Алексей Некрасов-Вебер

ЗЕМНОЕ И НЕБЕСНОЕ

рассказ

Стук в ворота перепугал обитателей виллы, и долетел даже до банной пристройки, где купался в бассейне хозяин имения. В первый момент он почувствовал, как предательски коченеет тело, и страх перед еще неведомой угрозой лишает его остатков мужества. Но, к счастью, вскоре выяснилось - причина переполоха всего лишь приглашение на дружескую пирушку. Запыхавшийся раб доложил, что благородный Хильдерик зовет господина разделить с ним вечернюю трапезу. На душе отлегло, но вместо страха пришел стыд. Заворачивая в полотенце свое холеное полное тело, Сидоний Флавий чувствовал себя жирным испуганным индюком и уж никак не отпрыском славного рода государственных мужей и воинов. Взяв принесенную рабом одежду, он в который раз посетовал о том, какие настали времена. Даже в собственном доме никто не может чувствовать себя спокойно, и он - римский патриций, прервав купание, вынужден спешить на пирушку к варвару.

Арочная галерея, разделявшая банную и жилую половину дома, была освещена вечерним солнцем. Мрамор еще хранил тепло полуденного зноя, но игра света и тени в сплетениях виноградной лозы уже напоминала о близости заката. Окинув взглядом уютный дворик, Сидоний подошел к скамье, где под живым навесом любил отдыхать в дневную жару. Как и многое в этом доме, сиденье было сделано по особому заказу хозяина. Деревянная спинка повторяла форму тела, а фигурные подлокотники изображали лебедя, овладевшего Ледой. Проведя ладонью по мраморной шее похотливой птицы, Сидоний подумал, как хорошо было бы сейчас, откинувшись на мягкие подушки, наблюдать как солнце опускается за зеленю гряду холмов, а на колоннах перед домом играют розовые блики. Тяжело вздохнув, кинул вокруг еще один прощальный взгляд и зашагал к воротам.

Посланец Хильдерика облокотившись о стену, наблюдал, как рабы-сторожа, неумело крутя в руках оружие, толкутся у дверей дома. В облике этого мужлана-варвара все вызывало раздражение: массивная, словно вырубленная из куска камня, фигура, бугры мышц под холщовой рубашкой, хищные полузвериные черты лица. Но более всего ненавистен был взгляд дикаря, в котором читался примитивный, но цепкий ум и насмешливое сознание собственного превосходства.

Подойдя ближе, Сидониий постарался изобразить самую радушную улыбку и с чуть заметной иронией сообщил, что сердечно рад столь внезапному приглашению, что спешит снова увидеть своего друга, но в такой дивный вечер хотел бы прогуляться до усадьбы соседа пешком.

Тут он немного слукавил. К пешей прогулке побуждали не красоты вечера, а некоторые другие обстоятельства. Вскочивший на самом неожиданном месте нарыв, затруднял поездку в седле, а роскошная коляска патриция пострадала еще на прошлой пирушке, когда пьяные варвары запрягли в нее медведей и чуть было не усадили туда самого Сидония. Видимо вспомнив об этом, варвар усмехнулся и, коверкая слова, произнес, что идти надо быстро, потому что Хильдерик ждет. Латынь в его устах звучала неестественно, но нельзя было не отметить, что с каждым разом речь германца все больше походит на человеческую.

"Все-таки эти дети лесов могут чему-то учиться, - подумал Сидоний, но тут же одернул себя: - Не обольщайся! Один твой ученик недавно уже показал, на что способен".

Помимо посещений "вечерних трапез" Хильдерика, Сидоний вынужден был еще и быть учителем его малолетнего сына. Сначала он отнесся к этой "просьбе" вполне спокойно. "Почему бы и не угодить влиятельному соседу!" Но постепенно, видя успехи молодого Эриха, все больше вдохновлялся и даже начал верить в благородную роль своей миссии. Казалось, прикоснувшись к истокам великой культуры, сын варвара поневоле начнет превращаться в римлянина. Так постепенно, без войны и насилия, империя переварит в своем чреве буйную закваску пришельцев. Уже в третьем поколении их вожди только по семейным преданиям будут знать о своем дикарском прошлом. Тысячелетний Рим не может не возродиться! И он, Сидоний Флавий, внесет свою лепту в это великое дело.

