Юрий Кувалдин "Ласточка" рассказ

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться на главную страницу

ЛАСТОЧКА

рассказ

Окно было закрыто, шел дождь, стекла запотели, и когда Черпаков шумно вздохнул от тоски, изо рта пошел пар. Тоска была обложная, необъяснимая, как всякая тоска, когда человек не знает, куда себя деть, что делать - читать или в шахматы с соседом играть, или надеть брезентовый до пят плащ, резиновые сапоги и идти куда-нибудь вдоль реки, заглянуть в лес, но и там, знал Черпаков, будет тоскливо, даже сиротливо.
Лень было спускаться вниз и топить печь, потому что дрова были сырые, с керосином бы их, но керосин в сарае, а до него идти по мокрой траве под дождем. Лучше лежать и ничего не делать. Тосковать, одним словом. И ведь все хорошо у Черпакова: он в отпуску, жена на работе, родители живы, ребенок уже третий час где-то бегает по улице с пацанами, кот спит внизу на диване, забившись между подушками, мухи не жужжат. Тихо. Но... тоскливо.
А воздух здесь другой, не как в городе, с привкусом дерева. И вода другая, без хлорки, из артезианской скважины, прозрачная и вкусная.
Дождь кончился, солнце заглянуло на чердак, задрожала в его луче золотистая пыль. Черпаков, с уже седеющим шелковистым чубиком, глубоко вздохнул и улыбнулся, потому что почувствовал, что с этим солнцем он перебарывает тоску. И что это за чувство - тоска? Что это за состояние? Странно. Только что ныла душа, а теперь, вроде, все в порядке.
Черпаков на счет “три” про себя резко поднялся, скрипнула старая кровать. Сразу же набежало множество мыслей: распилить сухие доски, заготовить дров, покрасить террасу, сходить за хлебом на станцию, вскопать землю под новые кусты, которые снопами свалены за домом в ожидании посадки, наконец, разогреть суп и позвать сына обедать...
На станции строили новую платформу, лежали тяжелые бетонные блоки. Черпаков, узкоплечий, с длинными руками, неизвестно чему улыбаясь, бодро шел вдоль штабелей этих блоков. А почему не по улыбаться, через полгода повесят Черпакову еще одну звездочку, он будет подполковником, в зарплате выиграет, купит тесу, пристроит кухню, а то прямо на террасе готовят, запахи еды по всему дому! Не так ли, товарищ майор?
Точно так! Все хорошо. Даже любопытно, почему так хорошо на душе? Вроде бы и радоваться-то особо нечему. Жене ложиться на операцию с ногами, вены ей, видите ли, не нравятся, толстые, синие на икрах. Пусть. Главное, чтобы ей было по душе. Отец там с матерью мается. У нее давление под двести. Качает, как на море, как только с таким давлением жить можно? Сын на одни тройки кончил год. Племянница срезалась в институт. Брат разбил машину, просит одолжить тысячу. А Черпакову к этой тысяче еще одну и с другими “бабашками”, как он иногда называл деньги, сам возьмет “Жигуль”. Отца как ветерана войны в очередь записал. Чему, в общем, радоваться? А весело на душе. Смотри: солнце блестит в луже!
Строятся, строятся вокруг! Вот и платформу новую сделают. Вдруг Черпаков остановился и резко помрачнел. У одного щербатого бетонного блока он увидел мертвую ласточку. Она лежала в лужице с неестественно выгнутым длинным и острым крылом. И вся она, темная, была какая-то заостренная, как стрела.
Много мыслей о ласточках сразу же пронеслось в голове Черпакова. Он вспомнил полуразрушенную деревенскую церковь, где под козырьком придела лепили из глины ласточки гнезда, прекрасные, как из шариков, гнезда и, главное, прочные. Когда Черпаков забирался, как горнолаз, по выбоинам в белой стене к этим гнездам, то долго не мог оторвать их от стены, но все же отрывал. А зачем? Это он теперь мог спросить себя, а тогда? Тогда было весело, что по отвесной стене залезал, на спор, кажется.
Острокрылая черная ласточка лежала без движений у бетонного блока, лежала в луже, в тени...
Вечером старики, в шапках, телогрейках, в валенках, глядели в небо, сидя у изб, высматривали ласточек. Для них, помнил Черпаков, ласточки были погодой, урожаем, вообще чем-то чуть ли не святым, как ангелы.
- Вона! - тыкал какой-нибудь старик в небо корявым пальцем.- Высоко летает, знать, завтрева кости погреем!
По плотницкому делу Черпаков не пошел, как отец, все лазал куда-нибудь или прыгал откуда-нибудь, его так и прозвали в селе “летчиком”. Потом он часто приезжал в форме: голубые петлицы, голубой околыш фуражки.
- Ну как там, в небе? - спрашивали старики.
- Неплохо! - довольно бодро отвечал Черпаков, подавляя в себе смущение от некоторого допущения, потому что в небе он никогда не был, даже, к стыду, на гражданском флоте не летал.
Но в петлицы Черпаков вкалывал “птичек” летных, без красной звездочки, как должно быть у технарей, в серединке меж двух золотистых крылышек. Да и к технике Черпаков не имел ровно никакого отношения, потому что был замполитом. Оттого и узкоплеч был, и пальцы на руках тонкие.
И вновь Черпакову стало тоскливо. Как часто на него нападает это состояние! Да что же это, наконец, такое?
Вроде все хорошо: огурцы под пленкой вовсю дуются, сорт отличный, из ГДР, название забыл; подполковника через полгода получит, это в тридцать-то семь лет! А?
На должности полковника сидит прочно. И будет Черпаков полковником. А там, смотришь, и генералом - золотистые погоны, алые лампасы!
На лампасах Черпаков почему-то вновь взгрустнул. Ну и что? Подумаешь, погоны! А ласточка, заостренная ласточка, как стрела, выпущенная из детства, лежала без дыхания в луже у бетонного блока. Жалко, очень жалко.
Никогда такого с Черпаковым не было, чтобы так расчувствоваться, даже слеза скатилась по щеке. Черпаков боязливо оглянулся: не смотрит ли кто за ним, не любопытничает ли? Никого поблизости не было, лишь на противоположной платформе несколько женщин ожидало электричку.
Отчего тоска-то?! Опять ведь накатила. И все-то у Черпакова хорошо, гладко в жизни: школа, комсомол, училище, партия, чины, звания. Все без задержек, даже с опережением! Вроде и никаких способностей в себе Черпаков не замечал, а как все складно в жизни было и есть.
Но тоска заедает, черт бы ее побрал! Вроде бы жизненный курс верный, а точки назначения нет, неужели, как эта ласточка?! Черпаков ужаснулся этой мысли, взглянул в небо - светило солнце. И Черпаков улыбнулся, облегченно вздохнул, потому что тоска стала отпускать, а ее место занимала неизвестно из чего вырастающая радость.
Черпаков стыдливо пнул носком ботинка ласточку под бетонный блок, подальше, еще пинок, чтоб видно не было.

В книге “Философия печали”, Москва, Издательское предприятие “Новелла”, 1990.

Юрий Кувалдин Собрание сочинений в 10 томах Издательство "Книжный сад", Москва, 2006, тираж 2000 экз. Том 2, стр. 409.

Copyright © писатель Юрий Кувалдин 2008
Охраняется законом РФ об авторском праве