Сергей Михайлин-Плавский

МОЕ ОТКРЫТИЕ "ЧЁРНОГО КВАДРАТА"

Каждый раз, когда у меня в комнате раздается телефонный звонок, я поспешно хватаю трубку и даже немного волнуюсь, а вдруг это такой знакомый, звонкий и энергичный голос:

- Говорит Кувалдин!

Так оно и есть!

- Сергей Иванович, я жду вас в субботу, 6 января, в восемнадцать двадцать у входа в Театр на Таганке, хочу, чтобы вы посмотрели спектакль "До и после", созданный великим режиссером Юрием Петровичем Любимовым по мотивам поэзии Серебряного века.

Юрий Александрович Кувалдин, писатель и издатель, "литературный Геракл" по определению Нины Красновой, человек-учреждение, человек-издательство четко и полностью выговаривает каждое словечко, словно обкатывает его в жидком яичном желтке, как это делают некоторые опытные огородники со свежими огурцами, готовя их для продолжительного хранения. Просьбу метра я беру "под козырек" и начинаю готовиться к завтрашнему посещению спектакля-бриколажа.

На другой день ровно в восемнадцать часов я появляюсь у парадного подъезда театра "Содружество актеров на Таганке", совсем не подозревая, что это не то, что мне нужно, что настоящий "Московский театр драмы и комедии на Таганке" расположен несколько правее, если стоять к нему лицом, как раз напротив выхода из кольцевого метро "Таганская". За этот мой промах стало особенно стыдно, когда меня неожиданно окликнул Юрки Кувалдин:

- Сергей Иванович, вы где стоите? Это не тот театр! Настоящий, любимовский, вон, правее!..

А я-то почти полчаса стоял и удивлялся, как же, мол, так, люди на вечерний спектакль покупают билеты, тычутся во все три закрытые на замок двери парадного входа, а войти не могут, начинают метаться, бегут снова в кассу, а потом куда-то исчезают совсем...

Мои не такие уж тесные отношения с театром вообще начались с рассказов отца Ивана Сергеевича, вспоминавшего о своем увлечении спектаклями в деревенской избе-читальне во времена еще начала коллективизации. С деревенскими активистами-энтузиастами они ставили на маленькой сцене с колченогим столом и тремя табуретками поучительные и смешные сценки из деревенской жизни. Представления эти шли под лозунгом ликвидации безграмотности - знаменитого ликбеза. Небольшая их труппа из пяти, иногда из трех человек объездила все окрестные деревни со своими постановками и, по словам отца, их везде принимали "на бис".

Эти рассказы запали мне в душу, и я, помню, очень жалел о том, что не успел попасть на эти отцовские представления. Мне было до того обидно, что я где-то в шестом классе написал пьесу из современной мне колхозной жизни и вполне серьезно рассчитывал на ее постановку в колхозном клубе, благо отец одно время заведовал этим клубом. Но, к счастью, постановка не состоялась, после войны в клуб стали раз в месяц привозить и крутить кинофильмы, а молодежи в деревне с каждым годом оставалось все меньше и меньше, она потянулась в город на учебу, да и развлечений там куда больше: и театр, и кино, и парк с открытой эстрадой, и выставки - что твоей душе угодно!..

На входе в фойе любезный охранник "миноискателем" огладил мою сумку (неизбежная примета нашего времени) и молча и вежливо вернул ее мне. Народу в фойе пока еще мало. Юрий Александрович сразу же от дверей видит у белого рояля Валерия Золотухина и говорит мне:

- Подойдем к Валерию Сергеевичу.

Конечно, мы предварительно сдаем на вешалку (театр-то, известно, начинается с вешалки) свои осенние куртки и сумки и только потом подходим к Золотухину.

Валерий Сергеевич сдержан и сосредоточен, он продает свои книги, причем, по желанию покупателей, с автографами. Немногие люди в наш нечуткий, пластмассовый век покупают книги, даже и у знаменитых людей, даже и с автографами, однако, молодые пары подходят к столику и просят автограф, кто на книгу, кто на программу спектакля.

