Игорь Снегур “Родственное” припоминание
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Художник Игорь Григорьевич Снегур родился в Москве в 1935 году. Окончил факультет графики полиграфического института. Участник первых выставок абстракционистов в Москве 1958-60 годах в студии Э.М.Белютина. Организатор известной группы «20 московских художников» на Малой Грузинской в Москве в 1978-88 гг. В общей сложности участвовал в 50 выставках. Более 1000 живописных и графических работ Снегура находятся в различных музеях мира и в частных собраниях. Выставлялся в тройных рецептуальных акциях в галерее А-3 вместе с Виталием Копачевым и Александром Трифоновым. В ежемесячном литературном журнале «Наша улица» напечатал несколько своих произведений. Член международного художественного фонда.

вернуться
на главную страницу

Игорь Снегур

РОДСТВЕННОЕ

припоминание

Вот оно!.. Они под камнями. Где они? Нету... нету нигде... Как же? Их было так много. От обиды, - у совсем большого мальчика, лет шести, - стало щипать глаза.
Он долго ходил по склону, усыпанному большими и маленькими горячими камнями. Он старался незаметно заглянуть за уголок камня - а вдруг? Но их нету, их нету, нету ни одной... Этого не бывает. Не бывает сначала много-много, а потом - ни одной, даже самой плохонькой серенькой нету! Не бывает... Почему они от него прячутся?.. он их так любит, очень любит. Они юркие. Они какие-то... какие-то...
Над склонами сопок стоит белая жаркая мгла. Воздух неподвижен - его как будто склеило, и сделало тяжелым растворившееся в нем солнце.
В километре от склонов, в низине, в зелени, сверкают побелкой стен несколько домиков - бывшая немецкая слободка, теперь - интернат для эвакуированных детей... За грядой сопок, там, где чаще всего раздается шмелиный гул летящих самолетов, синева неба запачкана дымами. Что-то там две недели горит, горит и не гаснет... На раскаленном каменном склоне мальчишка лет шести кажется белым цветком, качающимся на ветру.
"Цветок" перестал заглядывать за камни, в тень. Он устал. Он вытирает кулачками глаза, но не плачет, мужественно держится. Обида на этих юрких ящериц, которые не хотят с ним жить, и попрятались, была определенной. Он ведь ждал - они и он!.. только они и он! - как это правильно... Он представлял встречу заранее... он придет и улыбнется им, а они будут сидеть на камнях, подняв вверх свои маленькие любопытные головки, будут смотреть на него все сразу, и тогда они будут Жить. Они будут бегать, прятаться от него, потом, вдруг, нечаянно появятся, или будут высовывать только свой хвостик. Зачем его бояться?.. Вот, не прятались бы, тогда бы он их потрогал. Не все можно потрогать. А они так близко были, руку протяни, так близко!.. Но их нет! Даже поглядеть нет!.. он долго к ним шел. Долго шел...
Сидя на горячем камне, он угрюмо смотрел себе под ноги. Он злился на таких красивых, и таких злых я-ще-риц. Это обман. Красивое не может быть злым. Камни красивые, у них разные краешки, они теплые, шершавые и гладкие, и еще - серые, красные, голубые. Камушки красивые, их можно трогать и играть с ними. Можно, например, пожить с ними... Вот небо - красивое, голубое, чистое. Еще оно бывает черное, не совсем, а как ночью. Ночью небо красивое. Все вокруг делается, как небо, даже ноги другие, ночные... А ящерицы красивее. У них есть и голубое, у них есть и серое... спрятались... это неправильно. Он никому не скажет, что они к нему не появились. Все будут смеяться. Неправильно, непонятно, почему они не появились!..
...А почему?
Он хорошо знал, что делает плохо: ушел из интерната. Детям часто говорили, часто просили не выходить и не лазить через интернатский забор: можно заблудиться. Но мальчик долго готовился к походу - обстоятельно и серьезно...
Во-первых, во время прогулок за пределы лагеря, хорошо запомнил и зазубрил дорогу. Во-вторых, он выспросил про волков. Едят ли волки детей? Этот вопрос он задал дяде, который целый день колол дрова для кухни. Дядя сказал ему, отложив топор в сторону, что ночью едят, а днем - нет, потому что днем они спят. Днем волки спят, а ночью они поели всех собак на территории. И еще сказал, что днем они далеко за сопками, и приходят только, когда садится солнце, и когда наступает ночь... А до ночи еще ужин, а до ужина обед.
