Юрий Кувалдин "Полянка" рассказ

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться на главную страницу

ПОЛЯНКА

рассказ

На остановке автобуса толпа. Вижу несущегося на лихом коне по оврагу реки Городня генерала Чарноту в развевающейся белой бурке. Какие жертвы требует искусство, когда не видно мнения толпы?! Понтий Пилат, он же Владислав Дворжецкий в роли жестокого крымского вешателя генерала Хлудова, в длинной белогвардейской шинели стоит неподвижно в позе памятника на Братеевском мосту над широкой Москвой-рекой. И самым естественным образом с фигуры Хлудова перехожу на кинорежиссера Владимира Наумова. Вчера он с ностальгической умиленностью говорил по телевизору о замечательной Большой Полянке. И так проник в мою душу, так согрел ее, что вернул и меня в детство, которое тоже прошло в центре, много центрее детства Наумова, у самого Кремля, на Никольской улице, которая тогда называлась улицей 25-го Октября. И я решил съездить на Полянку. С ходу, не раздумывая, не откладывая поездку на завтра, как ту самую строчку, без которой нельзя и дня прожить, которую нужно написать сию же минуту, считая это главным делом своей жизни. И вот я еду на Полянку отыскивать его дом. Хотя всю Полянку прекрасно зрительно помню, но никак не могу понять, где же стоит его довольно высокий дом цвета охры.
Прототипом страшного генерала Хлудова, с безумным взглядом базедовых глаз Дворжецкого, Михаил Афанасьевич Булгаков сделал белого генерала Слащёва, мемуары которого его потрясли. После поражения в Крыму, вместе с остатками белой армии Яков Александрович Слащёв, со своей двадцатилетней женой Ниной Нечволодовой, оказался на окраине Константинополя. Поселился он в хибаре, сколоченной из досок, фанеры и жести. Генерал стал выращивать овощи и торговать ими на рынках города. В редкие часы отдыха читал прессу. Его одинаково проклинали и красные, и белые, сторонились союзники. Верными остались лишь несколько офицеров. А тут ещё в руки к генералу попал текст соглашения Врангеля с Антантой. Слащёв не счел для себя возможным промолчать: "Красные - мои враги, но они сделали главное - мое дело: возродили великую Россию! А как они ее назвали - мне на это плевать!" - заявил он. Это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Все знали, что Яков Александрович несдержан на язык, в запале способен оскорбить кого угодно, но чтобы признать большевизм! Померкли даже ставшие к тому моменту легендарными его характеристики окружения барона Врангеля: "тыловая слякоть", "паразиты морального сыпняка" и "трусливая штабная сволочь". От Слащёва мгновенно отвернулась вся русская эмиграция, генерал был разжалован в рядовые.
Высказывание Слащёва тут же стало известно в Москве. Ответный ход сделал Дзержинский. На заседании Политбюро, он потребовал включить в повестку вопрос: "О приглашении бывшего генерала Слащёва на службу в Красную армию". Мнения лидеров большевиков разделились. "Против" выступили Зиновьев, Бухарин и Рыков. А вот "за", и это гораздо важнее - Каменев, Сталин, Ворошилов. Их голоса значили много больше. Воздержавшийся был всего один - Ленин. В результате, в ноябре 1921 года на итальянском пароходе "Жан" Слащёв и его окружение прибыли в Севастополь.
К концу 1923 года Яков Александрович Слащёв закончил свои воспоминания "Крым в 1920 году". Одновременно он читал лекции по тактике на курсах усовершенствования командного состава Рабоче-крестьянской Красной армии. Но вот, что интересно. Как признавался сам Слащёв, своей службой на курсах он тяготился. Однако это не мешало генералу близко общаться со слушателями, задерживаться после лекций и устраивать на своей квартире семинары по истории гражданской войны. Уже потом, после смерти Слащёва, один из его учеников, полковник Харламов, так отозвался об этих дополнительных занятиях: "Уж больно много водки там выпивалось". А между тем, никто и никогда не писал рапортов об алкоголизме Слащёва. Яков Александрович и без этого доставлял много хлопот своему начальству. Весьма показателен такой случай: однажды Слащёв в присутствии Будённого заявил о безграмотности командования в ходе военного конфликта с Польшей. В ответ легендарный красный кавалерист вскочил, выхватил пистолет и несколько раз выстрелил в сторону бывшего белого генерала, но не попал. Слащёв подошел к нему и назидательно сказал: "Как вы стреляете, так вы и воевали".
