Нина Краснова

О РАССКАЗЕ ЮРИЯ КУВАЛДИНА "КРИК ВО ДВОРЕ"

Рассказ "Крик во дворе" навеян прозой писателя-казака Федора Крюкова, о котором Юрий Кувалдин написал блестящую монографию (см. "Нашу улицу", № 2 2005), после которой ни у кого из культурных людей не возникает никакого сомнения в том, кто истинный автор "Тихого Дона" (разумеется, Крюков), а кто - всего-навсего коллективный соавтор во главе с Серафимовичем (синдикат советских щелкоперов, а Шолохов - даже и не соавтор, а подставная фишка, подставное лицо, носитель фамилии фиктивного автора, который сдал свою фамилию в аренду советским литературным арендаторам, в вечное пользование).

Кувалдин настольно проникся прозой Крюкова о казаках, стилем и укладом их жизни, вольным, боевым духом этого славного сословия дореволюционной России, которое было под корень уничтожено красными, как оплот царизма, что представил себя одним из казаков, белогвардейцем и как бы поставил на бумаге, в рамках рассказа, фильм о них, где сам же исполнил главную роль, попробовал себя в ней. Причем выступил он в этом "фильме" не только как главный актер, но и как режиссер, и как оператор, и как дизайнер, и как художник-декоратор, и как костюмер, и как гример, и как осветитель, и как озвучиватель, один во всех лицах. Что вообще характерно для него и в других его творениях.

...Казак-белогвардеец, захваченный краснозвездными красноармейцами в плен, лежит в "темной, едва освещенной каким-то мыльным светом маленькой комнатке", в клети, в полубреду... И перед ним мелькают бессвязные картины: как он с двумя своими напарниками, Джевильским и Редько, пошел в разведку, сидит на вершине оврага и ждет сигналов от них и как Джевильский подает ему рукой "какие-то непонятные, но тревожные сигналы", указывает "на дно оврага"... там идет красноармеец и ведет с собой под уздцы лошадь... они прыгнули вниз, напали на него, "перевалили" своего пленника "через спину лошади", Джевильский "вскочил в седло", "стегнул коня нагайкой и помчался по неровному дну оврага"... Появилось пятеро "краснозвездных всадников"... погнались за Джевильским... Редько бросил в них гранату... Дальше - туман... Где Джевильский? Где Редько? Главный герой лежит в маленькой комнатке, в клети, в полубреду, в плену у красноармейцев... С потолка ручьями стекает вода и превращается в грязную лужу...

- Где Редько? - кричит он в сени...

Красноармейцы-охранники не отвечают, стоят "как каменные".

Какая-то женщина говорит ему, что этого Редько тоже хотели забрать в плен, но не смогли, он от них ускакал... Слава Богу. Один из охранников, у которых шашки сверкают в лучах солнца, как символы боевой славы, замахивается на нее саблей.

...Красноармейцы заняли станицу, убили мужа у этой женщины. Она идет по дороге, "растолченной отступавшими обозами", и громко кричит и выкрикивает имя своего мужа... Доходит до своей "низкой хаты"... Падает там на пол... плачет, "захлебываясь слезами", около нее плачут ее дети. А соседи и сестры утешают ее... Кувалдин наводит на них свой объектив. Снимает и показывает их разными планами, кого мелким, кого крупным, как оператор. И как художник. И саму хату, с ее потолком, стенами и углами:

"Хата была бедная, с прогнувшимся закоптелым потолком, поддерживаемым у м а т и ц ы кривым посошком".

"По г о л б ц у, лавкам, на плесневелом к у т н и к е валялись какие-то гнилые тряпки, лыковые о т о п к и, разбитые, пыльные м а х о т к и, на крюке болтался хомут с пеньковыми г у щ а м и".

Кувалдин показывает хату так, будто и он присутствует там вместе со всеми. И будто он вырос в этом селе среди казаков и с детства знает весь уклад их жизни, весь их быт, и знает их язык и диалект, и знает, как что там называется на этом языке и на этом диалекте.

И каждая деталь, каждая вещь, каждый неодушевленный, а не только одушевленный предмет, играет у него свою роль и становится персонажем "фильма", предметом искусства и предметом эстетики. Даже какая-то "грязная тряпка" или "щель" в доме:

"Каждая грязная тряпка, каждая щель кричали (в хате) о нужде, бесхлебье, непосильном каторжном труде и невыплаканном горе (своих хозяев)".

...Образ мужика, мужа этой женщины, которого красноармейцы, чекисты, расстреливающие "кулацких парней" в хлеву, вели на допрос, потрясает своей жуткостью и жалкостью и вырастает до размеров гигантского символа:

"Мужик был перепачкан навозом, с соломой в бороде и волосах".

Почему он перепачкан навозом и почему он с соломой в бороде и волосах? Наверное, он прятался от чекистов в сарае, в навозе и в соломе? А они нашли его. Чтобы убить. Простого казака, который ничего не видел в жизни, кроме нужды и непосильного труда.

Кувалдин-оператор показывает мужика крупным планом, а Кувалдин-осветитель наводит на него прямой "свет керосиновой лампы", который позволил читателям лучше увидеть, рассмотреть и запомнить этот типаж.