Лазейку, через которую полез мальчик, скрывал кустарник. Его никто не заметил. Но все равно придется врать, а это так тяжело. Придется соврать, и сказать, что гулял, и не хотел обедать... Врать было тяжелым делом!.. а тут еще это я-ще-рицы не появились!
Мальчик встал, ногой сковырнул камень. Из-под ноги, из-под камня что-то мелькнуло. Мальчик засмеялся.
Они хотели играть с ним, но он не знал, где они спрятались. Он нагнулся, и подвинул руками камень побольше. Из-под камня брызгами мелькнуло разноцветное, разбежалось и забилось по щелям. Мальчик рассмеялся, счастливо вытаращив глаза, и, сразу про все забыл. Он переворачивал камни, и смотрел, как ящерицы, быстро перебирая ножками, резво ныряли под камушки... "Надо сразу, быстро, руку под камушек, тогда можно ее накрыть, накрыть и поймать..." Мальчик проделал это несколько раз. Два раза что-то коснулось слегка его пальцев. Теперь он выбрал камень покрупней, нагнулся, поднял камень, кинул руку в тень... схватил ее, выпрямился, вздрогнул телом - вот она! В вытянутой руке, конвульсивно дергаясь, царапаясь коготками, через пальцы, на свет, вылезла перламутровая малышка - ящерица. Она села, усталая, на кулачок, глянула ему в глаза, и, прянула с руки - вниз на землю. Исчезла.
Мальчик стоял пораженный, все еще с вытянутой рукой, прерывисто дышал. Он не мог понять, что с ним произошло. Что это было?.. Это было то, что он ждал. Сбылось! Оно и не могло быть другим - это ОНО. Они были вместе: я-ще-рица и ОНО. Никогда еще он не испытывал такого сильного волнения, ничто еще не потрясало его так сильно... Когда ящерица первый раз дернулась в руке - в теле мальчика что-то в ответ содрогнулось Страшно и Красиво!
Он коснулся этого ОНО. Не могло быть по-другому - красивое - это ОНО. ОНО даже больше, чем это можно назвать.
Возвращаясь в интернат, мальчик знал, что есть такое, что никто не знает, есть ОНО! Ему очень нравилось так жить: и Страшно и Красиво. Он ступал по камням и уже не смотрел под ноги, он нес в себе образ этого ОНО, нес, боясь потерять родство Страшного и Красивого, а также, своего родства всему.
Шел и повторял про себя: "Я так хочу жить... я так хочу жить!"
Вожатая Зинаванна хорошо знала, как воспитывать плохих мальчиков... Существовала сама по себе машинка для стрижки волос. Она была старая, она была не точена, она была ржавая. Войдя в шевелюру, сама не выходила, а выдергивалась решительной рукой Зиныванны, неся в себе клок волос...
Зажатый коленом вожатой, он подвергся наглядной стрижке. Стараясь не заплакать, он непроизвольно корчил рожицы. Смех. Ему казалось, что все смеются над я-ще-рицами. Он бы стерпел... но так жалко стало их - маленьких, что он заплакал, он плакал, жалея их... они такие красивые...
А почему?
Во время очередной "воздушной тревоги", мальчик и его друг Женя, сидя под лопухами, мечтали о я-ще-рицах. Женя не смеялся, он тоже хотел потрогать я-ще-риц. Теперь у них была одна тайна, одно большое дело... К мечтам, непременно, примешивается страх перед волками. О волках говорили в интернате шепотом... Однажды кто-то рассказывал сказку про волка. Няня ушла, свет в палате был потушен, и только луна освещала лица ребят. В стекло, с улицы, что-то стукнуло, проворчало. И вдруг, бросив обе лапы на оконное стекло, тыкаясь носом в него, из темноты, проявилась морда живого волка... Рев и вопли детей спугнули зверя. Вбежала няня. Долго успокаивала детей. Заложила периной окно. Эту ночь она спала с детьми в палате... С тех пор дети говорили про волков шепотом: иначе "волки услышат"...
Как только темнели сопки, на их вершинах появлялись волки. Несколько стай. Одна приходила туда, где садилось солнце, другая - где небо темнее, третья появлялась в низине, близ интерната.
