Юрий Кувалдин "Книга с верхней полки" рассказ
Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.
Юрий Кувалдин
КНИГА С ВЕРХНЕЙ ПОЛКИ
рассказ
В хранилище перегорели почти что все лампочки, а новых не было; горело в длинном коридоре всего штук пять, и те - слабенькие, от них шел жидкий желтый свет. На отполированном за многие годы цементном полу этот свет отражался как масло. К тому же было прохладно: еще перед новым годом прорвало отопление, потом кое-как наладили, но было не выше десяти градусов.
Лена ежилась в пальто, хотя, когда только пришла, здесь показалось тепло. Это потому, что сегодня подморозило. Окна в трамвае были покрыты толстым слоем инея. Лена забыла дома перчатки. Теперь то держала руки, красные, в карманах, то подносила их ко рту и дышала на них. Так что очки запотевали. Чуть слышно играло радио, мосгорсеть. Старый динамик, пластмассовый с клетчатой тряпкой, пел голосом Бернеса:
Враги сожгли родную хату...
Лене было уже без месяца 55 лет: Пенсия - вот она. Оставалось честно отсидеть, отработать. Матвеева, заведующая, заходила к ней не чаще раза в квартал. Все тихонько умирало, покрываясь плесенью.
- Да кому теперь нужны книги! - восклицала Матвеева, сдавшая в аренду под склад целый этаж на Варшавке и покушавшаяся теперь и на это помещение, - большое, метров 500. Можно “сникерсы” хранить, можно японские телевизоры, можно даже автомобили хранить, если расширить оконный проем. Уже приходили, примерялись, курили и швыряли окурки по углам.
Да Лене было наплевать на них всех. Настроение у нее было замогильное: полгода назад умерла в больнице от рака дочь, тридцати лет, незамужняя. После нее осталась на руках у Лены пятилетняя Оля, которая ходила в сад.
Лена села на старый стул у своего маленького письменного стола, покрытого газетами, включила электрический чайник, налила заварки в граненый стакан. По радио все еще пел Бернес, уже другую песню:
Мне тебя сравнить бы надо...
Прижав холодные руки к щекам, Лена уставилась в одну точку в конце пролета между высокими стеллажами, потом облокотилась на стол. Чайник приятно зашумел. В конце коридора шмыгнула через проход тощая крыса, которую Лена по мере сил и возможностей подкармливала.
Лена воспитывалась в детском доме. Ко всяким трудностям привыкла. Считала их не наказанием, а проверкой на прочность. Так надо. На газету падала интересная тень от стакана: в белом пятне золотое искрение. Может быть, электрический свет тем приятнее для созерцания, чем он больше преломляется, светит не напрямую, а через грани. В данном случае свет дробился о грань стакана. Лена чуть повернула стакан и это золотое искрение тут же пропало. Закипел чайник. Лена налила кипяток в заварку. Поставила чайник на металлическую подставку, приложила ладони к стакану, нежно обняв его, как ствол дерева, как какую-нибудь стройную березку.
Когда заведующая говорила, что никто не читает книг, Лена пыталась мягко возражать, но в глубине души соглашалась с Матвеевой, потому что самой Лене книги тоже порядком надоели. Конечно, она много хороших книг прочитала за свою жизнь; в разгар оттепели жадно читала журналы, машинописи, ксерокопии, полагая, что жизнь ее от этого изменится к лучшему. Не так, разумеется, примитивно полагала, но как бы чувствовала. Однако течение времени, этой безжалостной реки, смывало все впечатления, все настроения, все предположения. Что-то слабым отблеском оставалось в памяти и исчезало вскоре совсем.
Сделав несколько глотков несладкого чая, Лена встала, взяла лестницу-стремянку и пошла к ближайшему от нее стеллажу, установила лестницу, залезла на нее и сняла с верхней полки первую попавшуюся книгу в переплете: на корешке золотые виньетки тиснения, на переплете такое же золотое тиснение: “В.Н. Корноухов. В чем слабость мышления Канта”. Лена сдула пыль с книги. Не слезая с лестницы, открыла титульный лист. Издано Госполитиздатом в 1949 году.
Спустившись вниз, Лена отнесла стремянку в угол, села за стол и пыталась углубиться в книгу, но не могла, автор всячески препятствовал этому. Но Лена зачем-то сунула книгу в матерчатую сумку, словно собираясь потом, дома, все же вникнуть в ход размышлений Корноухова. Ведь не мог же Корноухов просто так критиковать Канта? Ведь имел же определенную цель Корноухов?
Незаметно подошел к концу рабочий день и Лена, обесточив помещение, взяла амбарный замок, связку ключей, свою сумку и вышла на лестничную клетку подвала. Сначала закрыла на внутренний замок железную дверь, потом подняла металлическую перекладину, висевшую на косяке со стороны петель, прорезью надела на пробой, вставила дугу замка и закрыла его.
