой. Пока восхищаешься битым гранитом, мрамором и булыжниками, наезжает конструктивистское высказывание нашего придворного поэта, из двора соседнего, Александра Ерёменко:

Она к болту на 28
Подносит ключ на 18…

С Каспийской улицы от железной дороги я свернул направо на Кантемировскую очень широкую улицу, ощутив себя сразу где-то в тайге, или на Ангаре, поскольку по центру этой столичной тайги шагали высокие опоры линии электропередач.

Седина в проводах от инея…
ЛЭП-500 - не простая линия,
И ведём мы её с ребятами
По таёжным дебрям глухим...

Таёжные дебри глухие Москвы поражают любую фантазию. Я остановился и оглянулся. На Борисовских прудах виднелся новый дом с башенкой, который уже три года стоит незаселенным, нетронутым, но новым. Как-то я спросил у одного таксиста, проезжая мимо, об этом доме. И таксист знающе ответил, что этот дом построил себе Лужков с женой на всякий случай. А теперь дом не подключают к электричеству. Интересно, зачем бывшему мэру с женой понадобился такой огромный, даже из двух корпусов, соединенных воздушным мостом, многоквартирный дом? Конечно, дом стоит на высоком берегу Москвы-реки, и весь город как на ладони. Но дом примечателен как ориентир. Он прекрасно виден, допустим, со станции "Люблино", от широкого разлива Москвы-реки в Печатниках, и с Варшавского шоссе. Посмотрев на этот дом издалека, не заблудишься.
Примечательно, что Москва-река на Борисовских прудах никогда не замерзает. Раньше я думал, что все птицы зимой отсюда подаются на юг. Теперь-то я с улыбкой вспоминал роман молодости о том, куда же улетают утки.
Я стоял на своем высоком берегу над Москвой-рекой и в разгар зимы видел, как дымится от тепла вода, и какое сонмище птиц тут обитает.
Один тип в драповом пальто и в прорванных кроссовках остановился рядом и сказал:
- Лучшие утки все равно улетают, им другая вода нужна, не радиоактивная.
- Правда? – удивился я.
- Да, от самого МИФИ Москва-река никогда не замерзает. Сталин тут атомную станцию поставил. Чтобы легче жилось нам.
- С атомом легче, - кивнул я.
- Да нет. Дело в том, что глупые люди не знают, что жить нужно без денег. Понимаешь? Глупые люди являются самыми жадными, именно глупость заставляет брать взятки, открыто воровать, и врать в глаза о своей честности. Иначе зачем бы чиновник строил на глазах у всех загородный дворец и имел несколько больших квартир в столице. Тотальная глупость заставляет людей работать за деньги, а не ходить, как Христос, по морю, как посуху. Вся эта глупая свора со временем бесследно исчезает с лица земли. Их богатые надгробия превратятся в лучшем случае в строительный материал.
Помолчали.
- Я видел, - сказал я, - на Берсеневской набережной вокруг Никольской церкви, ушедшей в землю за без малого 400 лет, замощенные старыми надгробиями каких-то вельмож образовавшиеся в круговой откопке цоколя склоны. Умный человек знает, что там, где начинаются деньги, там кончается искусство. Умному человеку ничего на этом свете не нужно, кроме как засвидетельствовать происходящее в художественных образах.
- Это ты уж завернул, - сказал тот.
Мне не хотелось спорить. Я просто вспомнил прудик с несколькими утками в Чертаново.
- Ладно, - говорю. И вдруг поинтересовался: - Скажите, вы видали случаем уток у метро «Чертаново»? На маленьком таком прудике? Может, вы случайно знаете, куда они деваются, эти утки, когда пруд замерзает? Может, вы случайно знаете?
Я, конечно, понимал, что это действительно была бы чистая случайность.
Он обернулся и посмотрел на меня, как будто я тронутый.
- Ты что, старик, - шевелит он губами, - смеешься надо мной, что ли?
- Да что вы, и в мыслях не было, - оправдываюсь, - пустяки, я иногда бываю любознательным.
Он закурил и замолчал.
Кантемировская улица вывела меня к Пролетарскому проспекту. Тут я по неосторожности наступил в лужу и зачерпнул полный ботинок воды.
Зимой в Москве вода, и на реке нет льда.
На углу было оживленно, люди спускались в яму и поднимались из ямы метрополитена станции "Кантемировская". Мода строить станции без наружных вестибюлей пришла в период экономии Хрущева. Тот вообще хотел настроить пятиэтажных бараков на всех, и соединить эти барачные поселки дешевым метро: столбы вдоль всей станции, облицованной плиткой, как баня. Хрущев думал, что он и есть центр мира, и смысл его, и конец, и начало.
Горец, горец, подожди!