Последнюю собаку, со слезящимися от старости глазами борзую, растерзанную ими, оплакивал весь лагерь... Когда же сумерки становились ночью, хорошо было видно, как светятся парные фонарики - волчьи глаза, и как, задирая головы к луне, они протяжно выли.
Если бы не волки, то...
Мы съели лошадь! Теперь за хлебом, в поселок, ходим - сами! Отряд после завтрака уходит в деревню, чтобы к обеду вернуться. Каждый несет в руках - буханку хлеба. Особенно тяжело идти последним: запах от горячего хлеба сильно действует на язык и зубы... но мы хорошие ребята, и с этим согласны...
Женя, друг - в лазарете - он объелся корешков и у него понос. Теперь в паре, вместо друга, идет Назаров. Назаров сильный и крепкий, очень любит драться, он всех сильней, он всегда улыбается, он всегда спрашивает: "Хочешь подзатыльник?"
Дорога от пекарни идет через пруд, по мостику... Но как это непонятно! Столбы, на которые опирается мостик, толстые столбы, спиленные столбы, вбитые в дно столбы, ставшие бревном столбы и вдруг... непонятно. Под водой, над мостиком, сводом, протянулись большие ветви с листьями - столбы снова стали деревьями...
А почему?
"Они же умерли, эти деревья. Их спилили. Их принесли и вбили в дно пруда, а они - живые! Они не мертвые, они - живые... Камни - тоже живые, только трудно заметить: они лежат, и я могу лежать, они - думают, и я - думаю, только тихо и неслышно... Ветки качаются и шумят листьями - говорят - весело, очень весело жить..."
Мальчик улыбается столбам. Он думает: "Вот, опять, это ОНО спряталось, я его вижу. Какое оно хитрое..." Мальчик подмигнул зеленым ветвям, зеленым сваям моста, и - весело засмеялся...
Назаров с недоумением посмотрел на мальчика:
- Ты чего?
- Смотри, в столбах спряталось ОНО! Смотри, как весело... Листья качаются на качелях - им весело на ветках... Они специально выросли там... им весело с нами, - ответил мальчик.
- Чего? Че-его-оо?.. Ты... Дурачок! - смеется Назаров. - Я расскажу Зиневанне, какой ты ненормальный!
- Разве не видишь? - удивился мальчик. - Построили мост. Столбы принесли. Вбили в дно... Это же не столбы, а деревья, понял?.. а принесли-то столбы. Они же сами, сами же они распустились, сами решили распуститься, понял, сами! Им здесь понравилось... смотри, как весело!
Назаров убежал жаловаться. Вернулся.
- Она тебе задаст! - мрачно проговорил он.
Мальчик понял, что об этом нельзя говорить... "Никогда, никому больше не скажу, только Жене... он один..." Отряд проходит аллеей, аллеи нет - стоят пеньки. Весной на каждом пне была шапка пены. На одном пне - набекрень, на другом - съехала на землю: они плакали пеной... Тогда мальчик подбежал, потрогал "шапки" пальцем, послушал: не шипят ли? А потом понял так: из пены растут деревья. Он в разных местах копал землю, но пены не нашел...
А почему?
ОНО есть в я-ще-рицах, ОНО есть в пне, в столбах, в земле! Пена на пнях - это то, что осталось от ОНО?...
- Дай отщипнуть корочку. У тебя - загорелая, а у меня - простая, - просит Назаров.
- Не дам, - отвечает мальчик.
- Все щиплют потихоньку, совсем незаметно, давай и мы! - снова просит Назаров. - Совсем немножко. Давай. Ты у меня отщипни, я - у тебя!
Как хочется есть... Отряд несколько раз ходил с ведрами в сад. Ни одного яблочка. А в прошлом году яблоки были... Этот сад немецкий. Здесь жили колонисты, и куда-то уехали: теперь некому за садом смотреть. Тогда было много яблок: ели просто так, клали в кашу, солили, терли, их ели почти всю зиму... они так надоели... хорошо бы яблочков!
- Давай с тобой приподнимем корочку и пощиплем внутри, потом закроем - не будет видно... у меня такой корочки нет! - просит Назаров, - Ну давай отщипнем, - ноет он, - Ну давай!
Мальчику жалко Назарова, так жалко, что пощипывает в глазах...
- Щипай. Только немножко, - предложил он Назарову.