Чем слаще обман, тем сильнее горечь прозрения! Однажды утром, идя через двор усадьбы соседа, Сидоний услышал голос своего ученика. Мальчишка весело выкрикивал слова, которыми варвары натравливают на дичь собак. Еще не зная, что сейчас произойдет, Сидоний лениво обернулся и вдруг увидел, как на него несутся два пса, показавшиеся в тот миг огромными чудовищами. Забыв о достоинстве, патриций бросился наутек, а негодный мальчишка, азартно свистя, гнал собак на своего учителя. К счастью, борзые, подаренные накануне Эриху, только что вышли из возраста щенка. Они не рвали добычу насмерть, а хватали, играя, слегка прикусывая. Добравшись до частокола, Сидоний подпрыгнул и уцепился пальцами за острый верх бревна. Сзади громко хохотали дружинники. Наконец один из варваров, отогнав собак, помог патрицию спуститься. Узнав о случившимся, Хильдерик тоже смеялся, правда, потом принес извинения и велел высечь мальчишку. На следующее утро молодой волчонок, как ни в чем не бывало, записывал под диктовку латинские фразы. Но голос его учителя звучал теперь сухо и равнодушно. Благородная миссия превратилась в постылую обязанность. На собственной шкуре Сидоний опробовал простую истину - сорные семена ,даже попав на хорошо возделанную почву, все равно вырастают сорняками. И если их вовремя не вырвать, задушенное дикой порослью поле, уже не даст культурные всходы.

Сразу же за воротами дорога пошла на подъем, и тучный Сидоний еле поспевал за провожатым. Просить идти медленнее было бесполезно. Упрямый бородач либо скажет обычное "Хильдерик ждет", либо отмахнувшись прорычит что-нибудь на своем варварском наречье. Борясь с одышкой, Сидоний с ненавистью смотрел на широкую спину германца. И это было только началом унижений. На пиру придется полными чашами пить неразбавленное вино и улыбаться грубым шуткам. А если к Хильдерику заехал кто-нибудь из "благородных" соратников, "римского друга" наверняка попросят развлечь гостей изящной латынью. И он, чувствуя себя ученой обезьяной, будет декламировать пьяным варварам Вергилия. Потом о нем забудут. Охмелевшие гости, раскачиваясь в обнимку, начнут горланить песни своей дикой лесной родину. Где-нибудь далеко за полночь Сидоний свалиться спать рядом с дружинниками, на разбросанном по двору сене, а утром с больной головой вернется к себе на виллу - последний островок порядка и уюта, среди мира погрязшего в дикости и хаосе.

Впрочем, характер Сидония не позволял долго думать о неприятном. Отправляясь исполнять роль шута на варварской пирушке, он мечтал о том, что когда-нибудь Рим снова станет править миром. Тем временем, солнце уже коснулось вершины холмов. Дубы отбрасывали на дорогу раскидистые тени. Самые старые деревья возможно еще застали времена, когда рабы-галлы прокладывали эту трассу. Наверное увидят они и возрождение римского величия. Только доживет ли до этого сам Сидоний? Хотелось верить, что да. Он думал о том, что Теодорих уже стар, и после его смерти вожди готов вцепятся друг другу в глотки. О том, что в Константинополе, по слухам, давно уже вынашивают планы освободить от варваров западную часть мира, а племяннику ныне царствующего императора пророчат великое будущее. И пусть злые языки судачат, что он слишком часто слушает советы жены - бывшей продажной девки. Не велика беда, лишь бы советы были правильными! Может быть, хоть тщеславие развратной бабенки подвигнет будущего цезаря восстановить империю.

За поворотом дороги показалась, прилепившаяся к вершине холма лачуга. Много лет назад, во времена, когда Сидоний был еще ребенком, там поселился монах отшельник. Уже не раз ходили слухи, что он умер, но потом люди снова видели на поросшем травой склоне сгорбленную черную фигуру. Сидоний недоумевал - как можно добровольно лишить себя всех радостей жизни? Но сейчас вдруг подумал, что в отличие от него - владельца имения, отшельник волен в своих поступках. Сам же Сидоний с ног до головы был связан путами плотского мира. Он любил своих дочерей. Тревога за их судьбу заставляла искать покровительства влиятельных варваров, ставших, по иронии судьбы, единственным оплотом порядка. Любил Сидоний и уют своего дома, изысканную пищу, ласки молодых рабынь, а вот в царство не от мира сего не верил. Для поклонника Эпикура, человека привыкшего к красоте слога Аврелия и Сенеки иудейская легенда о распятии и воскрешенье, казалась грубой и наивной. Хотя иногда, искренняя вера простолюдинов вызвала у него зависть.

До усадьбы оставалось не больше полумили, когда они увидели бредущих навстречу нищих. Четыре сгорбленных фигуры медленно двигались вдоль обочины дороги.

