Алексей Некрасов-Вебер

ДЕРЕВО

рассказ

Заранее предвижу, что мало кто поверит в правдивость моего рассказа. Скорее всего, читатель сочтет его фантазией человека, избранного мною на роль автора. Сразу замечу, что выбор обусловлен лишь случайным стечением обстоятельств. В погожий июньский день случилось этому будущему рабу печатного слова задремать под моей раскидистой кроной. И пока, убаюканный разноголосым жужжанием и щебетом моих квартирантов, подпирал он затылком узловатый выступ корня, отлетевшее от тела сознание впитывало мои мысли. И знаю, что с той поры преследует его душевный зуд. И остынет он только, когда послание изольется потоком слов на бумагу. А потом будут еще видения, мысли и образы которые захочется передать, но это уже не моя вина...

Да, да читатель, все было и будет именно так, а крона и корни вовсе ни метафора. Потому как уже двадцать с лишним лет отрабатываю я свой очередной земной срок, произрастая в форме дерева!

Наверное, прочитав это, вы ужаснетесь:

- За какие такие грехи угораздило беднягу попасть на целый век в растительное заточение?!

Да и если б в прошлой жизни узнал бы я свою посмертную судьбу, то последствия были самыми печальными. Наверное, впал бы в жестокую депрессию, а может быть, пустился в тягчайший разврат, чтобы с плотоядной жадностью заполнить "впечатлениями" последние отпущенные дни. Но к счастью судьбы мне никто открывать не стал, и лишних узлов в и без того запутанной карме я не наделал. Теперь же с высоты древесной мудрости вижу, что не в наказание дана мне эта растительная неподвижность. А для того, чтобы в тишине и покое осознать ошибки своего суетливого человеческого существования. Да и неправильно было бы назвать настоящее состояние неподвижным. Каждый день и час, корни мои вгрызаются в неподатливую почву. А в это время ветки с бесконечной благодарностью раскрываются тысячами своих зеленых ладоней дневному светилу. В отличие от людского сообщества, и те и другие пребывают в полном согласии. Корни, совершающие тяжкий труд во мраке почвы, преданно любят своих беспечных зеленых собратьев. Листья же, купаясь в потоках света, ни на секунду не забывают о тех, кто дает им пищу и влагу. За одно только ощущение этого восхитительного единства готов променять все людские соблазны. Впрочем, в предыдущей моей бескрылой жизни их было не так уж и много, но об этом чуть позже...

Люди обычно забывают свои первые годы. Я же могу описать процесс появления на свет с того самого момента, когда, еще пребывая в оболочке семени, вдруг ощутил настойчивые пульсирующие толчки. Вокруг была кромешная тьма. Но откуда-то сверху спускалось тепло, сквозь поры крохотными каплями сочилась влага, и, подчинясь непреодолимому зову я разорвал кожуру и начал восхождение навстречу живительным потокам. Путь был нелегким. Архаичная слепая стихия почвы отчаянно сопротивлялась, но я, раздирая, слой за слоем упрямо двигался наверх. И будущая крона, и ствол, и могучие корни - все было тогда спрессовано в крохотном, не оформившемся ростке. Наверное, нечто подобное происходит, когда маленькое племя завоевывает себе место под солнцем. Проходят века, преодолев сопротивление стихии и соседей, новый народ заполняет отведенное ему судьбой пространство, и многократно увеличиваясь, распадается на группы, касты, сословия. И вроде бы ничего уже не связывает безграмотного пахаря и ученого, ушлого купца и утонченного аристократа, но какая-то глубинная память все еще хранит следы того древнего единства...