11 января 1929 года красный командир Слащёв был в упор застрелен троцкистом Коленбергом. Убийца сразу заявил, что отомстил за своего брата, повешенного в Крыму. По первой версии, чтобы осуществить задуманное, он, дескать, начал брать уроки у генерала. Но вряд ли Яков Александрович, стал бы читать на дому лекции по тактике совершенно незнакомому человеку, который к тому же страдал психическими отклонениями и дважды выгонялся из армии. Тогда появилась вторая версия: убийца не знал Слащёва в лицо, и, оказавшись у того в квартире, счел необходимым удостовериться, кто же перед ним находится. Но и это весьма сомнительно, так как узнать домашний адрес генерала в то время было трудно, если вообще возможно. Когда же Коленберга неожиданно для всех выпустили на свободу - все стало ясно. "Генерал убит красными, в этом не может быть никаких сомнений. Кто поверит в непричастность большевиков?" - так отозвался о трагедии в Москве журнал "Часовой".
Таков Хлудов в "Беге".
Утра не было. Но это не мешало мне писать собственную вещь. Именно во время писания приходят боковые ходы, инварианты, ассоциации, повороты и зигзаги. Короче, все идет против задуманного. Насколько я знаю, Большая Полянка, да и Малая тоже основательно переломаны-перекроены. У метро "Полянка" возвышаются серые с разномастными балконами бетонные башни, изуродовавшие центр. Им место в Орехово-Борисово. Они там и стоят такие, в Ореховом проезде сразу от улицы Мусы Джалиля. Нет, влепили в старинную малоэтажную улицу. Какой "ваятель" генплана позволил это сделать? Нет крайнего в круговой поруке государственных решений. Некого взять за воротник и стукнуть лбом об стенку! Раньше на этом месте была торговая площадь. Появление торга именно на Полянке можно объяснить тем, что Полянка - единственная "сквозная" улица Замоскворечья. От Серпуховских ворот Земляного вала Полянка пересекала все Замоскворечье и через Космодемьянский и Всехсвятский мосты (ныне - Малый и Большой Каменные мосты) она своим продолжением - улицей Ленивкой - упиралась в поперечную Волхонку.
Будка автобусной остановки продувается сильным ветром окраины Москвы со всех сторон, потому что стоит с выбитыми стеклами. Я родился и вырос в самом центре Москвы. Теперь живу на окраине и горжусь этим. Истинный Москвич ныне не может жить в тесном центре, который, к тому же, захватила провинциальная номенклатура, нагло отбирающая бизнес у первых московских предпринимателей. И все хотят на иномарках въехать в Кремль. Я уже десять лет назад, когда выступал в Белом зале Моссовета на вручении мне диплома лучшего издателя к 850-летию Москвы, предложил Юрию Михайловичу Лужкову и Валерию Павлиновичу Шанцеву перенести столицу в географический центр России, куда-нибудь на Енисей, Лену, Обь, поближе к Китаю. Нет, не послушались. Вся страна пустая, сбились все в Москве! Земной шар повернут так, что солнце в распластанную на полмира Россию не заходит, в смысле не посещает ее, не освещает своими нежными пурпурными лучами территорию называемую Россией. На фонарном столбе шелестят бумажки объявлений, как будто сами себя листающие книги. Финны зовут нас Веняйей. А эстонцы - Венэмааей. По-фински, стало быть, Россия - Веняйа. По-эстонски - Венэмаа. Что ж ты, Ваньйа, приуныл, голову повесил?! Вот это взгляд со стороны. Совсем близко к Венеции. И дальний маршрут непременно становится близким. Автобус ходит редко.
Подхваченный со всех сторон лезущими в автобус злыми, уставшими от ожидания этого противного автобуса людьми, с невероятным упорством пробираюсь через никелированный турникет, вдавливаю соседку по подъезду в проем между сиденьями, слышу ее неодобрительные слова, потом крупно вижу голубоглазое, русоволосое, широкоскулое удивленное ее лицо.
