ре-цепт юрий кувалдин вино любви рассказ

Юрий Кувалдин

ВИНО ЛЮБВИ

рассказ

В коммунальной квартире большого кирпичного дома на Проспекте мира, недалеко от метро "Щербаковская", на втором этаже живет Зубанов Николай Витальевич. Тощий, небольшого росточка, жилистый и... вечно поддатый. На работе, в своем НИИ, где он заведует сектором, и дома он все время соображает. Стоит обратить внимание на угол его довольно просторной комнаты, где накрытая шелковистым кроватным покрывалом с каждым днем все выше растет гора бутылок.

Итак, что же все-таки происходит в жизни кандидата наук Зубанова?

"Зубанов в нетрезвом состоянии привел в квартиру, где живет пять семей, неизвестную нетрезвую женщину. Он хотел ее оставить одну в своей комнате и уйти. Когда мы стали протестовать, он оскорблял нас, ругался матом, сказал, что он кандидат наук и что ему все дозволено. Поэтому - мы просим..."

Женщину, которую Зубанов привел к себе в комнату, жильцы дома знают уже лет десять. Это Лиза Срыбник, дворник. Как только Зубанов лет шесть тому назад приехал в этот дом, так начались разговоры о том, что в подвале дворников существует притон. Там живет преступная женщина-дворник. Она вечно пьяна. В подвале пьют, скандалят, убивают. На пожарной лестнице недавно повесился какой-то мужчина. Ее рук дело! И не повесился он, а его повесили. В общем, не баба, а черт. Так Зубанову рассказали соседи.

Зубанов познакомился с ней через месяц и совершенно случайно: нужно было срочно выпить с ребятами, сообразили на троих, а к себе в комнату их тащить не хотелось. И она вдруг повстречалась перед подъездом, сама пригласила их в подвал. Зубанов увидел молодую полноватую женщину, с хищным разлетом бровей и зелеными глазами. Это было так разительно, что Зубанов уже заинтересовался по-настоящему, и отсюда началось его грехопадение: он спускался в подвал к "зеленоглазой" чуть ли не ежедневно.

Он так ласкал и мял ее, так наслаждался, что после за столом, залитом вином, напевал:

Проходят дни и годы

И бегут века,

Уходят и народы,

И нравы их и моды,

Но неизменно вечно

Лишь одно любви вино.

Пускай проходят века,

Но власть любви велика -

Она сердца нам пьянит,

Она, как море, бурлит.

Любви волшебной вино

На радость людям дано.

Огнем пылает в крови

Вино любви...

А зеленоглазая щурилась хищно и сжимала папироску накрашеными губами.

И вправду подвал был тот еще! Жутковатый и своей нищетой, и плесенью, и зимним холодом. Все текло и сочилось. Не было даже отопления. В углу стоят метлы и лопаты. Как можно жить зимой здесь - Зубанов так и до сих пор не понимает. Пьют здесь не больше, чем везде в подвалах, то есть все-таки порядочно. Заходят сюда тоже многие, либо товарищи ее сожителя (или мужа, как хотите, Зубанов что-то вконец запутался в этих различиях), либо подруги самой Лизы Срыбник (подруг у нее достаточно), либо друзья и подруги ее соседа. Зубанов только жилец второго этажа, который однажды счел себя вправе спуститься в подвал. Все это и было оскорблением всей квартиры №66. Несмываемым! Подвал имеет две комнаты, одна комната была на замке. Потом Зубанову как-то раз удалось заглянуть туда. Он уверяет, в то время это была еще настоящая квартира среднего служащего - стоял шифоньер, был дешевенький фарфор, тахта, ковер, еще что-то такое. Так вот, когда Зубанов зашел впервые, эта комната была замкнута, в нее Срыбник не пускали. В ней числился какой-то завскладом. Но он спускался сюда раза два в год. А потом вдруг замок исчез и комната опустела. Владелец сбежал, фарфор исчез, ковер содрали - пришла жена и все унесла. Но бежать-то завскладом сбежал, а друзья-то его остались. У таких людей друзей сколько угодно - друзей на выпивку, на девочку, на преферанс, на развеселую ночку - всего этого Зубанов не застал и никогда не видел.