Отряд идет в интернат, Назаров канючит плаксиво, и - щиплет хлеб из буханки мальчика, щиплет, приподнимая корочку, щиплет так, что, что буханка заметно полегчала, и стала проминаться под пальцами мальчика.
- Ешь, попробуй! - предлагает он мальчику. - Какой вкусный! - смеется Назаров.
В интернате, на кухне, хлеб принимала повариха. Тех, чья буханка попорчена, ставила в сторонку, многих она поставила. Мальчик среди них. Они хорошо "поели", они будут без обеда и полдника... Больше всех веселился Назаров:
- Как не стыдно, чужой хлеб съели, а я принес целый. Их всех надо наказать! - кричал он.
Всех наказали... Но теперь, Зинаванна держала мальчика рядом с собой, она боялась, что он исчезнет, словно боялась... Свободу передвижения она ограничивала тем, что на прогулках, когда все дети играли, сажала мальчика к себе на колени. Ее грудь тыкалась ему в лицо, затрудняла дыхание, она тискала и пощипывала его: это было тяжело переносить, внимание было чрезмерным и утомительным... Мальчик думал: " Почему Назаров играет, и его не щиплет Зинаванна? Съел хлеб и не наказан. Он ел хлеб, и не сказал, что ел... он трус. Он боится. Он боится жить..." От этой мысли было легче переносить щипки Зиныванны.
"А почему? А почему Назаров боится жить? Он не должен быть сильным... Он трус. Он боится!"
И вот, когда "самый сильный" влетел в "святая святых" - в лопухи, и стал их зло крошить: "Теперь вам негде будет притаиться!" - мальчик сказал ему:
- Ты трус... перестань! Я сейчас тебя стукну...
- Ты... Ты? - хохочет "самый сильный".
Мальчик подошел к нему, и Назаров, вместо того, чтобы, как всегда, отвесить подзатыльник, вдруг бросился бежать.
- Он меня бьет, он меня бьет! - орал он.
Мальчик держал в руке камешек, который только что вынул изо рта. Он кинул камушек, вложив всю правду в бросок, наметив точку между лопаток. Наверно, много правды было в том камушке, раз он оказался таким больным для беглеца. Назаров взревел в двух шагах от Зиныванны... Неделю не брала Зинаванна мальчика на прогулку, он сидел взаперти, один в палате. Он слышал гул самолетов в небе, крики - "тревога, тревога!", он думал, почему ему нельзя гулять, почему Назаров казался сильным...
"А почему?" - думал он, сидя один в палате.
Наконец, его выпустили на прогулку. Он встретился с другом, поговорил с ним. После обеда они ушли из лагеря...
Мальчик и его друг пролезли через лазейку очень тихо.
- Что мы будем есть, когда захотим есть? - спросил друг.
- Мы маленькие, нам надо мало... мы будем есть паслены, - ответил мальчик.
Для начала, в ближайших зарослях они отведали паслен.
- Вкусно, - сказал друг, жуя темные ягоды.
Потом друг накопал корешков, и дал мальчику.
- Вкусно, - сказал мальчик.
Полынь кончилась, начался склон сопки. За ее вершиной приподнималась другая сопка, повыше, на ее вершине заманчиво покачивался березнячок... Они будут жить на той, на второй сопке. Они будут спать на дереве, чтобы не съели волки... Они будут собирать паслены, корешки, ягоды и сыроежки. Они обязательно найдут самую высокую березу, и сделают себе на ней постель из сучков и листьев.
Солнце светило всей своей мощной светлотой... На сухоте жаркого и раскаленного склона стебли растений были сухие и с хрупом ломались, тогда как в низине гнулись... Весело прыгали потревоженные тарантулы и тарантулята. Они подпрыгивали вверх, даже выше головы, но друзья не боялись, они знали, что пауки с крестами кусаются только тогда, когда их трогают.
- Может, мы вернемся? - спросил друг.
- Ты устал?.. смотри, как хорошо, смотри, какая внизу синяя тень. До вершины немного осталось, а там...
- Нас будут ругать, - говорит друг.
- Там жить нельзя, - мальчик показал рукой на интернат, - жить можно там, он перевел руку на сопку с березняком на крыше. - Там зеленые листья, там живут ящерицы и прыгают по камням... и там березы.