Длинный зал с белым арочным потолком из бетонных плит, которые применяются для строительства заборов, станции метро "Красногвардейская" полон спешащим людом. Все какие-то замотанные, зачуханные и убогие. Шубы, шапки, сумки, тряпки. С грохотом вылетает из черного тоннеля со слепящими фарами поезд. Баталов согласился сыграть приват-доцента Голубкова. Со скоростью поезда московского метро в нашу жизнь ворвался интернет. На замоскворецкой линии московского метрополитена с одной стороны конечная станция "Речной вокзал", с другой - "Красногвардейская". Сейчас я поеду от окраины юго-, или даже юго-юго-востока к центру. Но не до самого центра, а до "Павелецкой", там перейду на кольцевую линию и доеду до "Добрынинской".
Выход из кольцевой линии в город закрыт. Ремонтируют эскалатор. Перехожу на радиальную линию - "Серпуховскую". Из нее выхожу на Большую Серпуховскую улицу. Дождь со снегом. Лужи. Черные жижи, именно жижи, а не лужи, в лужах есть что светлое, даже отблески неба на асфальте тротуара и на мостовой, особенно у бортовых камней. Иду через подземный переход, в котором когда-то снимал эпизод Марлен Хуциев для "Июльского дождя", перехожу на ту сторону, сторону центра, но не выхожу сразу в город, а сворачиваю налево и иду по длинному узкому и грязному коридору к выходу на Большую Полянку. Посадил две строчки в грядку, а наутро вышла повесть с потрясающим финалом у Полянки на виду. Думаю, сразу найду дом Наумова. Полянка начинается от Садового кольца вместе с Ордынкой. Полянка уходит дугой влево, далее забирая правее, выравниваясь и лучом направляясь к центру, параллельно Ордынке и Якименке, между ними.
Прохожу не спеша по улице к центру, глядя, как мчатся по мокрому асфальту иномарки разных цветов. Любопытный факт, теперь много ярких машин: красных, синих, желтых, белых... Сталинщина была черного цвета. Иду мимо 54-го дома, доходного дома московского купца Демента. Нет, все не то. Не похожи эти дома на дом Наумова. Он сидел на низкой оградке, перед газоном с кустами и деревьями, за которыми уже сам дом вырисовывался, желтовато-коричневатого цвета, или, точнее, цвета охры.
Рассказ рождается в движеньи. Я исходил всю Москву вдоль и поперек. Чтобы быть писателем, нужно в день проходить не меньше пяти километров. Москвичу стыдно в пределах Садового кольца пользоваться транспортом. Потому что здесь любая улица, любой переулок рядом.
Я иду по Большой Полянке, ворон считаю. Где хочу, останавливаюсь. Например, у дома № 52, обращенного фасадом во двор, где когда-то был санаторий, в котором после страшных загулов лечился Сергей Есенин. Достоверно известно, что именно здесь, на Полянке, в больничной палате, написано стихотворение, знакомое ныне каждому почитателю поэта:

Вечер чорные брови насопил,
Чьи-то кони стоят у двора.
Не вчера ли я молодость пропил?
Разлюбил ли тебя не вчера?
Не храпи, запоздалая тройка!
Наша жизнь пронеслась без следа.
Может, завтра больничная койка
Успокоит меня навсегда.
Может, завтра совсем по-другому
Я уйду, исцеленный навек,
Слушать песни дождей и черемух,
Чем здоровый живет человек...

Сергей Есенин, весь кудрявый и синеокий, выхватывает меня глазами, подходит и спрашивает:
- Вы не подскажете, как найти Казанский переулок?
Я врубаюсь не сразу. Думаю, что Есенин ошибся.
- Казачий, может быть, вам нужен? - переспрашиваю я.
- Нет, Казанский переулок... Мне сказали, что он где-то к Якиманке идет.
Говорю Сергею Есенину:
- Сейчас нырните сразу во 2-й Спасоналивковский... Вон он, первый налево. А из него метров через сто-двести свернете направо. Это и будет Казанский переулок. Он идет параллельно Полянке и Якиманке, как бы их небольшой дублер, лучик малый...
На лице Сергея Есенина возникает благодарная улыбка. Он понимает, что напал на старого москвича, знатока всех улочек-закоулочек.
По одной и той же улице проходишь десятки, сотни, а то и тысячи раз, если родился и живешь в Москве уже больше 60 лет, и не замечаешь каких-то удивительных подробностей, потому что проходишь по делу, а не просто гуляя и рассматривая город. Гулять и рассматривать люди не умеют в силу своей закабаленности социумом. Это только писатель Юрий Кувалдин идет сегодня, руки в брюки, по Большой Полянке, рассказ новый обдумывает. Вчера зацепился, а сегодня уже на объект съездил. Хотя так же, руки в брюки, ходил и Виктор Некрасов, и Андрей Платонов, и Юрий Казаков, и Юрий Нагибин, и Николай Гоголь, и Антон Чехов... В общем, когда их никто не видел и не узнавал на улице.