Однако, опять меня потянуло на аналогии, а хочется рассказать о том, что открылось именно сейчас в моем древесном рождении. Но как описать словами тот миг, когда, раздвинув последний слой почвы, твой росток окунулся в потоки света! Все предыдущие дни ты живешь в напряженном труде и надежде. Вокруг еще темнота, но ты уже улавливаешь тепло солнечных лучей и чувствуешь, как ослабевает сопротивление земли. И вот отлетает в сторону последняя песчинка, и солнечный мир открывается во всем великолепии. Сначала ты просто ослеплен счастьем. Чуть позже начинаешь различать игру света и тени. Это трава колышется над твоей макушкой, то подставляя ее прямым лучам, то укутывая прохладой. Облака тоже замечаешь не сразу. Недосягаемые существа верхнего мира безмятежно плывут в голубом океане неба. И только могучие деревья исполины, с которыми пока еще смутно угадываешь свое родство, пытаются дотянуться до них ветвями.

До сих пор помню свою наивную тревогу в первые сумерки. Казалось, происходит вселенская катастрофа, и ты теряешь только что обретенный рай. Но наступившая темнота была не такой душной как в глубине почвы. Я чувствовал влажное прикосновение росы, движение воздуха, а когда ветер раздвинул траву, увидел в черной глубине неба звезды. В тот же миг дыхание бесконечных миров накрыло волшебной серебристой патиной. Образы предыдущих моих рождений закрутили хоровод над крохотным только что проклюнувшимся ростком, и я задремал убаюканный их плавным движением. А потом был рассвет, палящий день, и новый вечер, который теперь уже воспринимался как отдых. Так же как и смену дня и ночи, научился я принимать и более длительные природные циклы. В каждом из них увидел свою красоту и печаль. Торжественная органная музыка слышится в прозрачной тишине сбросившего листья осеннего леса. А когда злые февральские метели теребят обледенелые ветки, почки уже чувствуют неизбежный приход весны. Зато в буйной вакханалии животворных сил июля грезятся призраки будущего увядания. Закон круговорота жизни суров, но он учит ценить каждый солнечный день и дает надежду на возрождение. Однако, есть в этом мире и неоправданное ничем зло, и скоро я убедился, что рано вообразил себя обитателем райского сада, и до возвращения на Землю Обетованную предстоит мне, наверное, еще не одно рождение...

Почти одновременно со мной проклюнулись на свет еще несколько ростков деревьев. Вместе мы радовались нашим первым рассветам, смотрели в черное звездное небо, слушали сказки, которые нашептывал наползающий с поля вечерний туман. Казалось, так и жить нам дальше добрыми соседями, но прошло несколько лет, и корни переплелись в смертельной схватке. Ветки, соприкасаясь, весело щебетали листьями, а внизу шла бескомпромиссная, жестокая борьба, выжить в которой мог только сильнейший. До сих оплакиваю собратьев, чьи стволы высохли в тени моей кроны, но жестокий закон не оставлял выбора. Другое дело люди. Их я возненавидел с первых же месяцев после появления на свет. Без какой либо причины они могли изуродовать, покалечить, а то и убить дерево. Ветер тоже ломал ветки и рвал листья, но делал это из-за переизбытка сил и буйства своей неуправляемой природы. В этих же двуногих существах крылось что-то по настоящему опасное. Они казались посланцами какого-то иного мира, вырванного из вселенской гармонии. Особенно это ощущалось в предметах, которые люди порой оставляли под моим стволом. В природе даже умершее дерево сохраняет достоинство, красоту, и, словно ковчег, становиться прибежищем новой жизни. Благородная зелень мха обволакивает трещины на коре. Коричневые шляпки грибов разукрашивают почерневшую от дождей макушку старого пня. Паучок неугомонно ткет серебристую паутину между сухих веток. Предметы же, приносимые людьми, казались мертвыми с рождения, и я считал, что и сами двуногие со дня появления на свет несут в себе печать Великой Разрушительницы. И каким же потрясением стало открытие памяти о прежних моих земных циклах! В назидание за ненависть вдруг узрел я, что и сам не единожды появлялся на свет представителем этого племени. Наверное, подобное испытывает заносчивый аристократ, когда, перебирая письма умерших родителей, узнает вдруг, что он усыновленный бездетными господами отпрыск кухарки и заезжего коробейника. У людей в таких случаях реакция непредсказуемая. Скорее всего, нелюбовь к новоявленным сородичам только усиливается. Я же стал переосмысливать свое отношение и к миру, и к тем, кого искренне презирал и ненавидел...

