Юрий Кувалдин "Крик во дворе" рассказ

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться на главную страницу

КРИК ВО ДВОРЕ

рассказ

Белая гвардия, путь твой высок...
Марина Цветаева

Меня внезапно разбудил крик во дворе. Я с трудом открыл затекшие от бессонницы глаза и с болью в груди выпрямился. В темной, едва освещенной каким-то мыльным светом сумерек маленькой комнатке с низкого потолка ручьями текла вода. Пол был залит сплошной грязной лужей...
Было страшно, но все-таки успела промелькнуть мысль, что я недаром пошел в разведку, что не кто-нибудь другой, а я первый открыл неприятеля. "Где же Редько? - в смятении, с тревогой подумал я, поспешно оглядываясь по сторонам. - Что же это он?" Я уже хотел скатиться вниз и разыскать его, как внимание мое привлек чуть шевелившийся куст на левом скате оврага. С противоположного ската, осторожно высунувшись из-за ветвей, Джевильский подавал мне рукой какие-то непонятные, но тревожные сигналы, указывая на дно оврага.
Сначала я думал, что он приказывает мне спуститься вниз, но, следуя взглядом по направлению его руки, я тихонько ахнул и поджал голову. По густо разросшемуся дну оврага шел красноармеец и вел в поводу лошадь. То ли он искал водопоя, то ли это был один из дозорных флангового разъезда, охраняющего движение колонны, но это был враг, вклинившийся в расположение нашей разведки. Я не знал теперь, что мне делать. Всадник скрылся за кустами. Мне виден был только Джевильский. Но ему, очевидно, с противоположной стороны было видно еще что-то, скрытое от меня. Он стоял на одном колене, упершись прикладом в землю, и держал вытянутую в мою сторону руку, предупреждая, чтобы я не двигался, и в то же время смотрел вниз, приготовившись прыгнуть.
Топот, раздавшийся справа от меня, заставил меня обернуться. Красноармейский кавалерийский отряд свернул на проселочную дорогу и взял рысь. В тот же момент Джевильский широко махнул мне рукой и сильным прыжком прямо через кусты кинулся вниз. Я тоже. Скатившись на дно оврага, я рванулся вправо и увидел, что возле одного из кустов кубарем катаются два сцепившихся человека. В одном из них я узнал Редько, в другом - неприятельского красноармейца. Не помню даже, как я очутился возле них. Редько был внизу, он держал за руки красного, пытавшегося вытащить из кобуры револьвер. Вместо того чтобы сшибить врага ударом приклада, я растерялся, бросил винтовку и потащил его за ноги, но он был тяжел и отпихнул меня. Я упал навзничь и, ухватившись за его руку, укусил ему палец. Красноармеец вскрикнул и отдернул руку. Вдруг кусты с шумом раздвинулись, появился до пояса мокрый Джевильский и четким учебным приемом на бегу сбил красноармейца прикладом.
Откашливаясь и отплевываясь, Редько поднялся с травы.
- Джевильский! - хрипло и отрывисто сказал он и показал рукой на щипавшего траву коня.
- Ага, - ответил Джевильский и, схватив тащившийся по земле повод, дернул его к себе.
- С собой, - так же быстро проговорил Редько, указывая на оглушенного красноармейца.
Джевильский понял его.
- Давай, свяжи ему руки!
Джевильский поднял мою винтовку, двумя взмахами штыка перерезал ружейный ремень и крепко стянул им локти еще не очнувшегося красного.
- Бери за ноги! - крикнул он мне. - Живее, господин! - крикнул он, заметив мое замешательство.
Перевалили пленника через спину лошади. Джевильский вскочил в седло, не сказав ни слова, стегнул коня нагайкой и помчался назад по неровному дну оврага.
- Сюда! - прохрипел мне багровый и потный Редько, дергая меня за руку. - Лезь за мной!
И, цепляясь за сучья, он полез наверх.
- Стой, - сказал он, останавливаясь почти у края, - сиди!
Только-только успели мы притаиться за кустами, как внизу показалось сразу пятеро краснозвездных всадников. Очевидно, это и было ядро красного разъезда. Всадники остановились, оглядываясь; очевидно, они искали своего товарища. Громкие ругательства понеслись снизу. Все пятеро сорвали с плеч карабины. Один соскочил с коня и поднял что-то. Это была шапка красноармейца, впопыхах оставленная нами на траве. Кавалеристы тревожно заговорили, и один из них, по-видимому, старший, протянул руку вперед.