Миную дом № 50. В северном крыле его на углу со 2-м Спасоналивковским переулком на втором этаже была устроена церковь во имя святого мученика Андрея Стратилата, соименного учредителю института. Церковь была заложена 4 июня 1891 года и освящена 4 декабря 1892 года.
Останавливаюсь у дома № 44. Между 1-м и 2-м Спасоналивковскими переулками на месте шестиэтажного дома когда-то находилось два владения. На каждом стоял к 1821 году деревянный одноэтажный с мезонином дом и хозяйственные постройки. Первое из этих владений - угловой с 1-м Спасоналивковским переулком дом в 1855 году, после смерти жены, купил художник Василий Андреевич Тропинин.
Поэт Афанасий Фет и автор "Цыганской венгерки" поэт и критик Аполлон Григорьев провели студенческие годы (1838-1844) на Малой Полянке.
Иду от Садового к центру, но дома, похожего на дом, где жил Владимир Наумов не вижу. Оглядываю внимательно и ту и эту стороны Большой Полняки. Ничего похожего.
Тогда перехожу на противоположную сторону и сворачиваю в 1-й Казачий переулок. Я обожаю ходить по старым московским переулкам. В них почти нет прохожих. Москва переполнена малокультурными (говорю очень мягко), бывшими провинциалами, деревенскими людьми, снующими под землей и в наземном транспорте на работу и с работы, не глядя по сторонам.
И вот я пасмурным теплым весенним декабрьским деньком иду по любимому 1-му Казачьему переулку, в котором до сих пор стоит этот бревенчатый лабаз, в котором в начале 90-х годов торговал элитарными, то есть настоящими книгами Марк Фрейдкин. Настоящие книги - это Булгаков, Мандельштам, Платонов, Пильняк, Замятин, Волошин... Все эти авторы были изгнаны из книжных магазинов широким шопингом попсы. Марк Ильич Фрейдкин продавал и то, что я издавал: Лев Копелев, Юрий Нагибин, Фазиль Искандер, Юрий Кувалдин, Евгений Блажеевский, Станислав Рассадин, Лев Аннинский, Ирина Роднянская и т.д. и т. п.
Я остановился перед этим замечательным, памятным для меня и для многих истинных почитателей серьезной литературы бревенчатым лабазом, вспоминая фрагменты биографии великого критика. Аполлону Григорьеву принадлежит крылатое выражение: "Пушкин - наше всё". В "Улице Мандельштама" в юности я, помню, писал о нем, даже о его похоронах, самых бедных, наверно, и бездомных. Хоронили его Достоевский, Аверкиев, Страхов, Вс.Крестовский, композитор Серов... По дороге с Митрофаньевского кладбища зашли в какую-то кухмистерскую, и там состоялся обед с более или менее хмельными здравицами. А в городе, в литературном мире, в театре смерть Григорьева прошла очень холодно. И в театре его не любили за критику игры актеров. С Григорьевым трудно было водить закадычную дружбу, если не делать возлияний Бахусу...
Осматривая дома, я прошел до самого конца Большую Полянку, то есть, извиняюсь, до самого начала, откуда Кремль виден, и в отчаянии развел руками. Нет дома Наумова на Полянке. Или я сошел с ума. Чтобы восстановить порядок в таковых войсках, я увидел на повороте к Старомонетному переулку за большими стеклами ресторан с белыми скатертями и хрусталем. Спустился по широким ступеням к входу. Зашел. Разделся. Сразу два официанта бросились мне навстречу. В ресторане было пустынно, как на стадионе в Лужниках на матче команды "Торпедо", вылетевшей в прошлом сезоне в первую лигу. То есть никого не было в огромном зале, кроме двух джентльменов за столиком у дальнего окна. Я сел поближе к стойке. Не люблю садится у окон, чтобы меня разглядывали с улицы. Через окна на улице сразу как-то потемнело и ярче разгорелась Кремлевская звезда. Я внимательно пробежал меню, но, не вчитываясь, сложил папочку и бросил с видом бывалого пьянчуги на край стола.