И всё останется на месте, остановится мгновенье хрущевского правления, поэтому коммунизм нужно строить очень быстро, чтобы дальше отдыхать. Но эскалатор бесконечности уволок хрущевско-сталинских "долгожителей" в далекое далеко, и свет концевого вагона даже не виден. А эти остовы хрущевских семилеток и брежневской реакции видны в пятиэтажках, в убогих девятиэтажках, в блочных низких башнях из 12 этажей. Дом от дома стоит отдаленно, город разбрелся по тайге в длину и ширину, чтобы холодные ветры гуляли свободно, вышибая слезы из глаз прохожих. Старый город не напрасно строился дом к дому, торец к торцу. Дворы закрывались на ворота, парадное охранялось швейцаром. Лишний человек никуда не проникнет. Ветру разгуляться негде - всюду улицы сплошные, без ампутированных "зубов", и переулки узкие, тихие. Поэтому от названия "Пролетарский проспект" тошнит, как от заводской столовой почтового ящика, из которых и состояла страна крепостных крестьян у власти с ракетами.
Я вышел к платформе «Чертаново» со стороны Кавказского бульвара. Мне нужно было перейти на ту сторону, на сторону Варшавского шоссе, а для этого следовало пройти всю длинную платформу, идущую в сторону Москвы, до конца, потому что в том конце был пешеходный переход через рельсы.
Об этом я подумал на лестнице спуска на платформу. Пахло мазутом и мокрым снегом. Из пригорода засвистела электричка, и тут же подкатила к платформе. Я стоял на лестнице, наблюдая, как электричка завизжала гудком, заскрежетала тормозами. И только когда она, выпустив некоторых пассажиров, сомкнула двери и умчалась в даль Москвы, я ступил на платформу и пошел в ту сторону.
Я зашел в «Штаер». Купил зеленый чай «Грёзы султана». Ароматный, с лепестками роз. И ещё там китайская смесь с кусочками ананаса и манго, гибискусом, мальвы, подсолнечника со вкусом и ароматом манго и маракуйи. Маленькая кухня, маленький столик. Мы стали пить чай.
Мне показалось, что раздались голоса.
- Дорогие! Родные! Так приятно встретить земляков, где не ожидаешь. Я так рада, что вы есть. Я сама из Чимкента. В советские времена родители ездили за покупками и на концерты Ротару и Пугачевой в Ташкент. Уже 9 лет я живу в Москве, скучаю по Чимкенту. Там погода замечательная, дыни, виноград... Зимы почти нет. Мои родители до сих пор живут там. Только у меня редко получается к ним выбраться. В свое время закончила Казахский политех, инженер-механик я по специальности. Шить нравилось всегда, но я не думала, что это будет моей профессией. Жизнь все расставляет по своим местам... Приглашаю на виртуальное чаепитие.
Я вздрогнул, почувствовав, что сижу на коврах среди восточных женщин.
- Блин, - воскликнула другая, вся в перстнях и кольцах, - ну хоть сама иди лепить тут тандыр и строить топчан! Хочу горячую, прямо огненную лепешку, которую несешь и пальцами перебираешь, потому что жжется, и виноград к ней, прямо с лозы кисточку сорвать, ополоснуть слегка и за стол! Я вчера по почте получила песенку Юлдуз Усмановой, включила, послушала - эх, хорошо! А там бы и не подумала. Вот ведь какая штука эта ностальгия! Только вот мы тоскуем не только по месту, мы тоскуем по тому времени, когда все было так просто и здорово. Конечно, в Ташкенте и вообще в Средней Азии никто не отменил обычаев гостеприимства, помощи соседям и вообще прочих таких старинных и неплохих традиций, но, увы, и там все меняется... иногда не в лучшую сторону. Но места в транспорте старым, беременным и мамашам с детками уступают однозначно, безоговорочно и без всяких просьб.
Из большого чайника наливался в пиалы зеленый чай "Грёзы султана".
Когда гладишь полное колено женщины, то, кажется, шум машин за окном стихает.
Диван. Эрос, распусти крыла свои над белым телом Данаи! Мои сосуды истекают живородящей влагой. Войдем в иерусалимы на наших осликах!
Звонок телефона. Её сосок напоминал мне бутон нераспустившейся розы. Первый раз телефон звонит раз 30, не меньше. Поцелуями покроем лепестки роз в зарослях садов твоих! И в это время мне показалось, что вместе с бесконечными звонками вошли в комнату двое в черных куртках. Сначала они меня били чем-то влажным и гибким, вроде мокрого резинового шланга, по спине, чтобы я отлип от любимой, но я эти удары переносил легко, лишь изредка теряя сознание.
- Не обращай внимания, милый! - прошептала она, почти задыхаясь в удовольствии.
И снова начинаются звонки. В два голоса.
- Не обращай внимания! - как-то страстно всхлипнула она, не желая реагировать на повелительные звонки.
Телефон надрывается двумя аппаратами, в комнате и на кухне, 50 раз. А эти типы успели надеть мне на голову металлическое ведро, которое стало так сильно отражать телефонные звонки, что я от ужаса закричал, чем еще сильнее добил себя, потому что ведро во много раз усилило и крик, и звон.
- Кто так может звонить!? - возмутился я. - Кто?
- Не волнуйся!
- Какой идиот может выдавать столько звонков!?
- Всё хорошо!
- Что же тут хорошего, когда всё испорчено этими наглыми звонками! - уже вскричал я грозно.
Так в свое время пытали меня в КГБ, чтобы я выдал все имена и явки изготовителей и распространителей антисоветской литературы. Несколько суток они не выключали свет в камере и беспрерывно крутили «Подмосковные вечера» в исполнении Владимира Трошина. Без остановки. Днем и ночью, утром и вечером. Всю дорогу. Раз пятьсот:

Не слышны в саду даже шорохи…

Я опух от музыки, и у меня стали лопаться барабанные перепонки. Из ушей пошла кровь.
Третий раз выдается уже бессчетное количество звонков. Любовь проходит, или, как писал поэт Евгений Лесин:

Любовь прошла. Завяли помидоры…

Я упал в сторону, обессиленный, обескровленный, обесточенный... Ну, что еще может быть с этим "обес"?! Возлюбленная белой тенью проскользнула к телефону, подняла трубку.
- Я тебе перезвоню, - сказала она, стараясь быть как можно спокойнее.
- Кому перезвоню?! - взбесился я.
- Ты думаешь только о себе! - чуть громче прошептала она. - Надо думать и о других.
И я стал думать о том, что люди постоянно повторяют, что надо думать о других. С какой стати? Почему мы все время убегаем от себя? Особенно женщины. В очередной раз мадам сообщает, что её не будет месяц, она едет из Москвы в Киев. И так всю жизнь, потому что убегает регулярно сама от себя, сама себе неизвестна, да и не нужна, и в Москве она никому не нужна, и ей никто не нужен. В Киеве, кажется, её приветливо встречают, новенькая штучка, подносят рюмочку. Так и ездит дама от стареньких к новеньким, не зная себя, а, стало быть, не зная и других, потому что другие маскируются от себе подобных, прячут все темные стороны своей души, а напоказ выставляют только светлые стороны. И мужчины перемещают постоянно свои тела в пространстве, как и женщины. Смотрите, какой я хороший! Себе мы чужие, потому что считаем, что мир состоит из огромного количества разнообразных людей! Какая горькая ошибка. Люди, как под копирку, сделаны одинаково, по образу и подобию. Как копируются файлы в интернете. Изучая себя, я влезаю в шкуру любого человека! Само слово «человек» интересно. Эта особь, которую обозначает это слово, рассчитана именно на век, на 100 лет. Тело рассчитано на жизнь не менее 100 лет. Читайте слово: тело-век. То есть тело живет век. А век - это 100 лет. И так 100 лет люди, перемещающие свои тела в пространстве, всё изучают других людей, оставаясь мертвым для самих себя. А вообще грустно, что ты размножен.
Наступила пронзительная тишина. Сладкая тишина. Тихая тишина! Которую вдруг разорвала песня из-за стены от соседей. Пел довоенный Георгий Виноградов:

Счастье моё я нашёл в нашей дружбе с тобой,
Всё для тебя - и любовь, и мечты…
Счастье моё - это радость цветенья весной,
Все это ты, моя любимая, всё ты...

