Юрий Кувалдин "Побрился" рассказ

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться на главную страницу

ПОБРИЛСЯ

рассказ

Старик Степаненко собрался умирать. Встать утром не смог. Лежал в постели и чувствовал, как силы медленно покидают его. Вчера справил девять дней жене и вот теперь сам уготовился следом. Вчера чувствовал себя сносно, даже ходил на улицу с гостями. Приезжали дочь с мужем, тетка и двоюродная сестра. Посидели, помянули. Степаненко до метро их проводил. А вот теперь встать не может.
Он попытался пошевелить пальцами ног, но до них было так далеко, что он этих пальцев не чувствовал. Глаза плохо стали видеть. Открыл - и едва люстру различает. Мутно все, как в тумане. Помнится, он заблудился мальчишкой в тумане и попал в овраг. Насилу выбрался. До деревни нужно было в другую сторону идти. Плохо и с памятью стало; забыл, кто вчера еще был. В погонах, прапорщик. Кто?
Старику Степаненко казалось, что он терял сознание. Уходило из него сознание. Причем безболезненно. Конечно, Степаненко никогда еще в жизни не умирал. Было, правда, в юности, когда он после армии завербовался на ЗИС, завод имени Сталина, упал с крана и ушибся с потерей сознания. Но больше такого не было. Отработал на родном заводе ровно 50 лет, квартиру вот эту в Нагатине получил, с видом на Москву-реку.
Хороший завод имени Сталина. Степаненко Лихачева помнил. Лихачев ему на партконференции лично руку жал на сцене ДК и грамоту почетную вручил за победу в социалистическом соревновании. А он теперь жену свез на Домодедовское кладбище и сам умирает. Раньше все ребята в цеху смеялись, что умирать не страшно. Оказалось, что очень страшно, но как-то одновременно и приятно. Словно плавно едешь на чем-то мягком по трубе, а впереди солнышко светит, травка блестит, цветочки разные, птички поют и нет комаров. Лежишь па травке, и никто тебя не кусает. Очень приятно умирать, не страшно.
Заказал на кладбище памятник жене. Уплатил все сбережения. Себе разве что оставил на похороны. Кто же теперь заботиться будет о могиле? Дочь, конечно, позаботится, но сам бы он по-мужски все проследил. А то и на кладбище халтурят. Сделают абы как. Странно, почему Степаненко ног своих не чувствует? Он попробовал рукой, правой, до ноги дотронуться, но и рука не шевелилась, Левая рука тоже молчала.
Степаненко открыл глаза: люстра совсем размазалась но потолку. И он заснул. Опять ехал по длинному тоннелю куда-то к поляне. Ехал и улыбался, как будто только что после смены выпил с ребятами на троих. Хорошо раньше было, коллективно как-то. На демонстрацию собирались, красные флаги и транспаранты разбирали, шары и цветы. ЗИСовская колонна самая большая была. И Сталин так это с трибуны им помахивает рукой, мол, не подведите меня, ребята, делайте машину получше. Ребята не подводили. А потом на футбол собирались, когда автозаводцы играли, еще на “Динамо”, Лужников не было, не говоря уже о своем стадионе на Восточной улице. Здорово было. Выпьют ребята после смены - и на “Динамо”. Поболеть.
Стрельцов даже приснился Степаненко: бежит не спеша Стрельцов, а ему Иванов пасует, а Стрельцов в девятку забивает мяч. И так несколько раз во сне повторяется: Иванов пасует Эдику, а тот с ходу заколачивает в паутину. Как телевизионный повтор дают: опять Стрельцов бьет и забивает. А Сталин стоит па мавзолее в фуражке своей серой с матерчатым козырьком и помахивает автозаводцам. А у них в колонне аккордеон. И все ребята дружно запевают:

Артиллеристы, Сталин дал приказ,
Артиллеристы, зовет Отчизна нас...