Но вот с дружками этого исчезнувшего жильца Зубанову вдруг пришлось столкнуться, и очень больно. Вот как это вышло. Из Симферополя к Зубанову приехал знакомый, и они решили выпить с ним у Срыбник - для разговора, к сожалению, с некоторых пор квартира Зубанова малоудобна. О том, что Зубанов со знакомым увидели, следовало бы, по всей вероятности, описать словами милицейского протокола. Комната оказалась залитой кровью. На кровати лежала женщина, зажимая лицо платком, платок был в крови. Лицо женщины было разбито. При входе приятелей в комнату она вскочила с кровати и истерически крикнула: "В той комнате играют в карты - меня убивают, спрячь меня, пожалуйста!" Зубанов увел женщину к себе в квартиру. По дороге она объяснила Зубанову, что ее избили друзья бывшего жильца.

Сказала, что жилец где-то скрывается, а друзья его ходят и требуют комнату на ночь, стол, чтобы резаться в карты, постель для девочек, а главное, чтобы не было посторонних! - так она рассказала Зубанову.

Верно, Срыбник выполняла эти требования очень долго. Но вот в этот день она почему-то откaзалась. Опять-таки почему - Зубанов не знает. И благородных мотивов у нее предполагать Зубанов не вправе. Но разбушевавшаяся кодла решила ее проучить. "Ах, не пустишь, стерва!.." Били на кровати, свалили на пол и били там, саданули стамеской, резанули ножом. В общем, когда Зубанов и товарищ привели Срыбник к нему, кровь капала с нее, как вода из крана на коммунальной кухне.

Зубанов в первую минуту просто растерялся, они стояли с товарищем и смотрели, как женщина лежит на диване и хлюпает, а кровь у нее льется из брови. Потом Зубанов сказал товарищу: "Ну вот что! Ты побудь с ней, а я сбегаю за угол в аптеку, чтобы остановить кровь". Но когда Зубанов отворил дверь в коридор, то увидел перед своей комнатой толпу женщин. Собрались все, кто был: повариха, жена токаря с завода "Калибр", уборщица из гастронома, ее десятилетняя дочка, жена кровельщика. Зубанов привел в их квартиру женщину из подвала. Шлюху! Зачем? Как он смел?

- Но ее же убьют, - сказал Зубанов.

- Ну и пусть убивают, - ответили ему, - туда ей и дорога.

- Но я так не думаю, - сказал Зубанов.

- Ах, не думаешь, - завизжала женщина.

И в этот самый момент пожаловала милиция. Успели вызвать! Зубанов ко многому привык и многое узнал, живя здесь. Он узнал, что такое общая квартира.

Когда милиционеры увидели в комнате двух "совершенно трезвых растерянных", по мнению Зубанова, мужчин и хлюпающую, как говорят, кровью умывающуюся женщину, то они не заинтересовались ни избитой и порезанной, ни тем, кто ее резал, бил и истязал, ни заявлением ее о том, что в подвале режутся в карты и на полу валяется кухонный нож, а совсем другим: жилец привел неизвестную, а сам собирается куда-то уходить. Объяснить Зубанов ничего не мог - не слушали. Разговор милиция начала в таком тоне:

- Что? Бьют? Да тебя давно убить надо.

- Убивают? Ну что ж? Похороним!

- В карты играют? Ладно, ладно, сама приваживала, а теперь плачешь.

- Кухонный здоровый нож? Да на тебя и топора мало.

В таком тоне и велся весь разговор. Тон благодушных подвыпивших парней, "заводящих" пьяного; разговор голодного с сытым, врача с сумасшедшим из "Палаты номер шесть". Ох, эта непробиваемая броня служителей социалистической законности. Эта смешливость, которая вдруг нападает на работников милиции, когда их просят о помощи. Сколько Зубанов ее видел и слышал! Сунуться опасно, говорить не о чем, вот начинают смеяться. А потом еще эпатация: обалделый обыватель отваливается сразу. Он уже ничего понять не может.

Зубанов: "Убивают же!"

Старший уполномоченный: "Ну и пусть - плакать не будем, у нас с ней столько хлопот".

Женщина (визгливо): "Он ее все время таскает в нашу квартиру. То супом накормит, то притащит конфетами оделять, а сколько вещей он ей передавал. Режут, да все не зарежут, небось свой законный муж режет, это - дело семейное".

Другой милиционер: "У ней столько мужей, так если за каждым бегать..."

Общий вопль: "И пусть убивают, и пусть убивают".

Оперуполномоченный (нравоучительно): "А вы вот скандалите, а еще ученый!"

Зубанов: "Товарищ начальник, да что вы слушаете этих шкур, да разберитесь, что здесь происходит. Это же шкуры, понимаете, шкуры".

Старший: "Стоп! Это почему вы так выражаетесь?"

