Владимир Скребицкий

ОТКРЫТИЕ

рассказ

Я с этим проснулась. Можно даже, пожалуй, сказать, что мысль эта меня разбудила. "Вот оно что! Мать честная! Как же я до сих пор не догадалась... Погоди, погоди... Верно, верно - и тут все сходится. Ну и ну, ну и ну". Жаль, что уже вставать надо. Да наплевать, поваляюсь еще полчасика. Не каждый ведь день открытия делаешь.

Где-то я читала... Да нет, врать не буду, нигде я это не читала. Рассказывал кто-то... Максим, может быть... о том, что чувствуешь, когда делаешь открытие. "Мучительное напряжение, все тебе не мило, ощущаешь себя последним неудачником, внутри жуткий хаос; предметы какие-то набросаны - без связи, без порядка - как в чулане. Засыпаешь в отвратительном состоянии, как будто разъятый на части, а просыпаешься и чувствуешь, что произошло что-то. Еще не понимаешь что, но знаешь - что-то произошло. А потом сразу все становится на свои места, и удивляешься только - как это до сих пор не додумался до такой простой вещи. Ведь как будто все было на виду, все говорило само за себя. Ан нет..."

Когда же я первый раз заметила изменение в ее поведении? Пожалуй, когда она вымыла розовую чашку. И не просто вымыла, а перевернула ее и положила сушить на кухонный столик. Я тогда сразу на это обратила внимание и хотела что-то сказать, но отвлеклась и забыла. А может быть, и не совсем забыла, потому что ночью мне эта розовая чашка приснилась: я ее подкидывала, и потом она вдруг превратилась в мячик, а что было дальше, не помню; да может быть, и сон-то я этот придумала...

Да, розовая чашка. Когда же я ему ее подарила? Наверное, примерно через год после начала наших отношений. И как я потом огорчалась (дура такая!), когда поняла, что она из нее пьет. Зачем он ей это разрешил? Впрочем, ведь она у него разрешений не спрашивает, - хватает все, что ей надо. Но как я тогда огорчалась! Да, конечно, если взяться все вспоминать, то много что можно вспомнить. И хотя сейчас уже все ясно, можно сказать, яснее некуда, все-таки в некоторых вопросах я до сих пор не разобралась. Например, за сколько до меня она появилась: за год, за два или за месяц? То, что она уже была, в этом сомневаться не приходится.

Имя ее я узнала, не делая никаких усилий; можно сказать даже случайно. Позвонила ему однажды по телефону, когда у него гостила его мать, и та мне сразу всю обойму и выдала: "Это Ниночка? Это Сашенька? Это Лидочка?" - "Да нет, - говорю, - это Олечка". - "Ах, Олечка!" Так что осталось только уточнить: "Какая же из?" Потому что я к тому времени твердо знала, что нас двое. Целых две или только две - это как хотите. Но именно две, а не три и не четыре. Поэтому, когда он мне в магазине сказал: "Лида, фу Оля". У меня уже никаких сомнений не было - по средам Лида.

По средам - Лида, а по пятницам - я, а по воскресеньям: то она, то я - вот и вся арифметика. Поначалу это меня особенно не огорчило, я и увлечена-то им, собственно говоря, не была. Пошла на это так, чтобы не быть одной, когда Игорь Николаевич совсем перестал мне звонить, да и рассматривала эту связь как временную. Максим, когда меня с ним знакомил, так его и отрекомендовал: Вилен - мой друг, последователь И. П. Павлова, специалист по условным рефлексам и временным связям. Так что иллюзий не было с самого начала, или, по крайней мере, не должно было быть. Потому что все-таки были... ну да шут с ними.

Все-таки жизненный опыт - это большое дело. Начинаешь ценить такие вещи, которые раньше и в голову не приходили. Так, например, я сразу оценила пятницу. Пятница - день вполне престижный, не то, что какая-нибудь среда (ни то ни се): впереди два выходных дня, к тому же иногда один из них мой, так что жаловаться - грех. Игорь Николаевич уделял мне только понедельники, да и то нерегулярно. А понедельник, что за день? Но Игорь Николаевич был все-таки Народный артист (правда, лишь РСФСР), а Вилен - всего лишь научный сотрудник (хоть и старший).

В следующий раз надо будет завести роман с младшим научным сотрудником (без степени), и наперед требовать вторники, четверги, субботы и воскресенья... И чтобы все праздники и все отпуска со мной проводил, и чтобы... сделал меня владычицей морской и дал мне в услужение золотую рыбку, и на меньшее не соглашаться... или пусть женится.

Надо сосредоточиться, а то так весь день можно проваляться. Воспоминания странная штука, похожа на морской прибой - несет тебя к берегу, а стоит ухватиться за какой-нибудь камень (например, за розовую чашку), стать на ноги, чтобы выйти на сушу так тут же отбрасывает назад.