В тихие летние вечера, когда на молочно розовом небе начинают проступать первые звезды, умеющим видеть приоткрываются многие скрытые временем тайны. Даже самые чувствительные из людей испытывают в такие часы всего лишь необъяснимое волнение. Мы же деревья можем читать на раскрывшихся горизонтах прошлое и будущее. Большинство моих соседей проживают уже не первый земной срок в растительном облике. Вытянув на закат ветки, они грустят о древней лесной прародине, и мечтают о ее грядущем возвращении. В своих грезах видят они разлившийся от горизонта до горизонта лесной океан. Ветер гонит над ним птичьи крики и зеленые брызги листьев, а внизу в застывшем влажном воздухе царит вечная тишина. Поросшие мхом могучие стволы уходят в небо, и лишь тонкий солнечный луч робко пробирается в торжественный сумрак лесного храма. Редкий зверь, опасливо поджав уши, неслышно пробегает по ковру из опавших листьев. Людям же в этом мире вообще нет места. Еще не давно и я был очарован такими видениями, но сейчас жадно устремляюсь мыслями к своим прежним человеческим рождениям. Пытаюсь осознать скрытую цель их мытарств и злоключений. А в будущем стараюсь разглядеть те линии судьбы, где человечеству не суждено ни исчезнуть самому, ни погубить планету, а жить в гармонии и мире со всем, что населяет воду, сушу и небо.

О своих ранних циклах успел узнать не так уж и много. Но сквозь туман прошлого все-таки вижу простые лица и нехитро сплетенные судьбы моих человеческих прообразов. Жизнь они воспринимали как кусок сочного мяса, пожирая его с аппетитом сначала в сыром, а потом в прожаренном и проперченном виде. Грешили и даже злодействовали тоже просто и бесхитростно. А потом отправлялись исправлять карму в мрачные миры, о которых лишь мои корни имеют смутное представление. Но наказание не шло впрок, и с каждым рождением все повторялось снова. И вот, наконец, появился человек, с которым я еще чувствую свое родство. Юность и зрелость его пришлись на относительно спокойное время. Страна отдыхала после великих бед, и, казалось, впереди уже не будет ни резких изломов, ни тяжелых испытаний. Но редко кто в молодости может оценить радости спокойной жизни. Вот и его бросало от порывов бурных желаний до жестокой депрессии. Сил для истинно великих свершений не было, да и время было не подходящее, а на мелочи разменивать жизнь не хотелось. Просто же радоваться красоте мира люди не могут, потому как, своя фигура, заслоняя солнце, видится им в самом центре Вселенной.

Некоторых успехов в карьере мой кармический предшественник все-таки достиг. Однако случилось это далеко не так быстро, как ему хотелось. Окончив провинциальный институт, отправился он на годовую армейскую службу. Розовые очки, сквозь которые до этого смотрел он на человечество, там весьма не деликатно сорвали. Потом и осколки розовых стекол жизнь безжалостно вдавила каблуком в землю. Производство, куда он в качестве инженера-технолога отправился работать, совсем не походило на то, что изображали в репортажах и художественных фильмах. Немало шишек пришлось набить, пока не освоился он в сложном клубке человеческих и производственных отношений. А потом вдруг появилась надежда приподняться над пропитанным машинным маслом мирком цеха. Трамплином неожиданно стала общественная работа. Оказавшись в областном райкоме всесильной тогда партии, предшественник мой снова загорелся честолюбивыми планами. Правда жизнь уже подрезала крылья, и больше чем одним из замов "первого" он себя даже в самых смелых мечтах не видел. А потом и вовсе затянуло в рутину. Как мог, исполнял он свои обязанности, получал нагоняи от руководства, отпуск вместе с супругой проводил на черноморских курортах, и долгосрочные планы строил лишь на кабинет своего непосредственного начальника. Был ли он счастлив? Иногда казалось, что да. Но порой накатывала тоска, и приучился он вечерами глушить ее с помощью крепких напитков, которые, на зависть пролетариям, не переводились на прилавке райкомовского буфета.