Зубанов: "Потому что, кроме своей шкуры, их ничего не интересует: режут - пусть зарежут, убивают - пусть добьют. А подвал и второй этаж не встречаются".

Старший (обращаясь к жилице): "Он вас назвал шкурой, мы это слышали. Пишите заявление! Вот я вам скажу, с чего надо начать: "Проживающий в нашей квартире гр. Зубанов в нетрезвом виде..."

Зубанов: "Это я-то нетрезвый?"

Старший: "Молчи, пока не спросят! "...В нетрезвом виде привел неизвестную..."

Зубанов: "Да какая же она неизвестная, когда..."

Неизвестная: "Товарищ милиционер, я в этом доме десять лет живу. Меня все знают, и они знают, и вы знаете".

Милиционер: "Молчи, Срыбник, я не с тобой... "...в нетрезвом виде привел неизвестную женщину и хотел уходить".

Зубанов: "Я шел в аптеку за бинтами и йодом".

Старший: "Молчи, Зубанов, до тебя еще не дошло. Так вот, значит, нетрезвый привел неизвестную. Хотел уйти неизвестно куда, оставить неизвестную одну".

Помолчали.

Товарищ Зубанова Баркасов (он до сих пор стоял и молчал): "То есть позвольте, а я? Меня вы что же, за человека не считаете? Он мне специально сказал: побудь с ней".

Старший: "Что он вам сказал - нам неизвестно, и кто вы такой - нам тоже неизвестно".

Баркасов: "Так вот мои документы".

Старший: "Мы у вас их требовать не имеем права. Вы тоже неизвестный. И вообще уходите. Вы здесь ни при чем. Так, значит, ясно, товарищи жильцы, оставил неизвестную, уходил неизвестно куда и зачем, а когда вы стали возражать, обозвал вас нецензурно. Нетрезвый".

Второй милиционер (подсказывает): "И милицию тоже".

Старший: "Да-да, и милицию, конечно, тоже. Вот так! Чтоб через полчаса бумага была. Пошли, Зубанов. Пошли, пошли, Срыбник. А вы, товарищ, куда? Нам вы не нужны" (это уже на улице.)

Зубанов: "Но он мне нужен, он же свидетель".

Старший: "Свидетелей вам не полагается. А ты, Срыбник, убирайся, убирайся. И если я тебя еще увижу здесь..."

Зубанов: "Но загляните хотя бы на минуту в подвал, там ведь весь пол в крови".

Старший: "Ты, Зубанов, задержанный и не учи милицию. А ты, Срыбник, поварачивайся быстрее, если не хочешь неприятностей. Знаешь, что бывает за сопротивление властям? Да и вы бы, товарищ, тоже шли".

Но товарищ пошел с Зубановым в милицию. Начальник - тов. Одноглазов. Зубанову пришлось ждать его порядком, без него, оказывается, никто ни в чем разобраться не может. Много народу. То, что Зубанов заступился за Лизу Срыбник, вызывает неудержимое веселье у окружающих. В словах и выражениях здесь не стесняются. Смешон сам факт: резали? Кого? Резали? За что? Резали? Который раз? Само слово "резали" - один из самых страшных глаголов в мире - здесь, кроме смеха, ничего не вызывает. Приходит и участковый Большов. И Зубанова, и Срыбник, и отношение Зубанова к семье Срыбник он знает и понимает сразу все, что здесь происходит. Весь дом его уважает. Это серьезный, молчаливый, строгий, справедливый человек. Но как сказать что-то свое, противоречащее общему мнению? И вот он тоже говорит о лишении Срыбник прописки и о том, что совсем тебе, Зубанов, не нужно бы туда ходить. Ты же научный работник, и лет тебе много. Большов - человек изумительной хладнокровной храбрости и выдержки. О нем писали в газете. Но тут храбростью не возьмешь. Он понимает это и уходит. Зубанову предлагают написать объяснение. Зубанов садится и пишет. Почерк у него и вообще, скромно сказать, очень неважный. А тут еще и волнуется, и с точки зрения канцелярской его каракули действительно стоят немногого. Кроме того, и сам Зубанов весь дрожит и с трудом справляется с дурнотой. Она напала на него еще в подвале. Дежурный берет его объяснения, смотрит и говорит с удовлетворением:

- Вот, а еще утверждаете, что не пьяный. Ты посмотри-ка, что он накорябал...

Зубанов ответил - уж такой у меня почерк. Кто-то, кто Зубанова знает, подтверждает: да он всегда пишет так.

- А еще ученый (прячет бумагу). Напишите вторично.