На наших с Кувалдиным программах известный народный артист, друг легендарного Владимира Высоцкого, тоже сделал надписи. На моей программке он написал: "Сергею Ивановичу Михайлину-Плавскому в день посещения Таганки! Храни Вас Бог! И с Рождеством! 6.01.07. В.Золотухин". Кстати, программа оформлена строго в соответствии с "Черным квадратом" К.Малевича: на ослепительно чистом, белом фоне - Черный Квадрат, как символ искусства Серебряного века.

Сейчас, перед началом спектакля, Золотухин немного мрачноват, но в тоже время деловито раздает автографы. Короткая стрижка очень ему идет и делает его похожим на задиру-мальчишку с бойцовским характером, а мужественное лицо его выдает внутренне напряжение, работу мысли над предстоящим спектаклем...

С Валерием Золотухиным я познакомился на встрече авторов журнала "Наша улица", проводимой Юрием Кувалдиным в Малом зале Центрального Дома литераторов 24 ноября 2005 года, а немного позже подарил ему свою книгу прозы "Гармошка". Потом в мае 2006 года на съемках документального фильма "Юрий Кувалдин. Жизнь в тексте" и при последующих встречах это знакомство закрепилось, что даже можно увидеть в том же фильме, когда Валерий Сергеевич радушно за руку здоровается со мной.

При каждой такой встрече по просьбе Ю.Кувалдина Валерий Сергеевич потрясающе читает "Пилигримов" Иосифа Бродского, изумляя сердца слушателей мощью своего голоса и проницательностью стихов, несокрушимой верой в будущее неубитой России, в ее настоящее и неубитое искусство.

Здесь же необходимо упомянуть и о Владимире Высоцком, учившем меня своими песнями точности слова и правдивости изложения. Это был какой-то гениальный прорыв из затхлой атмосферы в струю свежего и чистого воздуха. Его записи на пленках для катушечного магнитофона появились в Загорске во второй половине 60-х годов прошлого столетия.

Мы с друзьями заслушивались его песнями, исполняемыми с хрипотцой и юморком: сначала в них звучали сказочные мотивы, а потом пошли песни о войне с беспощадной правдой и про нашу современность. Он пел о том, чем болел народ, о чем думал народ, о чем простые люди говорили между собой. Он пел для своего окружения, для своих друзей, а оказалось - для всех нас. И потому его песни звучали везде. Помню, как мы, несколько энтузиастов на заводе, вышли с предложением: пригласить Владимира Высоцкого в заводской Дворец культуры с концертом. Конечно, это предложение было отклонено с мотивировкой, что, якобы его искусство недостойно социалистического реализма. "Вы послушайте, о ком он поет: о бюрократах, чиновниках, откровенных дураках, подхалимах - это же не наши люди" - убеждал нас высокий партийный чиновник. А нам так тогда хотелось сказать прямо в глаза этому чинуше: "Это он и о вас поет!"

Но Высоцкий продолжал петь, а мы заслушивались его на своих домашних магнитофонах марки "Весна", "Чайка" и др...

До начала спектакля остается немного времени, люди ходят, стоят, сидят в коридорах, мы с Юрием Александровичем стоим немного в сторонке от Золотухина и смотрим на галерею портретов артистов театра. Прямо над головой стоящего у рояля Золотухина в верхнем ряду на стене висят портреты Юрия Петровича Любимова, Владимира Высоцкого, Валерия Золотухина и Давида Боровского. Наверно, это символично: великий режиссер, два великих артиста, великий художник стояли у истоков создания знаменитого театра, театра Любимова (как его тепло называют москвичи), 90-летие которого скоро будут отмечать все передовые люди России...

В юности мне нравился "чтецкий" театр, как мы говорили с приятелями из литературной студии в Тульском механическом техникуме им.С.И.Мосина. Руководителем этой студии был преподаватель литературы и русского языка Федор Матвеевич Архангельский, до самозабвения любивший русскую словесность. Для него был праздник - наши неуклюжие стихи, особенно чтение их со сцены перед аудиторией или даже перед классом. Он старался ставить нам голос, учил осмысливать каждую произносимую строчку, "держать интонацию" и в соответствии с нашими успехами перед каждым студенческим вечером говорил тому или другому "артисту":

- Сегодня ты будешь читать Маяковского!