Мои помидоры были зелены, я в злости оделся, и ушел в морозное Чертаново. На черном небе горел серебристый месяц. Чистенький. Как будто его помыли в Сандуновских банях, в которые я в детстве ходил с отцом. Новенький месяц. Рождающийся. Я это определил, приставив воображаемую палку к его рогам: получилась буква "р".
Еще девчонка третьеклассная, а хочет ласкать седовласого мужчину.
- Я хочу не мужчину, я хочу писателя! - восклицает девочка с ключом на 18.
И вот что интересно. Пока я шел между складами, я всё время пытался уверить себя в том, что я иду по столице нашей Родины, городу-герою Москве. Но внушение моё собственное на меня абсолютно не действовало, потому что ну никак крыши низкие складов и бесконечные заборы по ту и по эту сторону не подтверждали громкого названия.
Какой-то небритый любезный гражданин дал мне закурить. Мы стояли как раз у рекламного щита: "Аренда отапливаемого склада, высота потолка 4 метра, 1 ворота, (вторые ворота сделают под арендатора), удобная разворотная площадка перед складом, охраняемая территория складского комплекса".
Я сделал пару затяжек и понял, что голова моя закружилась. Я еще пытался несколько секунд держаться на ногах, но потом ноги перестали меня держать и я сел в сугроб.
- Что, плохо, старик? – увидел я перед собой человека в кожаной лётной куртке с меховым воротником, и с баллоном чего-то спиртного под мышкой.
- Да, что-то не то, - выдавил я и попытался подняться.
Летчик ухватил меня под локоть и прислонил к фонарному столбу. Постояв немного, я почувствовал некоторую легкость.
Летчик молча протянул мне банку. Это был крепкий коньячный коктейль. Пока я прицеливался губами к банке, летчик достал из кармана большую плитку шоколада.
- Ломай! - не сказал, а приказал он.
Я отломил приличный хрустящий кусок.
Дул молодящий душу ветерок с мелкой снежной крошкой.
- Ты посмотри, - сказал летчик, - сейчас вон тот пустой пакет спокойно тащится по дороге...
Я посмотрел на обычный пакет из "Седьмого континента".
- А вот сейчас он взовьется вертикально!
Тут сразу крутанул хороший ветерок.
И действительно пакет оторвался от асфальта и со свистом понесся куда-то ввысь, в сторону Царицынского мясокомбината.
Мы разошлись в разные стороны, как истинные джентльмены. Я двинулся в сторону улицы Бехтерева, и когда проходил мимо корпусов психиатрической больницы, вдруг почувствовал себя абсолютно трезвым.
Я шел и думал о том, что рядовые люди полагают, что каждое их действие должно быть полезным, приносящим им какую-то жизненную прибавку. Именно из этих людей формируется жесткая пирамида тоталитарной машины. Как правило, эти «правильные» люди вышли из деревень. Или из репрессивных органов. Порядочный, культурный человек никогда не пойдет работать в КГБ, в МВД и прочие карательные органы, потому что ему противны они изначально, как враги божественной свободы. Деревенские и «органисты» с неприязнью смотрят на «праздношатающихся». Но в жизни действует все тот же третий закон Ньютона, говорящий в иносказательном толковании о том, что на каждое положительное действие приходится по силе такое же отрицательное. Для прапорщиков повторяю, что на каждое твое действие есть равное по силе противодействие. Хочешь встать с дивана, но падаешь. Сдаёшь миллионы на новую квартиру, но нет ни денег, ни квартиры, даже котлован еще не выкопали. Бежишь за автобусом, но дверь перед носом закрывается. Зарплату хочешь отдать жене, только с приятелями сначала на «трюльник» (в советской терминологии - три рубля) заходишь пивка попить на рельсах, но за полночь домой возвращаешься без копейки и с синяком под глазом. Приходишь к милой на свиданье, а она идет тебе навстречу с другим ухажером, чтобы ты знал свое место. Зажимаешь заготовку в патрон, включаешь станок, подводишь резец, а заготовка вылетает вместе с резцом, перебивает кабель, свет и все станки в цеху останавливаются, хорошо без жертв. То есть целое состоит из 50 процентов пользы и таких же 50 процентов бесполезности. Даже самый бесполезный человек подчинен этому правилу. Даже от самого бесполезного человека мир получил и продолжает получать 50 процентов положительной энергии. Как это так?! А так! Каждое тело есть лишь атом в проволоке, по которой течет ток бессмертия человечества.
Изредка взрывали тишину ночи тяжелые грузовики. Такая веселенькая картинка: несется во всю прыть фура, а тебе ни вправо не уйти, ни влево, поскольку в этих промышленных складских тупиках тротуары не предусмотрены.
Я обнимал её тело, гладил её ногу, целовал полную коленку, и пил чудесный чай «Грёзы султана».

"Наша улица” №137 (4) апрель 2011