Но друг очень устал. У него на лбу выступили капельки пота, у него взмокла рубашка на спине, на коленях ссадины, поцарапаны руки. И мальчик очень жалел друга, он думал: "Какой хороший у меня друг. Он очень устал, но дойдем до вершины, а на ту, дальнюю - пойдем завтра."
Друзья, приближаясь к вершине, еще много раз отдыхали. Они еще чего-то пожевали, пососали прохладные камушки, но солнце все еще палило, и жгло светом их спины, хотя и спустилось немного к дальней сопке.
- Скоро будет прохладно, на камнях будет роса, тогда мы попьем, - вытирая сухие губы, сказал мальчик.
- Нам здорово влетит, - сказал друг.
- Нет... мы не вернемся - значит, нам не влетит... забудь про них. Мы будем здесь играть и жить, а завтра пойдем дальше, туда, где качается березнячок, на ту, самую высокую сопку. Там жить еще лучше! - сказал мальчик.
Они сидели на склоне сопки, немного не добравшись до вершины. Сидели на горячих камнях. Со лба на веки, у них стекал пот и разъедал глаза. Глаза щипало. Светило солнце в лицо. Мальчики вытирали пот с глаз - будто плакали.
- Еще немножко, ты отдохнешь, а я поищу паслен, мы покушаем, - сказал мальчик.
На вершине было голо. Травы не было. Камни, камни, камни - мелкие и крупные. Друзья с удивлением разглядывали голый бугор. Они подошли к березе, и сели в ее тень. Это была самая высокая береза. В легкой прохладе, в тени, им стало немножко легче. Они вздохнули, немножко повеселели.
- Где мы будем спать? - спросил друг.
Мальчик огляделся вокруг. В него вдруг проникло сомнение: ветви самой большой березы были так низки, что, потянувшись, он едва не достал рукой самую большую ветвь. Это был карликовый березняк на вершине сопки. Он вспомнил, как волк положил лапы на окно, тогда как самому надо было встать на табуретку, чтобы дотянуться до окна с улицы... значит... значит, волк достанет эту ветку.
У мальчика пробежал озноб. Он понял свою ошибку... Непроизвольно он посмотрел на солнце. Оно аккуратно присело на вершину дальней сопки: еще немного, и утонет в ней, а с этим и все утонет - наступит ночь. Они полдня шли до сопки, значит, обратно столько же. До темна успеют добраться обратно. Очень скоро за сумерками придут волки, и вот здесь, под березой, из интерната, будет видно, как они задирают вверх головы и воют.
- Может, домой? - спросил друг.
Мальчик не сразу ответил, он не мог сразу ответить, у него от страшного свело губы.
Внизу, далеко внизу, в синей тени, интернат зажег огни. Они мерцали влажно, переливались нежностью и теплом, и вдруг напомнили глаза матери: так призывно они светили. Мальчик дрогнул. Тогда он держал это... ЭТО в руке... теперь ЭТО было... было видно... это все пространство от интерната до сопки, где они стояли. Все оно переливалось перламутровым светом, все оно было пронизано Красивым и Страшным. Он не мог сразу ответить другу, не мог позволить другу испугаться, он не хотел, чтобы другу было также страшно, это очень трудно.
- Еще посидим... - ответил мальчик, у него от страха начали трястись колени, на зубах появился перестук, он стиснул зубы, но, все равно, они мелко стучали. "Как бы ни услышал друг, - подумал он, - с ним будет тогда совсем плохо, и он не сможет идти... а идти надо!"
- Идем, - сказал мальчик, наконец.
Ему было жалко друга. Солнце зашло за сопку, быстро темнело. "Волки не должны съесть друга", - думал мальчик. Они шли и бежали, шли, когда было много камней, и бежали, когда можно было бежать. Остановились передохнуть. Холод тут же обнял их, словно гнался за ними. Друга начала бить дрожь.
- Еще немного, и мы спрячемся на территории лагеря, - сказал мальчик.
Друг кивнул, он не мог ответить, теперь и он стучал зубами. Мальчик привстал на цыпочки, вытянул шею, чтобы из-за высокой полыни еще раз посмотреть на огни в лагере, и - тут же сел.
- Ты чего .... увидел? - вздрогнул друг.