Злиться и плакать я начала, когда уже привязалась к нему, а иллюзий не стало, когда увидела на подушке этот длинный, мерзкий, желтый волос. "Чей же это?" - говорю. Он и глазом не моргнул: "Как чей? Мой". - "Да где же у тебя такие волосы? " - "Вот последний выпал, нет больше". Шуточки все.

Впрочем, может и правильно. Это тоже с жизненным опытом приходит. Когда ходишь в школу, то думаешь: чтобы я позволила мне лгать? Чтобы я согласилась делить своего возлюбленного с другой женщиной? Да я скорее... Это у мадам Бовари была двойная жизнь, а мне уж, спасибо, это задаром не нужно.

А потом, когда кончишь школу и институт кончишь (или не кончишь) и ни одного стоящего мужчины не встретишь, а все только шантрапа какая-то, а потом встретится такой вот роскошный мужчина, как Игорь Николаевич, и пройдешь всю эту науку, будь она проклята. "Ты в понедельник вечером - свободна?" Задумываешься: "В понедельник вечером? Да вроде - свободна". А хочется крикнуть: я не в понедельник, я сегодня свободна, и завтра - тоже, и послезавтра... - когда пройдешь эту науку, то начинаешь думать: да черт с ней, с правдой, до нее ли тут!

Вот взять хоть Татьяну. Ей ее муж, признался, что у него другая женщина, и что он несчастен и не знает, что делать, и чтобы она помогла ему решить этот вопрос; и начал ей рассказывать всю правду и хныкать и грозить, что покончит с собой; то уходил, то приходил, извел ее вконец, пока совсем не ушел, а потом опять вернулся, и тут же, здрасте, инфаркт.

Уж лучше пусть как этот. Смотрит на подушку своими мутными глазами. "Чей? Мой, чей же еще?"

Интересно, что у него в это время в душе шевелится? Ведь шевелится же там, наверное, что-нибудь: совесть или, по крайней мере, какое-то неудобство - страх, грусть? Но все это заранее обречено; сам он наверняка считает все это бессмысленным. Поэтому зеркало его души - столь мутно.

Может, так и лучше. Инфаркт ему, во всяком случае, по-моему, не грозит. А впрочем, черт его знает. Живешь вот так с человеком и ничего про него толком не знаешь. Может, это тоже - так лучше. В конце концов, все эти отношения - это всего лишь игра. Надо договориться о правилах и не подсматривать друг другу в карты...

И все-таки, когда тебе так нагло в глаза лгут! "Кто у тебя вчера был?" Думаю - да какое мне до всего этого дело, но сдержаться не могу. "Прекрати врать!" Господи, до чего обидно! Не люблю, а обидно.

Розовая чашка... Так вот постепенно, как на фотобумаге, стали проступать ее прекрасные черты: неряха, прибраться в квартире считает ниже своего достоинства; покуривает дорогие сигареты, но немного; интеллектуалка - таскает его на всякие выставки и в театры. "Ты знаешь, я вчера случайно на "Мастера и Маргариту" попал". В общем, я, честно говоря, ожидал большего. Как-то..." - "С Лидой ходил?" - "Да с какой Лидой? Не знаю о ком ты говоришь..." Наверное, незамужняя; волосы прямые длинные (мерзкие); правила игры признает: не в свои дни не звонит и не приходит...

И, тем не менее, когда я ее в первый раз (и, слава богу, в последний) увидела в метро, она оказалась на вид, другой, чем я ее представляла. То есть, собственно говоря, я специально и не пыталась ее себе представить, но она оказалась "другой". Как, посмотрев фильм, говорят: "Нет, это - не Наташа Ростова!"

Во-первых, хоть я и понимала, что это не так, но мне все-таки мерещилась красавица. А тут уж, извините... Во-вторых, ну если у нее самой вкуса нет, неужто ей никто не мог сказать, что к зеленому пальто нельзя розовую шляпу надевать, да и вообще, что такую шляпу носить - срамота. В-третьих ... Я уж и забыла что, но - не Наташа Ростова!

А этот голубчик склонился к ней со столь хорошо мне знакомой фальшивой улыбкой, которая видимо, призвана обозначать нежность и внимание, а на самом деле - не что иное, как с трудом сдерживаемая зевота. И каково же было его смятение, когда, обводя глазами вагон, он вдруг наткнулся на меня. Он было хотел сначала сделать вид, что не заметил, но это не получилось, и тогда он начал суетиться: глаза забегали, на лице появилась улыбка по имени: "Ах, чтоб тебя!"... На его счастье, вагон был порядочно набит, так что ему было трудно подойти ко мне или подозвать меня, было довольно шумно, что тоже было ему на руку. Он сделал какой-то жест, неизвестно, что обозначавший, и тут я облегчила его положение и вышла из вагона.