Потом коммунистические субботники вспомнились. Тоже так с утра, как на работу, шел Степаненко. Жена завтрак с собой ему накручивала. Он в карман его сунет - и к заводу, к главной проходной: газоны приводить в порядок, деревья белить, кусты подстригать. А весна уже надвигается. Черный снег кое-где только под кустами лежит. Солнце дурманит. А тут ребята соберутся в кучки, перекурить, ну и, знамо дело, по стаканчику, и булка с котлетой жены идет как нечего делать! Там уж флаги красные развешивают. Грузовик подают с громкоговорителем, а из него оркестр как ударит всеми медными и деревянными:

Будет людям счастье,
Счастье на века!
У советской власти
Сила велика!
Сегодня мы не на параде,
Мы к коммунизму на пути,
В коммунистической бригаде
С нами Ленин впереди!

Водишь так это не спеша грабельками по газону, щуришься на солнышко, кайф ловишь, зная, что после субботника - на футбол, и перед футболом в павильончике с ребятами еще бутылочку водочки раздавишь, так это культурно, тихо, но и весело.
Ехал Степаненко но трубе к смертельному раю, а видит, справа показалась другая труба, ответвление, и красная табличка вспыхивает, как раньше в кино “Запасный выход”. Красная вспыхнула табличка “Жизнь”. Степаненко растерялся. Туда, в рай, так приятно ехать, как па футбол, после того, как сообразил на троих; а при виде таблички “Жизнь” кольнуло под лопаткой, заболело в животе и рука занемела.
Открыв глаза, Степапенко увидел люстру. Резко, контрастно и ярко. Пошевелил пальцами ног. Руками потрогал живот, ноги. И подумал, что свернул он в темный коридор жизни. Степаненко попытался встать, но не смог, тело словно приморозилось к постели. Руки и ноги ощущались, но были ватными, непослушными. Степаненко прикусил губу и укололся собственной щетиной. Внутренняя нежная кожа наткнулась на щетину. Сколько же он спал, если такая щетина наросла. Только подумал об этом, как люстра опять расплылась, а на трибуне возник Никита Сергеевич Хрущев, а Степаненко несет па длинной палке голубя мира. Веселый, с ребятами из цеха поддали, и голубей несут по Красной площади, в сводной колонне автозавода имени Лихачева. А после демонстрации с ребятами еще зашли в шалман на Ордынке, выпили, закусили, потом веселые по домам разошлись, а там - столы накрыты, гости собираются.
А 2-го мая на “Торпедо”, автозаводцы играют, настоящие, чемпионы. И Эдик с Ивановым, Воронин, Маношин...
Чувствует Степаненко, что опять по трубе поехал к поляне без комаров, но с цветами. Едет себе плавно и безболезненно, а где-то далеко внутри мыслишка мелькает: вот, мол, сейчас справа где-нибудь ответвление в жизнь появится. Но не тут-то было, движение разрешено в этот раз только в прямом направлении к счастливой райской смерти - и все. Точка. Страха смерти не было, но все же как-то непривычно было без альтернативы. Голову хочет повернуть направо Степаненко, а она не поворачивается, да и справа гладкая стена тоннеля, полированная, как стекло. Странно, что же в этот раз не показывается поворот с табличкой в сторону жизни? Внимательно следил за движением к раю Степаненко, и вдруг, наконец-то, возник черный провал в сторону жизни. Степаненко открыл глаза и ничего не увидел, потому что было черно и пепельно, как после пожара. Привыкнув к темноте, глаза различили слабый проем окна. И сердце успокоилось. Жизнь. Степаненко, высунув язык, поводил им по щетине. Некоторые волоски кололись, как швейные иголки. И смерть ощущалась в этих уколах.
Превозмогая смерть, Степаненко попытался подняться. Даже чуть-чуть привстал на локте, но большего осуществить не смог. Пот выступил на лбу. Степаненко собрался с силами и повернулся на бок, думая об одном: как бы побриться? Он закрыл глаза, сосредоточился, прервал дыхание, сжал руками край подушки, напрягся и вдруг резко рванулся вперед.
