Юрий Кувалдин "Лётчик" рассказ

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться на главную страницу

ЛЁТЧИК

рассказ

В половине седьмого утра пришел дядя Володя, в шапке, в валенках с галошами; лицо было красное, с мороза. И тут же закурил, присев на табурет на кухне. С галош, конечно, потекло на линолеум.
Лида покосилась на дядю Володю, посопела, но ничего не сказала, лишь укоризненно взглянула на мужа, Геннадия, который в трусах стоял в дверях и, костлявый, шумно потягивался, хрустел суставами, сглатывал и зевал во всю глотку, и кадык со щетиной ходил вверх и вниз.
Придерживая на большой груди створки халата, чтобы не разъехались и не показали бабий дар, Лида бросила к валенкам дяди Володи мешковину и потерла могучей своей ногой в тапочке лужу. И когда терла, зад ее широкий вздрагивал под облегающим халатом. Вздрагивали и щеки, и второй подбородок, мясистый, белый, кровь с молоком; а губы полные были недовольно сомкнуты.
Геннадий положил ладонь на ее зад и сжал мясцо. Лида вся вспыхнула и, бросив протирку, ушла с кухни.
На кухонном самодельном столе, покрытом выцветшей и потертой клеенкой, стояла сковородка со вчерашней гречкой, валялись грязные ложки и вилки, чашки и стаканы. Взяв стакан, Геннадий налил в него холодной воды из-под крана и жадно выпил; затем, посмотрев на стакан изучающе, подумал и положил его в раковину к грязным тарелкам.
Дядя Володя нагнулся, загасил папиросу о мокрую подошву галоши и сказал:
- Досок напилили. Димка ждет.
- А Серега? - спросил Геннадий, почесывая грудь.
- Серега должен сейчас подъехать. Давай, сбирайси.
Геннадий не спеша пошел в комнату. Лида лежала под одеялом на боку, лицом к стене и делала вид, что спит. Геннадий нагнулся к ней, став коленом на кровать, просунул руку под одеяло. Лида наотмашь ударила его. Геннадий охнул, отскочил, почувствовав ожог на коже, но не ответил и не обиделся.
Одеяло соскочило с Лиды и белые огромные груди с темно-вишневыми, как блюдца, сосками легли направо и налево от крупного торса. Геннадий захохотал, а Лида зевнула, показав ряд белых крепких зубов, и лениво натянула на себя ватное одеяло в розовом пододеяльнике с голубыми цветочками. Опять отвернулась к стене, колыхнув густыми каштановыми волосами.
Одежда Геннадия была свалена на полу, в углу, за коробками. Сначала Геннадий надел трикотажные лиловые шаровары, на них черные, от старого костюма, шевиотового, брюки, натянул байковую клетчатую рубашку, на нее - безрукавку, потом - старый серый пиджак. Надел меховые форменные унты на застежках, офицерскую серую шапку, и, наконец, куртку на бараньем меху, на “молнии”, с металлическими заклепками.
Когда выходил из комнаты, с кровати донесся легкий храпоток; видно, Лида заснула.
Дядя Володя уж курил новую папиросу; на его широком, рябом, скуластом лице бродила улыбка. Увидев собранного Геннадия, сказал с усмешкой, выпустив клуб дыма:
- Надька вчерась кастрюлю сожгла.
- Как?
- Да уснула перед телевизором.
В подъезде были исчерканы все стелы, выбиты стекла; кругом валялись окурки, было наплевано среди битого стекла, банок из-под пива, банановой кожуры, пакетов из-под хрустящей картошки. Поддавая ногами банки, хрустя стеклом, дядя Володя и Геннадий вышли в морозную тьму. Лампочка у подъезда была разбита.
Снег захрустел под ногами. Пошли прямиками по тропинке к оврагу мимо сараев. Взобравшись на горку около бетонного забора, двинулись вдоль него, потом пролезли в пролом, миновали водокачку и вошли на двор лесопилки.
Грузовик Сереги уже вовсю светил фарами и приятно урчал. Сам Серега, в солдатском бушлате, с красными прыщами и вдавленной переносицей, подтаскивал доски к кузову. Пахло еловой смолой. Когда Серега бросил доску, она зазвенела на морозе, как музыкальная. Принялись за погрузку. Все-таки много напилили досок, около пяти кубометров.
Серегин КамАЗ-длинногруз брал сразу и по восемь кубов. Однако шестиметровые доски грузить было нелегко. Наладились попеременно парами ходить: то Геннадий с Серегой, то Серега с дядей Володей, то дядя Володя с Геннанидем. И брали сразу с двух концов по четыре доски, сороковки. Димка нехотя помог пару раз.