Мальчик не мог сказать правду. Внизу, между интернатом и склоном, на котором они присели, цепочкой - след в след - пригибая головы к земле, пробегала волчья стая. Особенно поразил мальчика последний волк - он был маленький, маленький волчёнок... Не отвечая, мальчик еще раз выглянул и смотрел, как, огибая лагерь, прошла стая. Когда она скрылась, ушла за лагерь, мальчик встал.
- Пора, только тихо, - соврал он, - нас в лагере могут услышать!
Когда они подошли к забору, было совсем темно. Друзья испуганно озирались, казалось, за каждым кустом полыни сидит зверь. Первым в лазейку пролез Женя, за ним - мальчик.
На территории интерната стоял отряд с факелами в руках, отряд старших. Друзья спрятались в кусте акации, и наблюдали за диковинным - такого они еще не видели - отряд с факелами, что бы это значило? Мимо куста пробежал Назаров. Женя его окликнул.
- Кто тут? - Назаров заглянул меж ветвей.
- Что здесь происходит? - спросил у него друг.
Назаров испуганно остановился, а разглядев в кустах друзей, вдруг, заорал отбежав в сторону отряда с факелами:
- Они здесь! Я их нашел! Ловите их, ловите!
Был разбор этого дела. Друг молчал, ничего не рассказывал. Мальчик на вопрос: "Когда вы спрятались в кустах? Когда вы пришли на территорию интерната?" - ответил: "Еще светло было". В этом увидели особую зловредность друзей: они пришли днем, просидели дотемна в кустах, видели переполох, и не вышли! Был сделан вывод - мальчики плохие, за ними нужен особый досмотр...
А почему?
За неделю до "похода" к ящерицам, было еще одно событие, в котором не обошлось без мальчика. Им было подписано письмо. Это письмо начиналось словами: "В партком завода... Дорогие папы и мамы!" Его принес в палату мальчик из старшего отряда. Его подписывали дети, кто крестик ставил, не умевший писать, кто по буквам выводил свою фамилию...
Мальчика вызвали к директору лагеря. В кабинете сидели трое суровых людей. В углу, отдельно на табуретке, сидела Зинаванна. У нее были красные заплаканные глаза. Мальчика спросил суровый дядя:
- Ты подписывал письмо?
- Да.
- Что ты можешь сказать про нее? - дядя кивнул на Зинаванну.
Мальчику стало жалко ее. Эта девушка, с большой и красивой грудью, как считали мальчишки, сидела понуро, но, когда вошел мальчик, зло сверкнула глазами. Мальчик решил, что ничего плохого про нее не скажет.
- Не надо ее бояться, ее больше не будет в интернате, - проговорил дядя.
- Я ее не боюсь, - сказал мальчик.
Ему было трудно говорить, ему было жалко Зинаванну... он не хотел говорить не потому, что она так на него посмотрела, а потому, что было жалко... он жалел ее и не хотел, чтобы из-за него ей было больно. Он ведь не знал, что она такая слабая, и что она может плакать, он только теперь увидел.
- Ты соврал, кто тебя научил врать? - железный голос дяди заставил говорить правду.
- Все правда... - мальчик вспыхнул, - правда, да, все, что в письме - правда... но я люблю Зинаванну, и не хочу, чтобы она уезжала, не хочу, чтобы она плакала! - добавил сердито мальчик.
Дяди переглянулись... Зинаванна зарыдала... Мальчик ушел.
"А почему?" - думал он. "Почему я люблю ее, а они - нет!"
Первый раз мальчик сложил Страшное и Красивое вместе, первый раз решил он трудную задачу, первый раз он не дал распасться этому ОНО.
ОНО встало слитно, нераздельно, как пространство между интернатом в синей тени, как щипки Зинаванны торжествующей, и, слезы поверженной.
В бортовой машине, в открытом кузове, из интерната "Антон", в Саратов, по домам, выехало десять детей... Для них кончилась интернатская жизнь, начиналась другая... какая-то иная...
Мальчик думал о Друге, горевал, переживал разлуку. Жалел Зинуванну... Он определенно решил, что она - хорошая, она плакала, она слабая, ее можно любить. Он любил и думал: "А почему Красивое и Страшное, одинаково, несет людям и горе, и радость?"

1966

Литературный альманах Юрия Кувалдина "Золотая птица", Издательство "Книжный сад", Москва, 2009, 52 авторских листа, 832 стр., переплет 7цб, оформление художника Александра Трифонова, тираж 1.000 экз., стр. 184.