Чаще всего такие выступления доставались мне. Потом я читал Пушкина, Тютчева, Фета, Некрасова на вечерах в институте, иногда - робко и по просьбе слушателей - свои стихи, после чего меня долго трепала так называемая "ораторская лихорадка".

Эта моя "артистическая, чтецкая" деятельность продолжалась до окончания института: я выступал в школах, на заводах в Туле и Загорске. На Загорском электромеханическом заводе у нас была литературная студия при заводской библиотеке, руководил которой литературовед Горловский Александр Самойлович. Мы часто выступали в цехах своего завода, выезжали в район в школы и деревенские клубы.

Особенно удачными были выступления у нас с Валентиной Тимофеевной Маловек, бухгалтером заводоуправления: она готовила основательное и интересное сообщение о жизни и творчестве автора, а я читал его стихи. Многих авторов в то время не было в библиотеке, и мы книги А.Ахматовой, М.Цветаевой, О.Мандельштама, С.Есенина брали у А.С.Горловского. Цехи наперебой заказывали такие чтения, и мы с Маловек многие свои обеды провели в красных уголках механических, сборочных, штамповочных цехов и в других подразделениях завода.

Выступали мы и во Дворцах культуры, городском и заводском. Особенно памятны мне выступления в городском парке культуры со многими московскими поэтами: Виктором Щепотевым, Александром Никифоровым, Владимиром Лазаревым, Александром Филатовым. Александр Филатов особенно запомнился мне крепкими стихами с хорошим подтекстом и юморком...

Первый, второй и сразу же третий звонок застает нас на втором этаже, где располагаются буфет и выставка. Кое у кого театр начинается с буфета, а мы стоим у выставки работ Ольги Победовой. Ее хрустальные фигуры поражают изумительной тщательностью отделки, неподражаемой фантазией в создании игры света и форм.

Здесь же к нам присоединяется основатель и Президент Академии Русского стиха Слава Лен.

Дальше все вместе мы направляемся в зрительный зал. Медленно гаснет яркий свет, становится тихо-тихо и даже немножечко как-то тревожно. Но тревога не успевает захватить сердце, на сцене вспыхивает Черный Квадрат в светлом, даже, кажется, в светло-кремовом обрамлении, отчего сам Квадрат становится еще чернее.

По трансляции четко и отчетливо звучит голос Ю.П.Любимова о запрещении во время спектакля фото- и киносъемок и отключении мобильных телефонов. Потом Главный режиссер убедительно просит уважаемых зрителей не вмазывать в кресла жевательных резинок. Зал задвигался, зашевелился, засмеялся, зааплодировал, выражая свое согласие с просьбой. Контакт со зрителями установлен еще до начала спектакля.

А потом вдруг сразу ожил Черный Квадрат. Из него в черно-кремовых в полоску костюмах (а, может быть, в арестантских робах?) под видом масок Арлекина, Красного Домино, Коломбины, Петрушки и Пьеро выходит, выпрыгивает, вырывается на сцену Серебряный век поэзии, век нового искусства, временно загнанного в небытие, в подполье, на кухню, в самиздат, в эмиграцию примитивным социалистическим реализмом - копиизмом.

Величественная светская дама в черном - вечернем? - платье осторожно вышла из Черного Квадрата на освещенную сцену, негромким голосом произнося монолог.

- Анна Ахматова! - наклонился ко мне и шепнул Юрий Александрович.

- Сейчас будет Александр Блок! - и он снова все внимание сосредоточил

на сцене. А там разворачивалось действо под стать древне-греческому

театру, действо, переходящее то в коллективную декламацию, то в хоровое пение.

В дальнейшем Черный Квадрат открыл для меня и вывел на свет из небытия А.Блока, Н.Гумилева, В.Хлебникова, М.Цветаеву, В.Брюсова, С.Черного, О.Мандельштама, И.Северянина, А.Белого, М.Волошина, И.Бродского, но, к стыду своему, по незнанию я не уловил ни монологов, ни декламации вещей З.Гипиус, В.Розанова, Ф.Сологуба и некоторых других.