Про личную жизнь тоже не скажешь, что была она особенно счастливой. Женился он, еще будучи инженером, на работнице своего цеха. Однажды в ночную смену лукавый взгляд из-под рабочей косынки заставил перепутать производственные отношения с интимными. Но вскоре, влюбленность растворилась в рутине семейной жизни. А когда после появления детей супруга располнела и посвятила себя домашнему хозяйству, уже и плотское влечение тусклый семейный быт больше не окрашивало. Но он был еще молод. По ночам приходили во сне волнующие образы, и вот, нежданно-негаданно, вспыхнула вдруг запрещенная партийным уставом страсть.

Секретаршу одного из замов "первого" звали Капиталина. Имя редкое, и вроде бы не очень подходящее для романтической героини. Строгая и порой резкая, с вечно собранными в пучок волосами, она сначала не вызывала никаких мыслей на внеслужебную тему. Только во взгляде порой вспыхивало вдруг что-то обжигающе женственное. И все чаще он с удивлением замечал этот взгляд на себе.

Отношения их круто изменились, когда после банкета в честь первомайской демонстрации он вызвался проводить Капиталину. Жила она не в райкомовском доме, а на городской окраине, где редко и тускло светили фонари, и во дворах под дребезжание гитары горланила блатной шансон нестриженая шпана. С одной из таких компаний им и "посчастливилось" столкнуться в тот вечер. Сначала он сильно струсил и мысленно обругал себя за авантюру с провожанием. Но после первого же неумелого тычка по лицу вспыхнула ярость. Обратив хулиганов в бегство, он догнал одного из них, повалил на колени и со всей силы охаживал жертву кулаком. Оттаскивая его, Капиталина кричала что-то о ненужной жестокости, но в глазах светилось восхищение. Сам же он в тот момент чувствовал веселую удаль наших кармических предков. Для него жизнь вдруг тоже стала сочным куском сырого мяса, и радостно было ощущать на разбитых губах ее кровяной вкус.

Дальше все получилось как в красивом зарубежном фильме. Поздно ночью возвращаясь по пустынным улицам к семейному очагу, он не мог поверить, что это произошло с ним. Под ногами хрустели ледяные корки на схваченных заморозком лужах. Деревья в сквере на центральной площади не успели распустить листья. Где-то за городом, в лесах, словно не зная о наступлении мая, еще лежали ноздреватые сугробы. А в душе, опережая приход неторопливой северной весны, бурлила сила, пробудившись даже не от зимнего, а от какого-то векового сна.

Но ошибкой было переносить извечную тоску об иной жизни и ином мире на женщину с неустроенной судьбой и вполне земными проблемами. Их конспиративная связь продолжалась около двух лет, а потом как-то постепенно и буднично угасла. Его от решительных поступков удержала замешанная на страхе партийная дисциплина, и более глубинное и мало объяснимое чувство греха. Капиталина же со свойственной женщинам прагматичностью понимала, что получить вместо любовника мужа с испорченной карьерой крайне не разумно. И потому, пока не ушли годы, личную жизнь лучше устроить как-то по-другому.

Снова он стал примерным семьянином, и теперь уже никаких романтических перспектив жизнь не предвещала. Однако наметились подвижки в карьере. В связи с уходом начальника на пенсию заветный кабинет прибывал в вожделенной близости. Но тут как ураган обрушились перемены. Сначала на руководство областью поставили одного из выдвиженцев нового генсека. Грубый и нарочито прямолинейный он изображал комиссара из прежних легендарных времен. Заигрывая с народом, ездил по городу на троллейбусе, неожиданно появлялся на предприятиях, грозно скрипел пером, подписывая указы о кадровых перестановках. Под многими закачались тогда стулья в теплых кабинетах. На работе теперь приходилось засиживаться до глубокого вечера, да еще и слышать, что ты лишний груз на многострадальной народной шее. Через год выдвиженец уехал на дальнейшее повышение в Москву. В райкоме вздохнули с облегчением, но перемены уже неотвратимо набирали ход...