"Догонят Джевильского, - подумал я, - у него ноша тяжелая. Их пятеро, а он один".
Тут я увидел, как в руке Редько блеснула граната и полетела вниз.
Тупой грохот ошеломил меня.
Я увидел себя со стороны, увидел русые волосы, подстриженные в кружок и слегка вьющиеся, затем сердито завозился и засопел.
- Редько! - крикнул я в сени.
Никто не отозвался. Красноармейцы стояли как каменные.
- Редько! - повторил я, вызывая своего спутника.
- Он уехал... рысью... Его тоже хотели забрать, - робко сказала женщина. - В него из ружей стреляли вдогонку...
- Ты!.. - злобно крикнул один из красноармейцев, замахиваясь на нее саблей.
Я почувствовал, как по моему лицу скользнула и погасла улыбка. Я опустил на ладони голову и стал дремать.
Женщина шла посреди улицы по жидкой грязи, растолченной отступавшими обозами, и громко кричала. Она не выбирала дороги - может быть, не видела ее. Ноги ее выше щиколоток тонули в грязи. Она потеряла или сбросила платок, покрывавший голову ее, и распущенные длинные волосы трепал ветер. Женщина шла к своей хате. Крик ее, резкий и жалобный, разносился по всему селу. В отчаянии она ломала руки, все времявыкрикивая имя мужа:
- Юрочка!.. Юрочка!..
На нее удивленно глядели прохожие. Там и тут в сенях щелкали щеколды, и любопытные и испуганные взгляды женщин провожали ее вдоль села.
Недалеко от края села ей встретилась группа красноармейцев. Они были без оружия, в грязи. Они быстро шагали, переругивались, ругали какого-то прыща, через которого им пришлось по колена лазить в грязь. Они с удивлением убавили шаг, завидев перед собой тоскливую кричавшую женщину. Женщина не свернула с дороги, и она будто не видела красноармейцев. Мутным взглядом она глядела вперед поверх голов в лохматое небо и кричала, как под ножом.
Женщина дошла до своей низкой хаты с оскалившимися стропилами, толкнула ногой дверь и упала на пол. И, лежа, не переставала кричать, захлебываясь слезами. Около нее плакали дети. В хату стали входить соседи, теребя ее за зипун и спрашивая, что с ней, хотя знали, что муж ее арестован или убит. Она не отвечала, горестно выкрикивая боль и проклятья. Пришла ее сестра. Села на пол возле женщины. Положила голову ее на колени свои и беззвучно заплакала, гладя жесткие, мокрые, растрепанные волосы ее. Тупыми темными взглядами глядели на нее люди, недоумевая, как можно за свою овцу, за последнюю уцелевшую кроху добра убивать человека; все были уверены, что муж несчастной убит в штабе. Да она и сама кричала, что муж убит. Дом все больше наполнялся любопытными и вот уж не вмещал всех. Из сеней, с порога, между плеч просовывались лохматые хмурые лица.
Женщина продолжала кричать, но голос ее стал уже слабее, она обессилела. Теперь тело ее извивала какая-то судорога. Она глубже зарывалась лицом в колени сестры, которая, обхватив плечи руками, качала ее как маленькую, шепча:
- Сестрица... Сестрица...
И как только женщина слышала это слово - сестрица, она кричала болезненней, обнимая ноги сестры. Глаза присутствующих женщин были наполнены слезами. В хате в перерывах между криками слышались их вздохи, сморканья, плач и тихий шепот. Хата была бедная, с прогнувшимся закоптелым потолком, поддерживаемым у матицы кривым посошком. Потрескавшаяся печь кишела прусаками. Не видно было ни путной одежды, ни утвари, ни обычных в хатах украшений в переднем углу. По голбцу, лавкам, на плесневелом кутнике валялись какие-то гнилые тряпки, лыковые отопки, разбитые, пыльные махотки, на крюке болтался хомут с пеньковыми гущами. Каждая грязная тряпка, каждая щель кричали о нужде, бесхлебье, непосильном каторжном труде и невыплаканном горе.
Наконец женщина затихла, будто уснула. Сестра вскинула на соседей свои карие, блестящие глаза, улыбнулась недоверчиво и попросила выйти из хаты. Она уложила женщину на голбец и прикрыла плюшевой жакеткой. Потом налила девочкам похлебки, и девочки стали жадно есть ее. А вышедшие в сени и на улицу мужики злобно перешептывались.
Одного из этих мужиков, в то время когда жена его исходила слезами, вели на допрос в "колбасную".