Образы красноармейцев у Кувалдина все как бы на одно лицо, как отлитые в одинаковых, стандартных чугунных формах "оловянные солдатики", которые рубят белогвардейцев своими саблями, как капусту, и сами не знают, за что... выполняют команды своих командиров. "Машины, тупые и страшные".

Образы казаков-белогвардейцев окружены у Кувалдина романтическим орелом автора, как и образ самого главного героя, члена Учредительного собрания, командира кавалеристов, который вспоминает, как он ехал со своим отрядом в "тыл неприятеля" взрывать железнодорожный мост, чтобы отрезать "большевиков от Москвы", как отдавал своим подчиненным солдатам команду садиться на коней и сам вскакивал в седло, "держа ногу в стремени", и как они - в своих кавалерийских шапках, сбитых направо, и с чубами, развевающимися слева, - двигались колонной "по четыре всадника в ряд", "сквозь облака пыли", которая окутывает их благодаря искусству Кувалдина так красиво, что кажется не пылью, а романтической дымкой, а впереди "мелькали полковые знамена"... и как красноармейцы хотели сдаться белогвардейцам в плен, но те превратили их "в месиво"... и шутили потом, когда вспоминали, как ловко они "накрыли этих дураков".

"И эти (уже другие красноармейцы), наверное, будут шутить, когда потащат мой труп в канаву", - думает командир "белой гвардии", захваченный ими в плен. И на этой невеселой ноте рассказ заканчивается.

В советское время за такое "кино" автору, симпатии которого на стороне "белой гвардии", было бы несдобровать, быть бы ему расстрелянным вместе с Николаем Гумилевым и Сергеем Эфроном и сидеть бы ему в лагере вместе с Александром Солженицыным.

Рассказ идет от лица казака-белогвардейца, от первого лица. Причем настолько естественно, убедительно и правдоподобно, что у читателя возникает иллюзия, будто сам автор, Кувалдин, и есть этот казак-белогвардеец и будто сам автор, который знает, что такое "квашня", "клеть", "грива", "сбруя", "уздечка", "нагайка", "револьвер", "карабины", "ковыль", "человек с красной звездой во лбу", "веселая голубокупольная церковка", команды "Марш!" и "В сабли!" и многое другое, из чего состояла колоритность жизни казаков революционного времени и колоритность этого времени, участвовал в гражданской войне на стороне белых, хотя его тогда еще на свете не было. Кувалдин-писатель - изумительный актер, он прошел школу Станиславского в театре-студии Высоцкого, владеет мастерством актера и методом перевоплощения в своих героев, изумительный перевоплощенец. Он играет своего белогвардейца не хуже, чем Олег Стриженов играет своего в фильме "Сорок первый", и не хуже, чем Петр Глебов - Григория Мелехова в фильме "Тихий Дон". Если писатель - внутри себя не актер и не может войти в оболочку своих героев, он не может быть сильным писателем. И если он не знает того, о чем пишет. Кувалдин пишет о том, что хорошо знает, если не по опыту своей жизни, то по книгам, которые тоже есть жизнь, как бы и не реальная, но даже еще более реальная, чем реальная, которая - эта реальная, в отличие от той нереальной - исчезает, если не запечатлена в книгах, а та остается в книгах и поэтому не исчезает, если не исчезают сами книги, если они не горят и не тонут.

..."Крик во дворе" - яркий пример бессюжетного рассказа, где нет стройного изложения каких-то событий, а есть только разорванные, разрозненные фрагменты каких-то картин и как бы мало связанные между собой образы... Этим рассказом автор показывает, как художник может вроде бы из ничего сделать нечто, из разрозненных сцен и эпизодов - литературный шедевр, как из разрозненных кадров режиссер может смонтировать великолепный фильм. В чем и состоит чудо искусства.

Интересная идея вытекает из "Крика во дворе" Кувалдина. Красные как бы победили белых, в его рассказе и в жизни, на целых семьдесят лет. Но в итоге - в перспективе, если смотреть на них из нашего времени - победили все же белые. Как в итоге Крюков победил Шолохова, хотя Крюков умер от тифа, а Шолохов получил Нобелевскую премию за его сочинения и ехал всю жизнь на чужом коне, осыпанный лаврами, которые заслужил не он, а Крюков (и... отчасти... хотя это кажется парадоксальным... синдикат Серафимовича, который хотя и изуродовал "Тихий Дон", как красноармейцы изуродовали саблей лоб Григорию Мелихову, но не дал ему погибнуть в огне гражданской войны и сохранил его для потомков, правда, под другим брэндом, не под брэндом антисоветского Крюкова, а под брэндом советского Шолохова). Только время может показать, кто победил. И никогда не надо раньше времени торжествовать и кричать "ура, мы победили!" или раньше времени отчаиваться и кричать "увы, мы проиграли!".

Эпиграфом для своего рассказа Кувалдин взял строку Марины Цветаевой из цикла стихов "Лебединый стан": "Белая гвардия, путь твой высок...". И этим задал тон всему своему произведению.

Высок и путь самого Кувалдина на литературном небосклоне.

"НАША УЛИЦА", № 5-2005