Один из моментов спектакля был просто символичен до озорства: красное знамя в руках знаменосца случайно или намеренно развернулось так, что на нем можно было прочитать непонятную, оборванную надпись крупными желтыми буквами: "Пролетарии всех... ", а далее ничего не было видно. Но, что интересно: буква "х" в слове "всех" отступила, отскочила в сторону на один-два просвета, и получилась полуфраза, вполне теперь уже понятная и озорная: "Пролетарии все х... "

"Черный Квадрат" К.Малевича, мучивший меня всю жизнь своей загадкой, нераскрываемой тайной, наконец, для меня открылся, благодаря чуткому и замечательному писателю Ю.Кувалдину и не менее замечательному артисту В.Золотухину с его монологом "Идут по Земле пилигримы". Валерий Золотухин в рыжем парике и гриме (под Иосифа Бродского) трижды обошел сцену, произнося монолог, как будто трижды обогнул Землю, чтобы его пророческий голос дошел до каждого ее уголка, до каждой страждущей души.

И быть над Землей закатам,

И быть над Землей рассветам!..

Встает и тянется к новой жизни неубитая Россия и вместе со своим рассветом призывает к себе из подполья и возвращает из эмиграции и забытья истинное искусство.

Гоняемся за сложностью вещей,

За тем, что ослепительно и броско.

В непреходящей прелести ночей

Чего уж проще - двое под березкой.

Усыпаны деревья и кусты

Метельною иль звездною порошей:

- Ты слышишь, я люблю тебя, Алеша!

Ты слышишь, я люблю тебя, а ты?..

Чужие кони мчались по Земле,

Но каждый раз в своем рассвете синем,

Настоянном на крови и золе,

Вставала неубитая Россия

И вызывала трепетную боль

Речушкой иль пейзажиком неброским.

И с нею разделенную любовь

Несут извечно двое под березкой.

Теперь я с нетерпением жду любой возможности посетить новый литературный спектакль в любимовском Театре на Таганке, жду новых встреч с современным искусством, особенно с живописью молодого художника Александра Трифонова, нонконформиста, фигуративного экспрессиониста, "познающего мир своей чувствительностью (термин Малевича)".

Валерий Золотухин к 30-летию Александра Трифонова написал: "На премьере спектакля "До и после" ко мне за кулисы зашел молодой человек и передал нечто плоское, крупное, обернутое в бумагу и аккуратно перевязанное. В нетерпении развязав и вспоров бумагу, защищавшую это нечто от мартовской сырости, я обнаружил холст с изображением черного квадрата (картина называется "Конец реализма" - С.М-П.) с пьяной перед ним бутылкой, готовой растечься, развинтиться, пуститься в пляс,- дразнящую черную строгость своей вихляющей сутью. Я обомлел. По спине пробежал холодок совпадения. Я только что вышел из этого квадрата на сцене театра на Таганке. Не смея отвести глаз от холста, боковым зрением я видел свое отражение в зеркале гримерки - лицо в белилах, намалеванные на нем огромные, черные клоунские очки, рыжий огненный парик, фрак и бабочка лауреата Нобелевской премии Иосифа Бродского, в руках этого господина холст.

На холсте - оклик Малевича в интерпретации Александра Трифонова. "Ни хрена себе! - сказал я себе. - С ума бы не спятить..."

А дальше В.Золотухин пишет:

"...В этой одной из позднейших своих фантазий на тему стихов "Серебряного века" Любимов проявляет себя неслыханным новатором, выступая как автор литературной основы, режиссер-постановщик и балетмейстер, выдумывающий каждому персонажу свое пластическое решение ... И, может быть, использование мотивов "Черного квадрата" Малевича 85-летним Любимовым и 27-летним Трифоновым скажет нам и о том, что квадрат не так уж нелеп, как казалось многим, в том числе и мне, и что спор он выиграл через 100 лет".

Лучше не скажешь, и я за это вдвойне благодарен Валерию Сергеевичу.

"Наша улица" № 89 (4) апрель 2007