Во дворе было темно, лишь под аркой ворот слабо светилась лампочка под металлическим абажуром: она качалась от сквозняка, и свет с правой стены подворотни быстро перебегал на левую. Шел снег, несильный, его крутило и вздымало на сугробы. Лена вышла на улицу, тоже слабо освещенную. Лена подняла голову, посмотрела в отсутствующее небо. Какая жуткая погода, какая нечеловеческая география: холод, тьма, снег!
С одной стороны стояли белые, “евроремонтные”, палатки со спиртным, “сникерсами” и жвачкой, с другой - железные, оцинкованные, ребристые, “социалистические”, контейнеры с овощами. Но так как денег у Лены не было ни копейки, то ни туда, ни сюда она не пошла, а остановилась против ворот на трамвайной остановке. С одной стороны, Кант стремился выяснить то, что в познании обусловлено деятельностью самого сознания. Человек как субъект познания исследовался Кантом в качестве существа деятельного, а его сознание - как активный синтез данных опыта. С другой стороны, деятельность сознания противопоставлялась у Канта предметному, независимому от сознания содержанию действительности, отрывалась от своей основы, которая провозглашалась недоступной для познания. Противоречие это являлось основным в системе Канта. Им обусловлены многочисленные производимые противоречия, пронизывающие всю философию Канта.
Трамвая все не было. Стали мерзнуть ноги в старых сапогах. На левом вообще была небольшая дырочка, которую Лена замазывала постоянно пластилином. Наконец трамвай показался: луч прожектора побежал, громыхая металлом, по булыжной мостовой, засеребрились струны рельсов. Народ на остановке зашевелился, готовясь штурмовать одновагонный “чехословацкий”, потому что от остановки уже было видно, что вагон идет переполненный пассажирами, как и всегда в это время, когда все едут с работы.
Лена встала в центр течения толпы и ее просто внесли в вагон и остановили в центре; до самой “Павелецкой” так и стояла, а там вынесли на улицу. В трамвае Лена совершенно окоченела: вагон не отапливался. В метро сразу же запотели стекла очков, а руки отказывались держать сумку, хотя и не тяжелую. Лена с трудом достала проездной, прошла на эскалатор почти что на ощупь, остановилась у спины какого-то военного, сняла очки и протерла их. Тепло приятно окутывало Лену. Она доехала до “Октябрьской” по кольцу и перешла на свою линию - до “Профсоюзной”. Удалось сразу же сесть и заглянуть в Корноухова, у которого Кант пытался на основе трансцендентального идеализма создать учение, что при ближайшем рассмотрении, оказывается - и как учение о бытии, и как учение о познании - философией субъективного идеализма. Попытки преодоления этого идеализма были сделаны самим Кантом, но не привели - и не могли привести на основе предпосылки Канта - к удовлетворительному результату. Вот так. Только и всего. Зато Корноухову удалось осуществить преодоление этого субъективизма и решить положительно все вопросы бытия и сознания. Лена сунула книгу в сумку, поскольку голос по вагону объявил, что следующая станция “Профсоюзная”.
Лена вышла в конец поезда, свернула за угол и направилась мимо магазина обоев к своей улице Ивана Бабушкина. Заглянула в сад за Ольгой. В саду было жарко и пока Оля одевалась, Лена вспотела.
Потом дворами двинулись к себе. Во дворе строители сжигали мусор. Огонь ярко вспыхивал при новой порции и отблески его делали снег розовым.
- Мы сначала зайдем домой, - сказала Лена, когда Оля бросилась на детскую горку, - а потом погуляем. Я перчатки надену.
- Хоешо баушка, - согласилась Оля, румяная уже.
Первым делом, войдя в квартиру, Лена дала Ольге черный подсоленный сухарь. Сама взяла большую спортивную сумку и сложила в нее с полки все книги, и Корноухова к ним присовокупила. Всего-то у Лены книг было с десяток. Дома и без них теснотища: однокомнатная квартира. Два шкафа, сервант с посудой, пианино, холодильник...
Сумка все равно показалась Лене тяжелой; это из-за энциклопедического, “советского”, словаря, в котором все нужные Лене слова отсутствовали, а присутствовали ненужные. Также среди книг были: “О вкусной и здоровой пище”, “В мире мудрых мыслей”, “Политэкономия”...
Ольга в своей серой овчинной шубке казалась барашком, когда на четвереньках взбиралась по лесенке на горку, а когда она с радостным визгом съехала вниз, Лена высыпала книги в костер. Языки пламени аппетитно лизнули переплеты и как бы, пробуя, раскрыли их. Книги, чернея, разбухли, растопырились страницами и ярко вспыхнули.
- Гоить! - крикнула в восторге Оля.
- Горит! - поправила Лена, зная, что через каких-нибудь полгода внучка заговорит под ее руководством правильно.
“Наша улица”, № 1-2000
Юрий Кувалдин Собрание сочинений в 10 томах Издательство "Книжный сад", Москва, 2006, тираж 2000 экз. Том 4, стр. 401.
Copyright © писатель Юрий Кувалдин 2008
Охраняется законом РФ об авторском праве