Сели перекурить, хотя курил только дядя Володя. Геннадий снял брезентовые рукавицы и стал рассматривать свои руки, просто так, без всякого смысла. Серега глядел в темноту. Дядя Володя пускал клубы дыма в ночь. Лампочка горела под металлическим абажуром. С железнодорожного узла доносился гудок тепловоза, протяжный, жалобный, словно тепловоз исполнял роль одинокого волка, которому не осталось места в гарнизоне.
- Машка вчерась мне вельветовую рубашку купила, - сказал Серега.
- За сколько? - спросил Геннадий, продолжая сосредоточенно рассматривать линии на ладонях.
- За тридцатку.
- Дорого, - сказал Геннадий. - Моя Лидка за двадцать пять брала. Дядя Володя снял шапку и смахнул пот с лысины.
- Я вот что скажу, - сказал он. - Теперича жить стало хуже. Нельзя выбирать, когда много всякого кругом. Дразнють нас. Раньше такого чтобы было! Вот тебе три рубля, а вот тебе за два восемьдесят семь! Не по-русски все это!
Слушая со вниманием рассуждения дяди Володи, Серега с удовольствием выдавливал прыщи и стирал гной с кровью пальцами, которые потом облизывал.
- Не, ты не прав, дядь Володь. Не прав. Ты старый и ничего не понимаешь. Выбирать здорово. Вона сколько мебели навезли. Мы с Машкой наметили мягкие кресла с диваном купить.
- И мы! - вставил Геннадий. - Лидка просто балдеет от этих кресел!
- Под ейный зад и кресел-то не подберешь! - усмехнулся дядя Володя, широко расставляя руки.
- Как раз и не так, - сказал Геннадий, выковыривая указательным пальцем из носа козявку. - Вот под ее зад-то и пошла мебель: два метра шириной!
Дядя Володя и Серега громко рассмеялись, а Геннадий для особого заострения внимания поднял указательный палец вверх. Его лицо, вытянутое, узкое, с длинным носом и близко посаженными маленькими глазами, выглядело напряженно-серьезным и подтверждало, что Геннадий очень любит свою Лиду, с которой расписался всего лишь полтора месяца назад. И тут сам Геннадий не выдержал и начал хохотать до слез, представляя зад своей Лидки в два метра шириной.
Конечно, широк зад был у его Лидии, но не в два метра. Как-то он даже для смеха прикинул сантиметром: всего-то было семьдесят три - в дверь с трудом проходила, но уж не два метра!
Смахнув слезу, первым встал к доскам дядя Володя, как самый сознательный в силу возраста; за ним и - молодежь. Когда шли от штабеля к машине, от них на притоптанный снег падали длинные тени. Конус света от лампочки разрывал непроглядную зимнюю тьму.
В новом, только что смонтированном доме делали ремонт. Странно. Но это так. Строители, не получив обещанных денег, подали в суд, снялись и уехали. Минобороны прекратило финансирование. Теперь дело было за самими новоселами. Геннадию дали трехкомнатную квартиру: без пола, без дверных коробок, без оконных переплетов, без сантехники, даже без труб и электропроводки. Каждый день приходилось что-нибудь делать: то унитаз ставить, то потолок белить, а то вот доски завозить - пол делать и прочую столярку. Завтра обещали поставить трубы.
Выглянул из каптерки косоглазый Димка, покачался в проеме, икнул и хрипло, срывающимся голосом спросил:
- Скоро вы там?
Усмехнувшись и присвистнув, Геннадий бодро ответил:
- Отдыхай! Сейчас смотаемся.
Дело в том, что доски эти были левые, и Димка их просто разрешил уворовать за стольник плюс литр, как водится. Вообще, Димка был свойский парень, но уж очень сильно выпивал; иногда пил целыми неделями, а когда напрочь пропивался, ходил по квартирам и клянчил денег или похмелки.
Дядя Володя посмотрел на Димку дружелюбно; белесоватые насупившиеся брови его разошлись, и от серых, всегда прищуренных для строгости глаз, кругами, как после камня, брошенного в воду, расплылась по морщинкам необычная для него смущенная улыбка, и он сказал искренне:
- Не пил бы ты уж с утра, что ли, милый человек.
Икнув еще раз и при этом очень громко, Димка бросил:
- Поучи тут меня еще! - и исчез в каптерке.
Дверь протяжно скрипнула и, подтягиваемая пружиной, захлопнулась. После этого предупреждения задвигались чуть проворнее, хотя чувства страха перед возможной опасностью не было. Все в гарнизоне так делали, а что, Геннадию нельзя?
Длинный железный ребристый кузов заполнился уже до высоты бортов. Серега залез на доски и сунул между ними и бортами бруски, поставив их вертикально, чтобы еще сверх положенного грузить, по принципу - бери пока дают, а там разберемся, лишнего не будет.