Когда после митинга победивших демократов толпа отправилось крушить забор у райкомовского дома, он наблюдал за этим из окна в щель между занавесками. Трясущаяся рука сжимала топор, страх и ненависть пульсировали в такт с содрогающейся оградой. К счастью, больше чем на свержение забора революционеры тогда не отважились. Пошумев, толпа разошлась, окрыленная надеждами на новую свободную жизнь. Он же, словно окаменев, сидел на кровати, слушая истеричные завывания супруги. Не было больше ни привилегий, ни работы, ни сил начать все сначала.

Люди готовые стелиться перед властью, как правило, не знают снисхождения к падшему. Сколько же насмешек и в спину и в лицо успел получить он от тех, кто когда-то ходил похлопотать о своих проблемах к ответственному райкомовскому работнику. Но потом народ снова взроптал, теперь уже на новые порядки, однако даже злорадствовать уже не хотелось. Единственной целью стало дотянуть несколько лет до пенсии. Возвращаясь вечером после смены на производстве, он думал о том, как с мая по октябрь будет жить на своем дачном участке. Природа, красоту которой раньше воспринимал лишь урывками, стала последней его любовью. К ней он мечтал вернуться, словно к утраченному раю. Работа и городская суета воспринималась теперь как нечто временное. И только одна рана еще продолжала кровоточить. Капиталина, выкупив освободившуюся квартиру, стала его соседкой. Работала она теперь у бывшего партийного босса, сделавшего карьеру в бизнесе, и трудно было узнать в элегантной даме прежнюю серую мышку. В сорок пять, следуя народной присказке, расцвела прятавшаяся под стянутым пучком волос женственность. Возвращаясь с работы, он часто видел ее выходящей из автомобиля. Казалось, Капиталина специально подгадывает время, чтобы он в который раз осознал тяжесть потери и свою жалкую старость.

До пенсии мой предшественник доработать не успел. В один из майских вечеров, вскапывая грядку под картофель, почувствовал он вдруг резкую боль в груди. Обмякшие ноги заставили опуститься прямо на землю. Там он и просидел до приезда "скорой", беспомощно хватая ртом пустой воздух. По дороге в больницу его уже не стало, а в следующую весну крохотное семечко ощутило в себе импульс новой жизни. И теперь вместе со мной слушает он по утрам пение птиц, заворожено смотрит ночами в бездонное небо, и читает по звездным линиям судьбы тех, кто был дорог в прежней жизни. Мечта вернуться к природе осуществилась. Хотя бы это заслужил он и выстрадал своей не очень удачливой жизнью.

Но хватит о моем предшественнике. Все чаше приходят ко мне образы уже следующего рождения. Вряд ли оно будет связанно с этой страной. В короткие вспышки прозрения почему-то вижу залитые солнцем древние камни средневековый площади, и юношей в черных мантиях, распевающих студенческий гимн на латыни. Бездонное ночное небо юга, чередуется в видениях с распахнутыми воротами готического храма. А порою приходят только звуки: - горячие споры заговорщиков, молитвы на незнакомом языке, грохот восставших улиц. Как предчувствие грозы в застывшем июльском воздухе, начинают проступать предвестники роковых событий на изломе цивилизации. Я слышу их громовые раскаты, и предвижу, что вихри великих потрясений не обойдут стороной мою судьбу. И почему-то вериться, что моя следующая человеческая жизнь пройдет не так как прежние. Что и она оставит свой след на тяжком пути человечества из темного тупика к свободе и свету. А пока что наслаждаюсь дарованной мне передышкой. Радуюсь, когда влажный ветер приносит откуда-то первые запахи весны, когда после знойного дня прохладная роса смывает пыль с моих листьев, когда вокруг веток вальсируют падающие снежинки. И очень хочется, чтобы в следующем рождении, устав от борьбы, хоть изредка смог я возвращаться в этот мир вечной красоты и покоя.

Литературный альманах Юрия Кувалдина "Золотая птица", Издательство "Книжный сад", Москва, 2009, 52 авторских листа, 832 стр., переплет 7цб, оформление художника Александра Трифонова, тираж 1.000 экз., стр. 13.