"Бедняги! Наверное, колоны из какого-нибудь разоренного варварами имения", - подумал Сидоний, испытывая искреннюю жалость к соотечественникам. Те, в свою очередь, почувствовав возможность получить милостыню, кланяясь устремились навстречу. Германец, выдернув из-за пояса топор, преградил им дорогу. Поморщившись Сидоний подумал, что варварам, как и животным, чуждо всякое сострадание к ближнему.

- Эй, пропусти их! - крикнул он, раздраженно махнув пухлой ладонью.

Германец обернулся, и в этом миг случилось неожиданное и страшное. Один из нищих, выхватив из-под одежды короткий меч, наотмашь ударил им по лицу варвара. Не успев опомниться, Сидоний оказался в живом кольце. Он смотрел на окружившие его лица и с ужасом узнавал хорошо знакомый тип негодяев. Как можно было принять их за крестьян?! Римская чернь - лишившиеся бесплатных подачек бездельники. А этот с мечом, скорее всего бывший легионер - обученный владению оружием убийца.

Безропотно дождавшись пока срежут кошелек и медальон с шеи, Сидоний попросил, чтобы его не убивали. Легионер, ухмыльнувшись, сообщил, что "благородному патрицию", конечно же, сохранят жизнь, но ему придется отвести новых "друзей" к себе на виллу.

Чувствуя смертельный холод, несчастный уже понимал, что надежды спастись у него нет. Если впустить их в ворота, рабы вряд ли успеют оказать сопротивление, а кое-кто может даже присоединиться к грабителям. Что же будет тогда с его дочерьми!

- Ну что, идем? - поинтересовался легионер.

Сидоний не двинулся с места. Острие меча угрожающе уткнулось в кадык. По ляжке потекла теплая струя. Не выдержав ужаса, организм проявил детскую слабость. Но сейчас Сидоний не чувствовал стыда, только отчаянное желание выжить. И вдруг, краем глаза, он увидел, что дружинник Хильдерика пытается встать. Действуя по какому-то наитию, Сидоний, отвлекая грабителей, быстро и сбивчиво заговорил. Смысл слов сейчас не имел значения, даже лучше если его примут за сумасшедшего. Тем временем варвар сумел подняться на ноги и покачиваясь двинулся в их сторону.

Сидонию доводилось слышать о "ярости германца", теперь он увидел ее воочию. Зарычав, как зверь, варвар ринулся на того, кто завладел его топором. Послышался отвратительный хруст сломанной шеи и оружие снова оказалось в руках хозяина. Легионер, выругавшись, кинулся на ожившего противника. Меч описал дугу над головой, за ложным замахом сразу последовал короткий молниеносный выпад. Отразить такой удар неуклюжим оружием варвара было невозможно, но германец просто схватил стальное лезвие своей огромной ладонью. В следующие мгновение топор обрушился на бритую макушку легионера. Оставшиеся в живых грабители бросились врассыпную. Один, с проворством зайца, метнулся в кусты, другой, на свою беду, побежал по дороге. Сделав в воздухе смертельную петлю, топор с тупым звуком удара вошел между его лопатками.

Еще не поверив до конца в свое освобождение, Сидоний, словно во сне, наблюдал, как варвар выдергивает оружие, аккуратно вытирает лезвие пучком травы и не спеша возвращается обратно. Левый глаз германца был залит кровью, зато правый смеялся. Подойдя ближе, он неожиданно издал звериный рык, и, видя, как дернулось и без того перепуганная физиономия попутчика, совсем развеселился. По-приятельски хлопнув патриция по плечу, сказал что-то на своем наречии и, провернувшись через плечо, бросил:

- Пойдем быстро, Хильдерик ждет!

Будто бы ничего и не случилось, они двинулись дальше. Но теперь Сидоний уже с уважением смотрел на своего спасителя и думал, что обязательно выпросит у Хильдерика парочку таких молодцов для защиты дома.

Поднявшись из-за стола, монах тревожно прислушался к крикам со стороны дороги. Возможно, чьей-то жизни сейчас угрожала опасность, а он, старый и немощный, ничем не мог помочь попавшему в беду человеку. От сознания собственного бессилия, тяжело защемило в груди. А ведь еще недавно все беды и зло этого мира казались лишь дуновением ветерка над вечностью.

