Юрий Кувалдин "Под Новый год" рассказ
Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.
Юрий Кувалдин
ПОД НОВЫЙ ГОД
рассказ
Слушать рассказ Юрия Кувалдина "Под Новый год" читает Александр Дунин
Холодная ночь.
Вдалеке видны темные склады, у которых на высоких столбах горят в морозном воздухе под металлическими тарелками мутно-золотистые лампочки. Вдоль длинного серого забора натянута проволока, по которой бегает овчарка, но собаки сейчас не видно, вероятно, забилась в будку и задремала. Тихо, лишь слышно, как где-то за еловым, заснеженным лесом, что начинается сразу за забором, перекликаются тепловозы. Их свистки и шипение доносятся до складов приглушенно, как бы из-под самой земли.
Часовой видит эти склады, снежные крыши, забор, поблескивающую серебром проволоку, макушки елей с опущенными, облепленными снегом лапами, мутно-золотистые воздушные шары освещения, вслушивается в едва уловимые звуки, идущие от железнодорожного узла и, надежнее приладив за спиной промерзший, тяжелый карабин с заиндевелым примкнутым штыком, похлопывает себя меховыми варежками по бокам тулупа, от которого приятно пахнет овчинным теплом.
Длинные полы тулупа, огромные валенки с высокими голенищами не позволяют делать широкие шаги, часовой ступает коротко, вприпрыжку, как будто пританцовывает. Снег не скрипит, а пищит, поскуливает под ногами, как собака. Изредка дует ветерок, вздымая легкие завитки муки снежной. Часовой скашивает глаза и замечает белый налет на наушниках шапки, завязанных под подбородком. Часовой вытягивает губы и дует сначала на левый наушник, потом, видя, что иней тает и белая шерсть шапки темнеет, на правый. Затем он подходит к столбу, от которого пахнет мерзлой смолой и на котором мерцают янтарные, окаменевшие слезы, приваливается к столбу плечом и стоит неподвижно в желтом пятне света.
Лицо часового молодо, совсем юно, над верхней губой едва различим нежный пушок, глаза круглые, светло-голубые, задумчивые.
Часовому видится метро, синие гремящие и пищащие на остановках вагоны, поблескивающие мрамором стены с табличками названий станций, потемневшие, бронзовые фигуры молотобойцев, дискоболок с мощными руками, ногами и грудями, изразцовые картины с золотыми вкраплениями на потолках, длинные змеи эскалаторов с рубчатыми ступенями, черные резиновые поручни, никелированные трубы ограждений при спуске внизу, застекленные будки дежурных, лакированные деревянные лавки у холодных стен... Часовой в умилении думает о том, как там сейчас в метро, кто там едет, много ли народу. Наверное, все спешат, торопятся, ведь до Нового года осталось всего полчаса, в руках у всех торты, сереброголовые “огнетушители” шампанского, цветы в хрустящем целлофане, лица возбуждены, сосредоточены и улыбчивы тайно.
Часовой протяжно вздыхает, трет рукой нос и щеки, отходит от столба и начинает свое обычное пританцовывание. Вдруг он останавливается, поворачивает голову и прислушивается. Ему кажется, что кто-то идет меж складами.
- Кто идет?
Тишина, ответа нет, но часовой боится пошевелиться. Через мгновение он вновь слышит снежное слабое похрустывание, а затем - хриплый, надрывный лай из будки, овчарка вырывается из черной амбразуры, вскидывается на задние лапы, натягивая цепь, и начинает бешено носиться по проволоке с оглушительным, похожим на пиление дров лаем.
Часовой срывается с места и бежит к складам. Сердце его замирает от страха и недоброго предчувствия. На ходу он путается в длинном тулупе, спотыкается и падает в сугроб. Карабин больно бьет его вороненым стволом по голове. Откашливаясь и сморкаясь, часовой быстро поднимается, бежит, достигает проулка между складами и видит в конце узкой, натоптанной в снегу тропы, голубой в это время, темную, размахивающую руками, бегущую фигуру.
- Стой, стрелять буду! - кричит, задыхаясь, часовой, сбрасывает варежки в снег, сдергивает с плеча карабин, щелкает затвором, снимает курок с предохранителя и стреляет в воздух. Уши закладывает от грохота выстрела и многократного эха от него.
Руки часового чуть-чуть дрожат, мушка прицела прыгает, пар изо рта мешает разглядеть бегущую неуклюже черную фигуру. Часовой закрывает глаза, нажимает курок, в нос шибает горячим дымом. Резко разлепив глаза, часовой видит черную фигуру, балансирующую руками, подобно канатоходцу, еще бегущую, но уже спотыкающуюся и падающую затем в снег лицом. В ушах часового стоит звон, он даже не слышит отчаянного лая овчарки. Карабин горячим дулом уперся в сугроб.
Часовой переводит дух, по спине пробегает холодная дрожь, он медленно, как бы в забытьи, идет к тому месту, где ничком рухнула черная фигура. В ушах по-прежнему стоит звон, а от шапки пахнет паленым. Пройдя шагов десять, часовой встряхивает головой, как после ныряния, когда в уши заливается вода, слух возвращается, доносится лай овчарки и слабое постанывание того, кто упал в снег.