И в этот момент от дальних ворот, из тьмы, послышался чей-то крик. Серега круто, всем корпусом обернулся и испуганно вгляделся в темноту, и в черных глазах его было такое стремительное выражение, какое, должно быть, бывает у летящей птицы. Моментально он соскочил с кузова и рванулся к кабине.
Все это произошло так быстро, что Геннадий ничего не заметил. Дядя Володя от крика встрепенулся, но продолжил с Геннадием нести доски к кузову. Серега в это время дернул машину и поехал из-под навеса; фары скользнули по дальним воротам, от которых быстро двигался кто-то: похоже - бежал.
Геннадий, не выпуская досок, растерянно смотрел на приближающуюся фигуру, пока не узнал в ней дневального первой эскадрильи, правда, фамилии его не помнил. Дневальный, восточного типа приземистый солдат, с красной повязкой на рукаве, остановился против Геннадия, вскинул руку к виску и, задыхаясь, выкрикнул:
- Товарищ капитан, тревога!
Облегченно вздохнув, Геннадий сплюнул и, отпустив доски, воскликнул:
- Только собрался поработать!
Рядовой смущенно пожал плечами и медленно вымолвил:
- Я не виноват, товарищ капитан...
И лицо Геннадия стало серьезным, неподвижным. А дядя Володя и особенно Серега облегченно вздохнули, даже заулыбались; никакой опасности не случилось, все нормально, вот только догружать машину, а потом везти и разгружать придется им вдвоем, уже без Геннадия. Эта необходимость делать что-то другое, что не задумано, раздражала Геннадия.
Еще на подходе к дому он заметил автобус, собиравший офицеров по тревоге; дневальный вскочил в переднюю дверь и плюхнулся на боковое сиденье возле шофера, а Геннадию же надо было зааскочить домой.
Лидия все еще спала и он не стал ее будить; тихо переоделся в полевую форму, схватил на кухне пару кусков хлеба и соленый огурец и, жуя на ходу, помчался в автобус, и как только вскочил в него, дверь за спиной закрылась и автобус тронулся.
Люди сидели мрачные и сонные, молчаливо поглядывали в темные окна, сопели, кашляли. Геннадий отыскал глазами свободное место, как раз возле майора Зыкова, своего штурмана, сел, пожимая ему руку, но ни о чем не расспрашивая, и откинулся на спинку сиденья. Только сейчас почувствовал, как устали руки и ноги от погрузки досок. Он потянулся, широко вдыхая воздух носом, и зевнул: мог бы еще часика два поспать.
Автобус был стар, скрипел и кашлял, подпрыгивая на колдобинах, рычал надрывно, готовый вот-вот заглохнуть, но после короткой паузы вновь “схватывал” свое рычание: “па-а-ааа-па”
Справа за окном показались огоньки и по мере приближения, все более разрастались; вот уже и прожектора взлетки стали видны и свет в высокой застекленной будке командного пункта. Автобус все трясло и качало, так что с задремавшего Зыкова свалилась шапка, которую Геннадий на лету подхватил и надел на рыжеватую голову майора. Зыков встрепенулся, открыл глаза, большие, синие и, ежась, чертыхнулся. Когда он посмотрел на Геннадия, то тот заметил в них идущую с самого глубокого дна застарелую усталость, как будто Зыкову на все в этой жизни было наплевать. Но это было не так. Он был общительным, приятным человеком, имел троих детей и хорошую жену, директора гарнизонной библиотеки, в которой и Лидия работала.
Из раздевалки первой эскадрильи, в комбинезоне на многочисленных молниях, с металлическими поблескивающими клепками, прихватив шлемофон, Геннадий вместе со всеми выбежал на построение. Наискосок через рулежку, в отстойнике, стояла в свете прожекторов машина Геннадия, без номеров и опознавательных знаков, черная, как сама ночь, с хищным застекленным рылом. Возле нее пыхтел многотонный рыжий автозаправщик и крутились механики в синих куртках с меховыми воротниками.
Полковник Самойло в серой каракулевой папахе, поглядывая в планшетку, давал разъяснение по выполнению срочно пришедшего из штаба округа приказа. У полковника было лицо цыгана и говорил он с сильным южным акцентом, украинским акцентом, припадая на “було”. По отработанной во многих занятиях схеме, Геннадию с Зыковым достался вариант номер пять дробь семнадцать. И после команды: “По машинам!” - Геннадий первым по приставной металлической лестнице вскочил на плоскость и, ухватившись за откинутый колпак кабины, впрыгнул на сиденье пилота с высокой спинкой, которая была как бы надета на толстый ствол пиропатрона катапульты. Следом на плоскость ступил Зыков и прошел чуть вперед, где ниже кабины пилота располагалась кабина штурмана.