Охрипший от крика, он торопливо шагал за толстогубым красным чекистом. Чекист этот был сыном чернорабочего из Тулы, старый член партии. Мужик был перепачкан навозом, с соломой в бороде и волосах. Он потерял шапку, когда в тоскливой злобе бился у дверей, и волосы его стояли дыбом, он был жалкий и страшный. Свет керосиновой лампы на минуту ослепил его. Он дико озирался. За столом, покрытым газетой, он, наконец, увидел перед собой изможденного человека в кожаной фуражке со звездой, который расстреливал в хлеву "кулацких" парней. И сердце его сразу упало. "Убьет, пропал, тут и оправдываться нечего..."
И нечеловеческая злоба исказила его лицо. В ушах мужика пронзительно прозвучал вой жены - вой, который заставил задрожать его. Голова его закружилась, как от хмеля.
- За что держишь? - запальчиво крикнул он, шагая к столу.
Он весь напрягся, сжигая сидевшего человека ненавистью своих желтых выпуклых глаз. Он не был теперь жалким.
- Что, убить хочешь, гад? Врешь, всех не перебьешь!..
И этим допрос кончился.
Человек за столом поднял глаза на чекиста.
- Уведите его, - тихо сказал он.
И мужика вывели из хаты...
Женщины, прижавшись друг к другу, сидели на скарбе, набросив на головы дерюжки. Они перешептывались, украдкой глядя на часовых и на меня. Я оглядел клеть, выбирая глазами местечко посуше, но везде текло. Только посредине клети, под матицей, серел сухой клочок земли. Я перенес квашню, на которой сидел, и сел на это место. Тотчас же красноармейцы, охранявшие меня, встали по бокам. Было похоже: я приготовился бриться. Красноармейцы стали слишком близко, и я приказал им отодвинуться. Они молча стали под струи воды с потолка. Я достал записную книжку и на клочке серой бумаги в клетку торопливо написал несколько строк, загораживая записной книжкой записку.
Вечерело. В клети густел полумрак. Серые лица людей стали расплывчатыми. Только поблескивали обнаженные шашки часовых да краснела узенькая полоса неба по-над крышами сараев, медленно переходя в лилово-пепельную. Да булькала вода на полу. Я искоса вглядывался в бесстрастные лица красноармейцев и думал: "Те же. И лица, и позы, и приемы, с которыми они держат сабли. Те же, как при царе, когда ими командовали чужие им люди, которых они ненавидели. Оловянные солдатики. Прикажи им этот краснозвездный зарубить меня, даже не сам, а чекист его прикажи, и они, не дрогнув, изрубят, хотя знают, что я - командир кавалерийской части и член Учредительного собрания. Ни одной черточки, ни одной бороздки не провела революция на их деревянных лицах. Дерутся, умирают, участвуют в казнях, меряют землю аршинными сапожищами, голодают, кормят вшей и - не знают, за что? Машины. Тупые и страшные. Нашелся человек сильной воли, и они стала бездушными..."
И я вспомнил своих солдат. Вспомнил лето. Мой в ту пору еще многочисленный отряд пробирался в тыл неприятеля: там было надо взорвать железнодорожный мост, который бы отрезал большевиков от Москвы. Мы гнали лошадей и лишь пыль подымалась над нами столбом и долго стояла в воздухе. Лошадь вздрагивала, когда заводились машины. Кавалеристы съезжались на дорогу, поднимая пыль, которая садилась на меня. Я смотрел на людей вокруг - все это были опытные солдаты, новичков я не заметил. Я смотрел, как проезжают мимо всадники, как садятся по коням солдаты из роты напротив меня. Потом я скомандовал тоже садиться на коней. Вскакивая в седло, держа ногу в стремени, а левой рукой ухватившись за гриву лошади, я увидел, как на дороге формируется колонна по четыре всадника в ряд. Впереди мелькали полковые знамена. Каждая рота подъезжала, по команде останавливалась и ждала своей очереди. Я тоже сейчас поеу. Повозки, отступающие пешком с тюками, вьючные быки, новые и новые всадники...