Значит, хочет поймать на противоречиях.

Зубанов пишет вторично. Получается почти то же самое. Рука дрожит все больше и больше. Но Зубанов старается изложить все ясно и четко. Женщина была изранена, в крови. На полу, когда он вошел, валялся большой нож. Зубанов с товарищем привели женщину к нему в комнату. Зубанов оставил ее с товарищем и пошел в аптеку. Здесь на него и накинулась эта соседская, вопящая прорва. (Конечно, Зубанов слова "прорва" не пишет.) Ни оскорблений, ни ругани не было. И нетрезвым Зубанов тоже не был.

Подает объяснение и говорит: "Теперь просьба - подвергните меня медицинской экспертизе. Пусть будет акт об опьянении".

Баркасов: "И у меня просьба: я был при всем этом и полностью все подтверждаю. Я сам видел: кровь, израненную женщину, как Зубанов был взволнован, как он хотел бежать в аптеку. Снимите, пожалуйста, с меня показания".

Дежурный: "Обойдемся и без ваших показаний. И акта не будет. Вот придет начальник..."

Но начальника все нет. И только одного Зубанову удается добиться: на одном из его объяснений товарищ ставит и свою подпись. А на другом пишет: "Полностью подтверждаю", - и подписывает свой точный адрес. В эту минуту приходит начальник. Зубанов и вправду и до сих пор считает его порядочным человеком и хорошим работником: скромный, тихий, спокойный капитан в милицейской форме. У него мягкие манеры и усталое лицо. Дело его не особенно заинтересовало. Срыбник он знает хорошо. А Зубанова вспоминает по другому случаю и говорит: "А ведь Анчушкин тогда о вас замечательно отозвался". Об Анчушкине говорить нечего, вечно рубли стреляет без отдачи. Затем капитан читает его объяснение.

- А где Баркасов? - спрашивает он, оглядываясь.

Зубанов говорит, что он только что ушел, ему предложили подождать на улице.

- Пойду поговорю с ним (капитан Одноглазов качает головой). Да, эта самая Срыбник... Беда!

Уходит. Возвращается минут через десять, вздыхает.

- Ну что ж, идите домой, товарищ Зубанов. Вот только мне надо будет вас завтра увидеть. Подпишитесь, пожалуйста, на этой повестке.

Зубанов подписывается.

Зубанов с Баркасовым уходят.

На другой день в десять часов приходит Баркасов.

- Ну что, старик, ты готов? Пойдем, - говорит он. - Просили пораньше.

Они заходят в милицию. Поднимаются наверх. Кабинет начальника заперт. Где же он? Никто не знает. "Справьтесь в дежурной части", - советует уборщица. Приятели спускаются в подвал. За барьером сидит дежурный и что-то пишет. На скамейках, позевывая, переговариваясь, сидят несколько милиционеров. Видно, что смена только что закончилась. Зубанов спрашивает о начальнике. Дежурный поднимает на Зубанова глаза: "А что?" Зубанов говорит, что, и сразу все меняется: смех и гогот - все то, что Зубанов уже слышал вчера. Произошло что-то очень смешное. Рыжий, что ли, в парике ввалился в дежурку, пьяного ли за руки и за ноги притащили и бросили:

- Пришел? Пришел! Ну теперь садись жди - скоро поедем!

- Да мне ждать-то долго нельзя, - объясняет Зубанов. - Мне еще в институт надо. Если начальник занят, так я, может быть, потом зайду.

Опять смеются. Дежурный говорит:

- Да нет, зачем позже? Позже ты уж не зайдешь... Позже мы тебя сами в хорошее место свезем. На машине! Видишь, какой почет тебе, Зубанов!

И опять что-то пишет.

Зубанов смотрит на товарища.

Потом подходит милиционер, заглядывает Зубанову в лицо.

- Ну как? - спрашивает он.

- Ничего, - отвечает Зубанов.

- Ну вставай. Поедем.

В руках его папкa. До Зубанова еще не все доходит.

- Куда поедем-то?

- В суд. Закон от девятнадцатого декабря. Хулиганство, штраф десятка, - объясняет розоврощекий, по виду деревнский, милиционер.

Тут наконец сознание возвращается к Зубанову полностью, и он встает. Хорошенькое дело, объясняйся с судьей, потом административная комиссия, потом бумажка в НИИ, потом разговор в отделе, рассказывай всюду и везде об одном и том же. Да и кто поверит во все это?!

И вот суд.