- Что будем заказывать? - заискивающе спросил высокий молоденький официант в черной бабочке.
Я еще до перемещения за стекла с улицы знал что закажу:
- Двести грамм водки в граненом стакане. Одну горячую картофелину. Два ломтика семги без хлеба. И соленый огурец с пупырышками, целый, не разрезанный.
Официант не удивился, или сделал вид, что не удивился, принял заказ и буквально через три минуты принес сначала граненый стакан и водку в графинчике. Затем, сбегав за кулисы еще раз, доставил на подносе два ножа, две вилки, четыре больших тарелки, кастрюльку с горячей картофелиной, семгу на блюдечке с золотой каемочкой. Водку он поспешно мне налил сам. Я не заставил себя долго ждать. Глубоко вздохнул, склонив голову набок, и, не отрываясь, выпил одним приемом всю водку из граненого стакана. В этот момент меня больше всего удивило то, где он достал граненый стакан?! Выдох длился секунд тридцать. После чего я рукой, подчеркиваю, не вилкой, а рукой, даже, для уточнения, пальцами - большим и указательным, взял огурец и откусил сразу половину. Хруст разнесся на весь зал, так что оба джентльмена от окна повернули раскрасневшиеся лица в мою сторону. После первой половины огурца, я положил вилкой ромбик сливочного масла на ломтик семги, свернул его, впрочем, с другим на пару, прочно наколол на вилку и, пошире открыв рот, положил изумительный по сочности сверточек на язык. Бросив тысячу рублей одной бумажкой официанту, я быстро оделся в гардеробе, вышел на улицу, и с просветленными мозгами пошел в обратную сторону по Полянке искать дом кинорежиссера Владимира Наумова и Александра Алова... Впрочем, это я уже к слову. Алов там не жил.
Я остановился у какого-то синего "Мерседеса". Дверца открылась. За рулем сидел Воланд, как две капли воды похожий на Михаила Булгакова.
Я чуть слышно запел песню из репертуара Марка Наумовича Бернеса, причем запел голосом самого Бернеса:

Вся Москва мне, вся Москва мне о тебе
напоминает,
И я верю, и я верю, что когда-нибудь
опять
На Таганке будем мы бродить с тобой,
моя родная,
На Полянке мы опять свиданья будем
назначать...

- У вас прекрасный слух, - похвалил, заслушавшись, Михаил Афанасьевич Булгаков.
- У вас тоже. Вы ведь работали с Соловьевым-Седым? - спросил Юрий Александрович Кувалдин и взглянул с укоризной на меня.
- Работал, - ответил я за Михаила Булгакова.
- Либретто разные писали? - спросил Воланд моим голосом.
- Из-за денег писал, - сказал Булгаков голосом Марка Бернеса. - Ну, мне пора.
Он вышел из машины и нырнул в метро.
Я поспешил за ним. Но тут же передумал, вспомнив о доме Наумова. Я прошел мимо метро на Малую Полянку, миновал здание телефонного управления и увидел его...
Так что генерала Хлудова Михаил Булгаков писал не только с генерала Слащёва, но и самого себя. Никто не знает, как и я пил и пью. Запоями. Что ни запой - то роман, или повесть, или рассказ... Не падал никогда со стакана, и с бутылки не падал я. И дни рожденья длились целый год. Море выпить мне до дна. Поэтому я Булгакова "наскрозь" вижу! Кто не пил запоями, тот не может быть в России писателем. Хотя и в Америке тоже. Фолкнер погружался в запои на месяцы.
Местоположение прояснилось. Я и прежде из 1-го Казачьего, минуя Полянку, переходил в 1-й Хвостов переулок! На месте нынешних Хвостовских переулков, находилось село Хвостово. Тут прямо у метро "Полянка" расположился бездарный книжный магазин "Молодая гвардия" (одно название - убийственно), торгующий книжным ширпотребом - попсой. Это он изгонял писателей со своих прилавков. С книгопродАвцами с тех пор я окончательно разошелся. Недобитые комсомольцы!