Я ждал, сквозь облака пыли ища взглядом Редько, но вместо него увидел полковника и капитана. Они, разговаривая, выходили из здания, потом отдали друг другу честь. Полковник остался стоять, глядя, как капитан вывел на открытую площадку женщину с маленькими детьми: мальчиком и девочкой, а потом стал прощаться с ними. Вокруг были кавалеристы, подходили офицеры. Капитан нагнулся, чтобы поцеловать дочь протянул ей маленький гостинец в яркой обертке, затем оглядел сына, протянул гостинец ему и поднял мальчика на руки. Потом он повернулся к жене и поцеловал ее в губы. Я увидел, как капитан что-то говорит ей. Потом я услышал свой голос: "Марш". Я вздрогнул, взглянул на капитана, потом на полковника, отпустил поводья, сжал круп лошади коленями и двинулся вперед.
Тут я увидел Редько. Посреди открытой площадки, к которой подъезжали кавалеристы, в облаке пыли Редько неподвижно сидел на лошади и смотрел, как капитан целует жену. Потом капитан отошел от семьи, повернулся и направился к Редько. Мимо меня проскакала цепочка всадников и скрыла Редько. Двигаясь вперед, я попытался оглянуться назад, ничего не увидел и снова повернул голову.
Вскоре я остановился позади всадников, прибывших чуть раньше. За моей спиной останавливались другие. Затем я услышал приближающийся шум моторов: это подъезжали грузовики. Вскоре вдоль колонны проскакал капитан, за ним Редько. Я снова прокричал: "Марш", и увидел, как кавалерийские шапки, сбитые направо, и чубы слева пришли в движение. Опять проскакал Редько. Я обернулся, глядя на него, потом снова посмотрел вперед и подстегнул лошадь.
Мы пересекли Дон около часа дня. Было 21 августа, со времени налета прошло шесть дней. Возникали опасения, что красные будут настигать нас, но позади не оказалось никого, кроме старика, маленького мальчика и собаки. Через час кавалеристы набрали скорость, двигаясь по выжженной солнцем степной дороге, которая вскоре превратилась в тропу, а потом ее и вовсе нельзя было различить среди ковыля и песка. В жаре, в пыли, посреди движущейся колонны некоторые кавалеристы от скуки затянули песню, сначала нестройно, потом все слаженнее. К ним присоединились и другие. Капитан стал смеяться, и, когда его спросили, что его развеселило, он ответил, что песня.
Этому рейду в штабе придавали большое стратегическое значение. Я вспомнил золотые поля, которые мы топтали своими лошадьми, бедную деревушку, жители которой, как мыши, попрятались по погребцам. Вспомнил тихую утреннюю зарю и звучный храп лошадей, хрустевших удилами. Было томительно красиво, хотелось припасть к земле и целовать грудь ее. Но лица солдат были серы и тверды, как кора. Я вспомнил первые брызги радостного солнца, янтарь и жемчуг росы и тихое с веселой голубокупольной церковкой село, еще туманное от сна, неожиданно выросшую перед нами, - этого села даже на карте не значилось, так оно было мало и мило. У околицы его галдела толпа красноармейцев. Они взмахивали руками. Тощий человек с красной звездой во лбу в чем-то убеждал их, но солдаты упрямо трясли серыми шапками. Я приказал атаковать их. Но красноармейцы, как только завидели отряд, радостно загалдели и бросились навстречу с поднятыми руками. Я понял, что красноармейцы сдаются в плен. Поняли это и кавалеристы и, осклабясь, чуть придержали лошадей. Но я подумал: "В сабли!" - тогда каждый мой кавалерист, после минутного колебания, мог кинуться с видом отчаянной решимости и самоотвержения в самый центр краснозвездных в буденовках неприятелей. Эти буденовки тотчас же слетели бы у них с голов далеко в сторону. Пример смелых заразит всю мою белую рать - и вдруг, точно хлынувший внезапно дождь, они стремительно кинутся на своих временных врагов с озлобленными и отчаянными лицами, будут рубить их по "мордам", по "бокам", "по чем попало", будут кричать и ругаться, громко и крепко и, наконец, после отчаянных усилий, достигнут того, что неприятель падет ниц.
"В сабли!" - теперь уже крикнул я, и лица кавалеристов мгновенно отвердели, и сотня людей, доверчиво протянувших нам руки, через час была превращена в месиво. Потом мои солдаты грубо шутили, вспоминая, как ловко они накрыли этих дураков.
И эти, наверное, будут шутить, когда потащат мой труп в канаву.

"Наша улица", № 5-2005

Юрий Кувалдин Собрание сочинений в 10 томах Издательство "Книжный сад", Москва, 2006, тираж 2000 экз. Том 8, стр. 203.

Copyright © писатель Юрий Кувалдин 2008
Охраняется законом РФ об авторском праве