Уже много лет где-то за стенами его кельи кипели человеческие страсти. Кто-то отчаянно спасал свою шкуру, кто-то погибал, раздавленный стихией хаоса, кто-то, пользуясь смутными временами, пытался урвать кусок пожирнее. С высоты своего холма отшельник видел, как маршировали, отправляясь на север, легионы Одоакра, как текли на юг победоносные полчища Теодориха. Они проходили и исчезали, не оставив следа на мертвой глади застывшего времени. Но однажды во время утренней молитвы, когда легкий ветерок еще дышал свежестью умытого дождем леса, а рассветные лучи весело играли на стенах, отшельника посетил ангел. Сотканный из света небесный посланник, внезапно возник в воздухе, и коснулся огненным перстом головы молившегося. И в тот же миг с глаз словно упала пелена, а сердце, уже многие годы умершее для мира, закровоточило живой человеческой болью. Праведно доживая восьмой десяток лет, старец вдруг осознал, что отрешение от мира - либо трусость, либо гордыня. Ведь именно на эту землю Господь послал своего возлюбленного Сына, и именно отсюда сквозь грехи и боль пролегла дорога в Царство Небесное. Вечное блаженство, которое он, казалось, давно заслужил годами молитв и аскезы, стало еще дальше, чем в дни юности, и разум заметался, ища хоть какое-нибудь оправдание своей праведной жизни.

Послушник, приносивший из монастыря хлеб, был очень удивлен услышав просьбу принести письменные принадлежности. Тем не менее, на следующий же день все было доставлено в келью. Старик еще сам до конца не понял, откуда пришло это странное желание. За прошедшие годы многие, рассчитывая приобщиться к святости, навещали его уединенное жилище. От посетителей отшельник узнавал о том, что твориться в мире. Не трогая сердца, события оседали в памяти, а теперь вдруг захотелось осмыслить и записать историю своего смутного времени. Но уже прошло несколько дней, а он, попав в плен пробудившихся воспоминаний, так и не начал своей летописи.

Крики стихли. В сумерках он различил идущие по дороге фигуры. С облегчением вздохнув, старик вернулся за стол, пододвинул папирус, и вновь, мешая сосредоточиться, нахлынули ожившие тени прошлого. Вместе с лицами давно умерших, пришли и отголоски пережитых когда-то ощущений. Он чувствовал, как утопают в теплом песке ноги, и речная волна лаково касается краешка детской сандалии, как призывно врывается в двери пропитанный весной и тревогой ветер юности. Вспоминал, как будучи еще ребенком, мечтал спасти Рим. Зачитываясь "Историей Города", видел себя одним из легендарных героев. И когда вокруг разговоры взрослых дышали унынием и страхом, удивлялся: "Неужели они не знают, что были и более тяжелые времена?"

Небольшой городок, окруженный со всех сторон враждебными племенами, не только смог выжить, но и стал столицей мира. Так, что же мешает Риму вернуть былое величие? Если же столетия излишеств и роскоши усыпили дух римского народа, то теперь, перед лицом великих бед, он не может не возродиться!

Вступив во взрослую жизнь, юноша очень быстро понял насколько заблуждался. Империя умирала и ничто не могло уже воскресить смертельно больного. На государственных должностях, бывших когда-то предметом вожделения и спора лучших фамилий, людей приходилось удерживать силой. Но никаким принуждением не удавалось остановить стремительный процесс всеобщего бегства и распада. Рабы бежали от хозяев, свободные граждане от податей, чиновники от выполнения государственных обязанностей. Аристократы запирались в своих имениях, либо шли на поклон к военачальникам - варварам, которые из слуг империи постепенно превращались в ее настоящих хозяев.

Быстро разочаровавшись в мечтах, чуть было не лишившись жизни из-за не в меру ретивого усердия на службе, юноша всем сердцам обратился к чуждой ему раньше религии. Кончину империи он встретил уже монахом-отшельником. Сейчас, с высоты прожитых лет, все попытки изменить ход событий виделись совершенно бессмысленными, и приступая к своему труду, монах хотел не только скрупулезно перечислить этапы падения, но и попытаться вскрыть их глубинную причину.

"Быть может народы, как и люди, подвержены старению? Но за чьей-то старостью и смертью всегда идет новая жизнь. Где же тот избранный народ-счастливчик, который понесет дальше наследие великой культуры?"