Он упал с кровати, но не ударился, только грохнулся шумно, как груда досок, и затих, как на фронте перед ожиданием атаки. Отдышавшись, облокотился, стиснул зубы и медленно пополз в темноту в сторону коридора. Он полз очень медленно, руки и ноги едва его слушались. Сначала он подтягивал одну ногу, потом распрямлял ее и передвигался вперед. Затем точно так же подтягивал другую ногу. Включить бы свет, но куда там, хватило бы сил доползти до ванной.
Начало светать. Степаненко выполз в коридор и лежал теперь на коврике перед ванной. Лежал без движений, потому что как бы потерял сознание или заснул, но в сознании, в просмотровом зале жизни был все тот же длинный коридор, ведший к радостной поляне смерти. Иногда поляна превращалась в великолепный зеленый газон родного стадиона, и Стрельцов спартаковцам, этим подросткам (что это за селекция; словно из секции мягких, плюшевых игрушек, все маленькие, в стеночку играют, метр пять с кепкой росту!), заколачивал гол. Степаненко приободрился во сне и уже привычно различил справа вспыхнувшую стеклянную табличку, под которой зажигалась лампочка; как в табличках прежде у ворот зажигалась лампочка “Берегись автомобиля!”, так и тут зажглась: “Жизнь”.
Когда Степаненко открыл глаза, в коридоре было светло, шел свет с кухни. Степаненко опустил взгляд на свои синие, почти что мертвецкие ноги, пошевелил зеленеющими руками, и вновь высунул язык, чтобы им проверить рост щетины. Она росла, как пшеница яровая в урожайный год:
Стеной стоит пшеница золотая...
Вспыхнула, как табличка, яркая мысль, образом безопасной бритвы, никелированной, с новым лезвием, вспыхнула, как картинка на цветном экране телевизора. И в этот момент Степаненко сразу и одновременно увидел немецкую линию обороны, жену с завтраком в руках, товарища Сталина на трибуне Первого мая, Лихачева с грамотой для Степаненко и с великим усилием встал на колени... Тут уж Лихачев со Сталиным поддержали, поставили на ноги. Степаненко первым делом щелкнул выключателем и открыл дверь в ванную. Там было уютно и светло от белого кафеля и большого зеркала. Степаненко, не зная сам как, вошел в ванную и встал, схватившись обеими руками за раковину, перед зеркалом. На него смотрел мертвец, зеленый, с белой густой щетиной. Особенно поразила Степаненко эта щетина. Он слышал, что у покойников она растет в несколько раз скорее, чем у живых.
Обсуждать этот вопрос Степаненко не стал, пока были силы, неизвестно откуда прилившие, он взял дрожащей рукой станочек с лезвием (всегда после бритья готовил станочек к новому), пустил из крана горячую воду, смочил помазок, свинтил колпачок с пенистого крема, намылился и, повернув один бок к зеркалу, первый раз провел бритвой по щеке от виска к подбородку. Осталась чистая, как от комбайна в поле, полоса. И кожа жизнью задышала.
Глаза Степаненко словно расширились, свету прибавилось, а лоб из зеленого превратился в нормальный, живой. И силы начали приливать. Всего один раз провел бритвой, а жизнь, зацепившись, вспыхнула вновь. Дальше бриться было легче. Ноги окрепли, руки перестали дрожать. Степаненко провел бритвой по другой щеке, и ему захотелось выпить чашечку кофе с булочкой с маслом. Он побрил подбородок вокруг кадыка, и ему уже захотелось приготовить себе яичницу.
Когда он вышел через час на лавочку перед подъездом, сосед, уже сидевший в соломенной шляпе с газетой, спросил:
- Не слыхал, что тренера в “Торпедо” сняли?
- Нет, не слыхал, - сказал Степаненко, присаживаясь рядом.
В кустах сирени чирикали воробьи. Приятно было дышать свежим воздухом.
- А кого назначили? - спросил заинтересованно Степаненко.
- Иванова.
Сил еще больше прибавилось, Степаненко встал, покопался в карманах, нашел десятку и сказал на радостях:
- Сообразим?
Сосед приподнял шляпу, подумал, хмыкнул и сказал:
- В честь возрождения “Торпедо” - можно!
И встал с лавки.

Журнал “Новая Россия” (бывший «Советский Союз», главный редактор Александр Мишарин, сценарист фильма Андрея Тарковского «Зеркало»), № 1-2000

Юрий Кувалдин Собрание сочинений в 10 томах Издательство "Книжный сад", Москва, 2006, тираж 2000 экз. Том 2, стр. 430.

Copyright © писатель Юрий Кувалдин 2008
Охраняется законом РФ об авторском праве