На следующий день он мне позвонил и нахальным, неуверенным тоном стал рассказывать какую-то басню, но я его оборвала и сказала, что мне все это совершенно неинтересно. На самом деле к этому времени я уже твердо решила с ним расстаться. И хотя почти так же твердо знала, что этого не сделаю, но... уж очень мне все осточертело.

Было как раз начало лета, была как раз чудная погода, был как раз отпуск, и было как раз... непонятно что с этим отпуском делать. И тут-то он ни о того ни о сего и предложил мне эту поездку на машине по Прибалтике.

Ах, слабая я женщина. Конечно, нужно было отказаться, и конечно, я согласилась.

Не было прошлого, не будет будущего, и вдруг возник этот мираж настоящего: сборы, закупки продуктов, обдумывание того, какие вещи взять, частые звонки друг другу... В какой-то момент, среди всего этого ажиотажа мне показалось, что ему совсем не хочется ехать, и я устроила бурную сцену. Посередине сцены по квартире вдруг разнесся запах горелого, и я сообразила, что это горят котлеты, которые я жарила в дорогу. Я побежала на кухню, перевернула котлеты, зашла в ванную, немного поплакала, умылась, и сборы продолжились.

Ну и сама эта поездка... Конечно, воспоминания все скрашивают, но все-таки это было хорошо. Сколько я всего повидала за какие-то две недели: Пушкинские места, Печора, Псков, Талин... А как я старалась его ублажить, какие оладьи ему жарила! Так что в промежутках между прогонами, он в основном только лежал на надувном матрасике, крутил транзистор и жевал. "Ну, скажи, вкусно я тебя кормлю?" Оживлялся. "Да очень, очень вкусно". А что еще сказать, видимо, не знал.

И все-таки во время этого краткого эпизода нашей совместной жизни я временами чувствовала к нему нежность.

...Помню нашу последнюю стоянку, в сосновом бору на берегу моря. Мы познакомились тогда с какой-то симпатичной парой (как же их звали?), которая тоже путешествовала на машине с двумя детьми и с собакой. Вечером мы устроили совместный ужин с выпивкой, и, когда я что-то стряпала... Таня, вот как ее звали; она - Таня, а он - Боря, а собачка - Дези, а как детей звали, забыла... Таня мне сказала: "Попросите, пожалуйста, вашего мужа, чтобы он открыл консервную банку". "Вашего мужа", и я ему крикнула: "Вилен, поди-ка сюда!" Они нас поженили, и я действительно целый вечер чувствовала себя его женой. И когда эта Таня, закатив глаза, стала вспоминать какой-то случай из "одного из наших прошлых путешествий", то и я, чтобы не ударить в грязь лицом, вспомнила как мы с Виленом "однажды" (а это всего только, один раз и было) ездили к знакомым на дачу и заблудились.

Потом Вилен и Боря начали обсуждать вопрос о том, имеет ли смысл делать антикоррозийное покрытие, и Таня сказала, что у мужчин, как всегда, на уме только одни автомобили, а я подумала - как было бы хорошо, если бы это было действительно так.

А что, интересно, - вот эти Таня, Боря, что у них действительно все так благополучно, или это тоже всего лишь спектакль? У нас - два действующих лица, у них - четыре (как же звали детей?). Да, еще эта собачка - Дези - противная довольно болонка... Потом мы обменялись телефонами, и Боря сказал; "Ну вы с работы-то, когда обычно возвращаетесь? Часам к семи?" - "Да, примерно так", - "Да они-то, небось, светский образ жизни ведут, - сказала Таня с завистью, - а мы-то сидим дома, как прикованные", - и она ткнула пальцем в сторону детей. "Так что вы уж нам звоните"... Никто потом, конечно, никому не звонил, а, впрочем, может, они и звонили, откуда мне знать.

И все-таки вечер этот был чудесный. Шумело море. И было, конечно, не так, как мечталось в юности, но все-таки что-то было от той поры, от тех снов... море шумело.

Через день мне надо было выходить на работу, и он так гнал всю дорогу, чтобы успеть приехать вовремя, что я очень переживала, - устанет бедненький (я все еще чувствовала себя его женой), уговаривала, что ничего не случится, если я на день или даже на два задержусь... Только потом я случайно выяснила, что это он к ней на день рождения спешил.

Розовая чашка... да, все началось именно с нее: никогда ни он, ни я, вымыв посуду, не переворачивали ее (а Лида, так, просто никогда не мыла). А тут вдруг вымыла, и не только чашку, но и хлебницу, и вытряхнула из нее крошки, и, кажется, даже подмела в коридоре (впрочем, здесь я не уверена).