Большая комната - зал судебных заседаний. В нем все, как полагается, - возвышение, гербы, стол, судейские кресла, скамьи подсудимых, лавки. Они сидят на этих лавках и ждут. Они - это несколько милиционеров, тройка или четверо сочувствующих и глазеющих и примерно с десяток очень помятых, растерянных личностей в жеваных костюмах. Их привезли прямо из отделения, а ночь на полу или на скамейке и лорда во фраке превратит в чучело, в особенности если соседство попадется подходящее. Привели Зубанова двое милиционеров. Один из них вышел с делом Зубанова и через минуту возвратился сияющий. Он ходил к кому-то на доклад и показывал бумаги Зубанова.

- Зубанов, - кричит он мне радостно. - Судью Ядову знаешь? Ну, пятнадцать суток обеспечено.

"Да, - соображает Зубанов, - если Ядова, тогда все возможно". Эту даму он знает хорошо. Это воистину тот судья, который сомнений не имеет. Гражданин у нее всегда виноват. Любое учреждение для нее - государство, советская власть. Доказательства всех этих истин не существует.

Они сидят друг другу в затылок. Дверь открывается и закрывается. Следующего, следующего, следующего!.. Человек вылетает с 10 - 15 сутками через каждые три минуты.

Подошла и очередь Зубанова. Входит в комнату: нет, не Ядова, это какая-то другая дама. Значит, Ядова сосчитывается с Зубановым через нее. Женщина говорит по телефону. Зубанов входит и садится, потому что разговор у нее долгий и развеселый. Судья Карканова - это она - общительный и, видно, прекрасный человек. Звонят ей много, разговоры веселые и дружеские. Речь идет о встречах, о поездках, о выходном дне, о том, что "мы вас ждали-ждали, а вы...". Подсудимые стоят и слушают. Из тех трех минут верные две уходят на разговоры. Трубка положена. Зубанов поднимается. Карканова листает первый лист дела и смотрит на его последние строчки. "Выражался нецензурно", - читает Зубанов за ней. Привычным движением она подвигает к себе бланк, берет ручку, нацеливается. В это время телефон звонит снова. Она слушает и вдруг широко улыбается. Это опять приятный разговор о поездках, о том, кто пришел, а кто не пришел, о том, что "мы ждали-ждали...". Зубанова все время тошнит, так как он еще сегодня не похмелился, и Зубанов опускается было опять.

- Стойте, стойте, - приказывает она Зубанову быстрым суеверным шепотом и продолжает улыбаться, упрекать, оправдываться, приглашать, сговариваться. Это звонил какой-то, очевидно, очень хороший знакомый, потому что она и секретарше сообщает - звонил, мол, вот кто, - и та тоже улыбается.

Зубанов стоит перед ней навытяжку и слушает. Она кладет трубку, лицо ее скучнеет - это значит, суд не прерывался ни на секунду и телефонный разговор - это тоже часть процедуры.

- Хулиганили, выражались нецензурно? - спрашивает она.

Зубанов отвечает ей, стараясь говорить ровно и тихо, хотя ему это плохо удается, что не дрался и не хулиганил, а просто спрятал женщину, которую били. Она опять вслух читает Зубанову последние строчки милицейского рапорта. Слова Зубанова ее никак не задевают, не интересуют и не настораживают. То есть происходит то же самое, что и в милиции, только здесь даже и не смеются. А Зубанов боится, что ей опять позвонят и пригласят куда-нибудь, и поэтому быстро выпаливает все. Она слушает и не слушает, смотрит на Зубанова и не смотрит, потом тихо подвигает к себе бланк. Страшные слова "разбили бровь, резанули ножом" ее не трогают совершенно. Ей все ясно.

- Но вот две женщины подписали, - говорит она.

Зубанов объясняет, что одна женщина прибирала его комнату, иногда готовила, потом по разным причинам ему пришлось с ней распрощаться. Тогда Зубанов (единственный раз) обратился вот к этой "неизвестной" Срыбник, и она ему помыла полы. Таково первое зерно скандала. Зубанов говорит, а у нее в руках самописка, и ничего ее больше не интересует. Она вписывает его фамилию и задерживается перед профессией.

- Так вы что? Кандидат наук? - спрашивает она смешливо.

Никогда в жизни никому с таким отвращением Зубанов, наверно, не отвечал: "Да!"

Потом она резко одергивает себя:

- Так вот. Пятнадцать суток. - И нравоучительно: - Постарайтесь из этого сделать для себя выводы.

Зубанов глубоко вздыхает. Слова не идут уже у него из горла.