Ладно, иду к дому по Малой Полянке, как партизан, с тылу подбираюсь, и вхожу в 1-й Хвостов переулок, по которому много раз ходил. И название гениальное: Хвостов! Тут я и на машине нырял прежде с Новокузнецкой, переулками, через Пятницкую, Ордынку и Полянку на Якиманку. Здесь все мне близко, скажу, напевая Фатьянова, все знакомо, все в биографии моей. Снежок, лужи, белые ветви деревьев. И вдруг - вот он! Стоит себе дом, у которого вчера по телевизору режиссер Владимир Наумов рассказывал о своем детстве. Фасадом обращен в 1-й Хвостов переулок, семиэтажный цвета охры дом киношников. Его еще называют "Домом артистов". Он был построен в 1937 году. Здесь жил Рошаль (доска), Дзиган (доска)... Во дворе еще сохранился гараж Михаила Ромма. Дом этот идет 28 номером по Большой Полянке, правда, 2-м корпусом. С Полянки его сразу и не увидишь. Но я-то нашел. Хотя и знал раньше этот дом, но экран телевизора все усиливает, увеличивает, делает более значительным. Телевизор очень влиятелен. По телевизору у нас народом управляют, и по телевизору результаты выборов всегда угадывают. Но и телевизору придет демократизация, станет как интернет с миллионами сайтами-каналами. Каждый будет выходить в эфир! Как тогда управлять народом из Кремля?
На Ордынке - Ахматовка с Баталовым и Ахматовой. На Полянке - Наумов с Савченко! А уж дальше идет Голубков Сергей Павлович, приват-доцент, Баталов Алексей Владимирович, пасынок Виктора Ардова, сын Нины Ольшевской от Владимира Баталова, брата Николая Баталова, актера МХАТа, сводный брат Михаила и Бориса Ардовых. От Баталова отнимаем "Бат" и получаем Алова, без которого не было бы Наумова. Алов и Наумов!
Для Булгакова "Бег" стал предисловием к "Мастеру и Маргарите", для нас - подстрочником истории гибели России под натиском социальных низов. Булгаков не только примерил на интеллигенте Голубкове свою эмигрантскую судьбу, но и вложил в его душу свой страх и свое раскаяние за бездействие. Булгаков проиграл в пьесе возможный, но так и не состоявшийся сценарий собственной судьбы. Немногие знают, что только стечение обстоятельств не позволило Мастеру в 1921 году бежать из Батуми в Турцию.
"Знамя вперед!" - командует Кузьма Петров-Водкин. Слепые с Брейгелем топчут грязь со снегом, спускаясь от Якиманки к Парку искусств - поклониться железному Феликсу и Петру Церетели Зураба. Великий кинорежиссер Владимир Наумович Наумов ошарашил меня в 1970-м году "Бегом", как Михаил Афанасьевич "Мастером и Маргаритой" в 1967 году в журнале "Москва". До сих пор хожу ошарашенный живописью и Натальей Белохвостиковой. Красивая пара - Владимир Наумов и Наталья Белохвостикова. Я подхожу к ним и дарю номер своей "Нашей улицы" с материалом о Юрии Любимове. На Таганке. В фойе. 26 апреля 2006 года. На премьере "Антигоны". Владимир Наумович Наумов родился 6 декабря 1927 года в Ленинграде. В 1952 году окончил режиссерский факультет ВГИКа, где занимался в мастерской кинорежиссера Игоря Андреевича Савченко вместе с Марленом Хуциевым. "Июльский дождь". "Бег".
С 1883 по 1895 год в 1-м Хвостовом переулке, в доме № 6, Василий Осипович Ключевский создавал свой основной труд по русской истории. Замечательный писатель Иван Шмелев, эмигрировавший в 1922 году, двенадцать лет жил: с 1910 года - в Старомонетном переулке, в доме № 27; с 1914 по 1922 год - 1-м Хвостовом переулке, в доме № 7.
Здесь богатая история красивейших московских улочек, прелесть старинных особняков создают особое писательское настроение, пропитанное очарованием старой Москвы. Я с нежностью вспоминаю далекие 50-е годы моего детства и юности, окрашенные лирическими тонами, полными веры, надежды и огромного стремления к творчеству.
Я в ту страну уйду и не вернусь, где только буквы прыгают по кругу. Соотношение реальности и вымысла неисповедимо туманно и не требует доказательств. По Садовому кольцу на лихом коне несется в белой бурке генерал Чарнота в исполнении Михаила Ульянова. А ты постой с газетой на углу, там, где Полянка сходится с Ордынкой.

"Наша улица" №109 (12) декабрь 2008

Copyright © писатель Юрий Кувалдин 2008
Охраняется законом РФ об авторском праве