А потом смотрю - коричневые носки с розовыми полосками. "Откуда же это у тебя?" - "Купил". - " Где?" - "В "Весне" на Ленинградском проспекте". - " Да уж она месяц как на ремонте". - " Ну не помню где". - "И сколько же они стоят?" - "Семь с полтиной". - "Да опомнись"...

Так, думаю. Что же это значит? Может быть, все-таки поездка в Прибалтику не прошла даром, и она поняла, что акции ее падают, и на одних культурных мероприятиях и интеллектуальных беседах далеко не уедешь? Старается, бедненькая. Навыков-то никаких нет: графин расколотила, голубую рубашку испортила - выстирала ее, видимо, вместе с цветной, и она вся розовыми пятнами пошла... но ничего не скажешь, старается. Тут мной даже какое-то беспокойство овладело - может, мне тоже надо как-то подналечь. Только как?

А потом вдруг сомнение возникло: да полно, Лида ли это? Может быть, ей расчет дали, а это уже совсем другая. И ходит она как будто не по средам, а по понедельникам, и старается она не по разуму, и видимо, очень она еще молода и трогательно заботлива. Да, да - именно так, именно такой я сразу ее и вообразила. Совсем еще девочка. И сколько трепета, сколько неуверенности вносит она в эти первые свои подарки: а вдруг обидится? А вдруг не понравится? "Я вот тут тебе (а может быть "вам") носки купила, только не знаю, подойдут ли..." А он изображает смесь благодарности и изумления, а про себя прикидывает: к чему его эти подарки обязывают? Звонит ей где-нибудь к концу недели и спрашивает: "Ты как в этот понедельник? Свободна?" Странное дело - почему-то я не почувствовала никакой ревности. Может быть, во мне притупилось уже все... Ведь сколько лет вся эта канитель тянется: года три... больше даже. Да, конечно, в следующем месяце будет уже три с половиной... Да, именно так, именно так.

А потом поняла: вздор все это никто к нему по понедельникам не ходит, примерещилось мне это. Видимо, я уже стара становлюсь, "...розовая чашка?.." и мне для поддержания чувства нужны какие-то острые ощущения; выдумала себе новую соперницу, "...и не просто вымыла, а перевернула ее, и поставила сушить на кухонный столик". Вздор, вздор все это, нет ничего.

Он же вдруг стал ко мне как-то особенно внимателен. Звонить начал раза по четыре на неделе, и не только, чтобы о следующей встрече договориться, а так просто соскучился, мол, поболтать захотелось - к чему бы это?

Лида же и правда куда-то сгинула - никаких ее признаков не видать: и посуду она грязную после себя не оставляет, и на выставке "Москва-Париж" он до сих пор не был... Мне ее, вроде, даже не хватать стало. За что же, думаю, он с ней так нехорошо обошелся. В конце концов, вполне прилично она себя вела: ну безвкусная, ну неряха, ну что ж поделаешь, мог бы и потерпеть.

А на днях как-то снимаю полотенце и вижу - тянется... длинный, желтый, мерзкий, и почти сразу же в пепельнице обнаружила окурок: то ли "Кэмел", то ли "Мальборо". Нет, - думаю, - жив курилка. Будь ты неладна!

И тут во мне перепуталось все (и на работе еще эта склока началась). Вчера вечером пришла домой совершенно разбитая. В кровать бросилась, как в прорубь - хорошо бы не проснуться. Да нет, где там - сон не идет. В голове крутится какая-то чепуха: обрывки разговоров, не высказанные упреки, не состоявшиеся объяснения; злюсь не то на Вилена, не то на начальника, который сам не знает, что хочет: то - переведи эту статью, то - почему столько времени на переводы тратишь? Иногда из этого хаоса всплывает какое-то подобие мысли: а может быть, это вообще все мое больное воображение, и он правду говорит, и кроме меня нет у него никого - в конце концов, действительно, мало какие знакомые могут в гости (или по делам) приходить и... оставлять волосы на подушке. Мерзкое, мерзкое было состояние. Две таблетки снотворного проглотила, не помню, как заснула.

А проснулась сегодня, и такая ясность в голове, так все просто складывается - как же это я сразу не догадалась!.. И тут все верно, и там все совпадает; душа освобождается от сомнений, тело становится легким, вода в ванне поднимается - эврика! Нас теперь трое!

Литературный альманах Юрия Кувалдина "Золотая птица", Издательство "Книжный сад", Москва, 2009, 52 авторских листа, 832 стр., переплет 7цб, оформление художника Александра Трифонова, тираж 1.000 экз., стр. 378.