Пытаясь успокоить себя, часовой смотрит в ту сторону, оглаживает теплый ствол карабина, осматривает зачем-то приклад и берет карабин за спину. В голове пусто, нет ни одной мысли, тело дрожит, и часовому не хочется идти к тому, кто упал в снег.
Но через минуту часовой машинально делает первый шаг, за ним второй, третий... Чтобы не смотреть на лежащего, часовой глядит вперед, на торцевой забор за складами и замечает зияющую брешь с отведенной в сторону доской. Он долго и тупо смотрит на эту щель, на этот ход с натоптанными к нему следами, и до его слуха доходит стон. Часовой опускает глаза и в сумеречном, ночном зимнем свете узнает в страхе по черному, коротко стриженному удлиненному затылку с маленькой белой запятой шрама Былинского.
Былинский приподнимает голову, оборачивается и смотрит поблескивающими, удивленными глазами на часового, стоящего над ним.
- Ви-итек?! - выдавливает со стоном Былинский.
- Серега?!
- Я...
Часовой ошалело смотрит на своего лучшего приятеля Сергея Былинского, с которым первый курс на филфаке учился, с которым на гитарах в ансамбле играет железный рок, этот Серега лежит теперь в снегу, убитый Виктором Никольским!
- Куда я тебя?
- Сам не пойму, - стонет Былинский, и в его глазах Никольский различает ужас.
Никольский бросает карабин в снег, склоняется к другу, всматривается жадно в его бледнеющее лицо.
- Серега! - трясет он Былинского, который обвисает на его руках и закрывает глаза.
В глазах Никольского появляются слезы, но он не плачет, это слезы непонимания, неверия в происходящее. Былинский лежит на спине в гимнастерке, без ремня, с непокрытой головой, из кармана брюк-галифе выглядывает горлышко зеленой бутылки, заткнутой газетной пробкой, которая намокла и от нее едко пахнет самогоном. Никольский догадывается, что Былинский бегал в деревню, где в крайней избе толстая старуха варит самогон.
Перебарывая дрожь, Никольский пытается поднять и взвалить на себя Былинского, но тулуп и карабин не позволяют этого сделать. Тогда Никольский раздевается и, подняв неимоверно тяжелого друга, видит темное пятно на снегу. Но Никольскому не до созерцания черной крови, он, всхлипывая и покашливая, взваливает Былинского на спину, разворачивается и идет, покачиваясь, вдоль складов, огибает их, видит надрывно визжащую овчарку, видит желтый круг света под столбом, серый забор и продолжает идти.
Но вот он слышит впереди торопливые хрустящие шаги, вскидывает глаза и замечает начальника караула, высокого, горбоносого, со сросшимися черными бровями старшего лейтенанта Акбарова, низенького разводящего Белова и трех солдат.
Акбаров мгновение стоит молча, лицо его жестко и не выражает никаких чувств. Белов как вскинул белесые, тонкие брови, так и застыл с этим выражением удивления. Солдаты были бледны, а глаза их - испуганны.
- Живая? - наконец спрашивает Акбаров и крутит головой, как бы стараясь вылезти из колючего ворота суконной шинели.
- Чего стали! - прикрикивает Белов на солдат. - Пособите!
Те бросаются к Никольскому, стаскивают с его согбенной спины обмякшего Былинского и под присмотром расторопного Белова почти бегут в сторону караульного помещения, до которого около километра.
- Предупреждения кричала?! - грозно и отрывисто спрашивает Акбаров и вперяется узкими темными глазами в Никольского.
- Так точно...
- А где карабина?
- Там, кивает Никольский на склады, вздрагивая.
- Иди, я постою, - говорит Акбаров, поднимая плечо и склоняя к нему покрасневшее ухо.
Не ощущая холода, опустив голову, Никольский медленно идет к складам, сворачивает в проулок и останавливается. Сейчас он не виден Акбарову. Никольский нащупывает в кармане сигареты и спички. Он приседает и чиркает спичкой, но она, слабо вспыхнув, ломается и гаснет. Свет второй спички, мелькнув голубым огоньком, тоже гаснет от порыва ветра. Тогда Никольский встает, подставляет спину ветру, зажигает третью спичку, она вспыхивает, Никольский быстро подносит ее к серным головкам приоткрытого коробка, тот в мгновение ярко загорается, Никольский бросает коробок в снег, а вслед за ним в пачку с сигаретами.
Возвращается он так же медленно, как и уходил. Акбаров стоит около овчарки и теребит ее шерсть на загривке. Пес дружелюбно поскуливает. Акбаров поворачивает скуластое лицо, сжимает губы, а затем произносит:
- Правильно служба понимай! Теперь тебе отпуск родина будет!
Никольский пропускает это мимо ушей, плотнее натягивает шапку, от которой все еще пахнет порохом, и смотрит на уходящего Акбарова. Затем он переводит взгляд на заснеженные ели за забором и, вздрагивая, плачет.
В книге Юрий Кувалдин “Философия печали”, Москва, Издательское предприятие “Новелла”, 1990. Тираж 100.000 экз.
Юрий Кувалдин. Собрание Сочинений в 10 томах. Издательство "Книжный сад", Москва, 2006, тираж 2000 экз. Том 2, стр. 352.
Copyright © писатель Юрий Кувалдин 2008
Охраняется законом РФ об авторском праве