Из прошлого мысли плавно обратились к грядущему. Уже не в первый раз он вдруг почувствовал, что обретает пророческий дар. Но будущее, которое он сейчас видел, выглядело безотрадным. Молодые варварские народы смогут выполнить лишь роль могильщика Рима. Так и не избавившись от дикарского прошлого, на землях империи они обретут только новые пороки, и сами исчезнут в волнах разбуженной ими же стихии. Звезда готов скоре всего закатиться со смертью Теодориха. Погрязшие в пороках потомки Хлодвига, бесконечно будут делить и перекраивать между собой его наследство. Возможно, на какое-то время империя вернется. Но это возвращение принесет только новые беды. Наемники Юстиниана - те же варвары, отравленные тлением умирающей цивилизации. Тем кто сейчас мечтает о реставрации, времена Теодориха еще покажутся золотым веком! А потом придут новые толпы варваров, и мир все дальше будет погружаться пучину.

На востоке над верхушками деревьев догорала полоса умирающего света, а монаху казалось, что он видит закат последнего дня мира. Наступающая ночь грозилась стать бесконечно долгой. Одно или два столетия где-то еще будут тлеть последние угольки угасающей культуры. Но это всего лишь медленное умирание. Прометееву огню, упавшему когда-то на берега Эллады, суждено потухнуть. Города с построенными на века зданиями и храмами станут похожи на человека, который, исхудав, утопает в своей старой, не по размеру большой одежде. Разделенные дремучей стихией, поселения людей сиротливо прижмутся к укрепленным усадьбам тевтонских маркграфов. Государственный порядок и закон навсегда отойдут в область преданий, и пьяные буйные короли, путешествуя по своим крохотным владениям, будут только выбивать дань и брать себе новых наложниц. Подражая германцам, потомки знатных римских фамилий постепенно сами превратятся в варваров. И когда через два-три поколения не останется людей умеющих писать и читать, тысячелетнее наследие человеческой мысли окажется всего лишь грудой тлеющего папируса. Завершая падение людского рода, восставшие из лесов и темных пещер языческие боги, потащат человечество обратно в дикую стихию природы.

Находясь во власти страшных видений, монах не заметил, как совсем стемнело. Крохотное пространство у темноты еще отвоевывал огонек светильника, дальше же начиналась беспросветная и бесконечная ночь. Двигаясь на ощупь, он добрался до двери и распахнув ее обомлел. Бездонная глубина небосвода была усыпана миллиардами ярких огней. Никогда еще зрелище звездного неба не производило такого впечатления. На душе сразу же стало теплее и спокойнее. Он давно замечал, что самое тяжелое время уныния приходиться именно на сумерки. Закат представлялся как мучительное ожидание смерти. Сама же ночь часто приносила успокоение. Под ее таинственным темным покровом мир отдыхал, и где-то в недосягаемой для человеческих глаз глубине, рождалось явление нового рассвета. Вдыхая свежий прохладный воздух ночи, монах чувствовал, как уходит отчаяние. Картина, которая ему открылась, всего лишь один из возможных путей будущего. И сейчас хотелось верить, что человечество ожидает другая, более счастливая судьба.

"Гераклидов огонь, божественная гармония пифагоровых чисел, гений Платона не могут кануть в небытие!"

Он не представлял, как это произойдет, но верил, что сквозь мглу темных веков свет человеческой мысли пробьется к потомкам. Погружаясь в новое еще неведомое будущее, он видел совершенно другие картины. Растущие города, храмы уходящие шпилями в небо, произведения человеческого гения, которые превзойдут лучшие шедевры Эллады. А потом пришло еще одно самое яркое видение: Человек входит в светлую, обставленную непонятными предметами комнату и склоняется над свитками папируса. Перед глазами побежали, еле различимые под налетом времени буквы, монаху казалось, что он знает написавшую их руку. И вдруг его словно ударило молнией. Старик понял, чью книгу пытается прочесть незнакомец из далеких столетий!

Расколотый мир покачнулся. Сквозь зияющую дыру времени, монах почувствовал дыхание бессмертия и в тот же миг два царства Земное и Небесное сошлись в одной крохотной точке его сердца.

Видение исчезло. Чувствуя нарастающий зуд нетерпения, он вернулся в келью, подлил масло в гаснущий светильник и пододвинул к себе папирус. Теперь слова рождались удивительно легко. Казалось, рукой водит неведомая сила. Забыв об усталости, он писал о том, что в смутные времена падения великих народов и цивилизаций люди видят вокруг только распад и хаос. Наступающая ночь кажется им бесконечно долгой, но это обман, и, приступая к описанию печальных событий, он верует в то, что новый рассвет неизбежно наступит.

Литературный альманах Юрия Кувалдина "Золотая птица", Издательство "Книжный сад", Москва, 2009, 52 авторских листа, 832 стр., переплет 7цб, оформление художника Александра Трифонова, тираж 1.000 экз., стр. 34.