Механики убрали из-под стоек шасси колодки, красные, похожие на крабов, и, облепив машину, на руках выкатили ее на рулежку. В наушниках уже звучал хохлацкий голос все того же Самойло, успевшего подняться на командный пункт (у него под рукой всегда был “козел”): управлял полетами как правило он сам; последовала его команда “на старт”.
К борту подключили “катюшу” - передвижную электростанцию. Геннадий снял с предохранителя кнопку запуска первого двигателя, потом второго. Начал запуск машинально, бегло поглядывая на показания приборов. Двигатели приемисто откликнулись и стройно загудели на малых оборотах.
Некоторое время Геннадий прогревал машину, проклиная эту “тревогу”, помешавшую ему заниматься квартирой; подумал о досках, хороших, молодец Димка, лучший материал дал. Потом переключился на обои, которые еще предстояло покупать. А денег нет. Конечно, дядя Володя правильную идею предложил, помочь по столярке соседям по подъезду (а там из военторга люди были) и, стало быть, подзаработать. Были бы руки и материал. Ну и, разумеется, инструмент хороший. Геннадий достал у знакомых электропилу, электрорубанок и дрель, тоже электрическую, немецкую. Вслед за этим вспомнил Лиду...
Вздохнув, взял на себя ручку газа и тут же, махнув механикам крагой, захлопнул прозрачный и герметичный колпак кабины. Машина сначала медленно тронулась с места, а затем все быстрее покатила по рулежной дорожке на стартовую позицию в начале взлетно-посадочной полосы, постукивая шасси на стыках бетонных плит. Поинтересовался в микрофоны делами у Зыкова; тот спокойно, зевая, ответил что все идет штатно.
Вырулив на старт, Геннадий доложил командиру о готовности. После некоторой паузы последовало разрешение на взлет. Геннадий посопел, вдыхая кислород, и перевел ручку газа в положение “форсаж”. Все вокруг завибрировало, завыло, засвистело.
Машина сорвалась с места и тут же бетонка раскрутилась, исчезла под машиной, которая нырнула в небо, сначала черное, а потом вдруг ослепительно яркое.
Светлый шар покатился в глаза Геннадию, потрескивая искрами, как от наждачного круга; Геннадий упал на левую плоскость, сделал вираж и лег на курс: на юг. Звук оторвался от машины и остался далеко позади...
Теперь машина как бы перестала мчаться, остановилась, замерла в голубой солнечной вышине, в полной, абсолютной тишине. Лишь земля далеко внизу медленно подкручивалась под машину. Показалась знакомая, поскольку тысячу раз видел, синяя лужица Черного моря с едва различимыми щепками кораблей. Тут же выглянула Турция, для пролета над которой не требовалось никакого коридора, поскольку машина Геннадия шла на высоте, не доступной никаким радарам; к тому же она была невидимой. Буквально над самой Анкарой Геннадий взял восточнее, на Багдад, подправил еще чуть левее и слева же зашел на Персидский залив. Тут начал работу Зыков: отснял через телевики с разрешением в два метра всю американскую технику, потом с усмешкой сказал Геннадию:
- Ген, взгляни чуть правее, под нами, американец летит, давай шлепнем его!? Тоже мне, стелс, невидимка, мать твою так-то!
- Ты мне лучше скажи, где обои недорогие достать? - спросил Геннадий, не обратив внимание на антиамериканские настроения штурмана.
- А черт его знает, - отозвался Зыков, - все кругом дорого.
Отработав, Геннадий сделал кружок вдоль Аравийского полуострова, прошел по Красному морю, потом вдоль Нила, от Асуана, мельком заметив пирамиды, и двинул себе спокойно домой, во тьму, в берлогу гарнизона. Шел и думал о дяде Володе с Серегой, которые сейчас, наверное, таскают доски в подвал, к верстаку, а он тут шныряет по белу свету, на компьютере кнопки жмет, автопилотом балуется.
Между тем, земля закрылась ватой облаков и пора было нырять в них, как к Лидии под одеяло.

“Наша улица”, № 1-2000

Юрий Кувалдин Собрание сочинений в 10 томах Издательство "Книжный сад", Москва, 2006, тираж 2000 экз. Том 4, стр. 363.

Copyright © писатель Юрий Кувалдин 2008
Охраняется законом РФ об авторском праве